А. БАБИЦКИЙ, корреспондент радио «Свобода» Россия воюет в Чечне сама с собой
В книге «Пути мира на Северном Кавказе», которую всем раздали перед началом семинара, есть точная характеристика той ситуации, о которой мы говорим: «Если и есть где-нибудь реальная угроза национальной безопасности Российской Федерации, ее целостности и суверенитету, то это на Северном Кавказе. Именно здесь проявился феномен массового выхода части населения из правового пространства и возник район вооруженного сепаратизма, не контролируемый российскими властями. Именно тут радикальный этнический национализм и религиозный экстремизм обрели откровенно насильственные и варварские формы, бросив вызов не только государству, но и общественным устоям, традициям и ценностям местного населения. Именно в этом регионе современная российская политика породила наиболее трагические ошибки и вызвала массовые жертвы и разрушения». Мне кажется, что журналист, освещающий сегодня ситуацию в Чечне и нынешнюю чеченскую кампанию, сталкивается со сложной нравственно-этической проблемой. Со сложной еще и потому, что ее достаточно жестко ставит перед журналистом нынешняя власть. Должен ли журналист отстаивать интересы собственного государства? По всей вероятности - да, поскольку он является гражданином этого государства. Могут ли власти, которые в те или иные моменты достаточно произвольно толкуют интересы этого государства, претендовать на полноту их выражения? На мой взгляд - нет. Есть достаточно четкие критерии интересов государства в тех зонах, в которых они соприкасаются с интересами личности, с правами личности. И здесь проходит та тонкая грань, которую, как я думаю, журналист должен всегда иметь в виду, освещая военные события в тех или иных «горячих точках». Нынешняя чеченская война гораздо жестче прошлой чеченской кампании, она гораздо в меньшей степени считается с массовой гибелью мирного гражданского населения, и в этом, на мой взгляд, сегодня главная проблема чеченской войны. Новая российская власть приняла не сформулированное открыто решение не считаться с гуманитарными аспектами военных действий, не считаться с массовой гибелью мирного населения, не считаться с массовыми нарушениями прав человека, поскольку сегодня эта проблема не волнует общественное мнение, и поэтому она вряд ли может неблагоприятно отразиться на предвыборном фоне президентской кампании. Хотя сейчас уже, как мы видим, ситуация несколько меняется. Мне кажется, что это - самое главное. Я считаю, что принципы англосаксонской журналистики, с которыми, я думаю, все так или иначе знакомы, очевидны, но есть еще и позиция журналиста, которой не избежать. Журналист, конечно, должен информировать, но и как гражданин, и как человек он видит ситуацию горя и беды собственными глазами, и от эмоциональной и нравственной оценки ему обычно уклониться не удается. В том, как он видит, как он располагает элементы событий, как он компонует свой материал, собственно, его позиция и угадывается. Поэтому, может быть, стоит чуть более четко сформулировать для себя какие-то этические основания, по которым могут развиваться современные войны. Есть огромное количество международных документов, и есть очень хороший принцип пропорциональности, не всегда соблюдаемый международным сообществом. Скажем, в Югославии принцип пропорциональности, на мой взгляд, нарушался войсками НАТО. Но пропорциональность действий военных и политических властей в Чечне вызывает еще больше вопросов, еще больше сомнений. Это что касается того вопроса, который, может быть, каждый решает сам для себя. Правильно ли сформулировало сегодня Российское государство в лице его новой власти интересы этого государства в Чечне, и стоят ли те жертвы, которые несет как мирное гражданское население, так и российские подразделения, обеспечения этих интересов? Вторая проблема - это условия работы журналиста в «горячих точках». Сегодня, как мы знаем, работа корреспондента ограничена рядом очень жестких условий. Я для себя решил, что единственное условие, которое я готов считать конституционным, -это Закон «О средствах массовой информации». Все подзаконные акты, все постановления Правительства, все субаккредитации являются незаконными документами. К сожалению, возможности и времени оспаривать их законность в суде у меня на тот момент, когда я работал в Чеченской республике, не было, поэтому я просто де-факто не подчинялся тем правилам, которые установил пресс-центр объединенной группировки федеральных сил на Северном Кавказе. Меня часто обвиняют в том, что я работал «с чеченской стороны». Это не совсем правда, я шеф северокавказского корреспондентского пункта радио «Свобода», или, по крайней мере, являлся им до того момента, когда с меня была взята подписка о невыезде. Мы всегда старались соблюдать некую пропорцию в освещении различных сегментов боевых действий. Один из корреспондентов нашего корпункта, Олег Усов, постоянно работал с федеральными подразделениями, другой, Хасин Радуев, чеченец, в основном занимался проблемами беженцев, я же выбрал для себя роль такого блуждающего репортера, который смотрит на военные события с самых разных сторон. Я должен сказать, что это моя личная точка зрения, но большинство журналистов работают по тем правилам, которые установлены для корреспондентов в зоне боевых действий, и, надо сказать, что эта работа зачастую мне представляется успешной, но, к сожалению, полноты картины такая работа не дает. Когда я побывал в Грозном в начале-середине февраля, я общался с сотнями мирных жителей, в то время как позиция средств массовой информации, которые выражали государственную точку зрения, была несколько иной - они утверждали, что в Грозном остались лишь незаконные вооруженные формирования и, как выразился уже ушедший в отставку Президент Российской Федерации Борис Ельцин, «женщины легкого поведения». Надо сказать, что для меня тогда это заявление прозвучало оскорбительно, потому что я не первый раз был в Грозном и видел, что там остаются тысячи и тысячи мирных граждан, которые по разным причинам не могли покинуть город, и сегодня тысячи и тысячи мирных граждан нашли свою смерть под руинами этого города. Это, я думаю, также одна из самых главных забот журналиста на чеченской войне. И третий аспект, которого мне бы хотелось сегодня коснуться, тоже касается моего опыта, моей работы в Чеченской республике. Это проблема психологического состояния военного корреспондента. Я работал корреспондентом в Чечне в 1995-1996 годах. И после прошлой войны, когда я вернулся в Москву, у меня была тяжелейшая депрессия, которая продолжалась год. Сейчас я попытался избежать этой ситуации. Все-таки журналист, который довольно долго находится в условиях боевых действий, в общем, страдает теми же синдромами, что и военнослужащие, принимаю- щие участие в этих боевых действиях, теми же синдромами, что и мирное население. Журналисту приходится бывать в роли всех, с кем он соприкасается на этой войне. Мы работали с военным психологом, приезжавшим в наш северокавказский корреспондентский пункт, офис которого находится во Владикавказе. В своих репортажах журналист, прежде всего, должен избегать отождествления с теми, с кем он работает, даже если я говорю о гражданском населении. Горе очень часто не дает возможности этим людям давать какую-то объективную информацию о том, что с ними происходит, они склонны к преувеличению бед, случившихся с ними и с их близкими. Эта же проблема - у федеральных военнослужащих, которые склонны то ли к преувеличению, то ли к преуменьшению (по-разному, в зависимости от ситуации) потерь, склонны подозревать все мирное население Чечни в потенциальном пособничестве бандформированиям. Эта проблема существует и у вооруженных чеченцев, которые сегодня представляют собой очень неоднородную массу. Там есть откровенно бандитские, криминальные группы, есть те, кого я считаю ополченцами, которые взяли в руки оружие по вполне понятным мне морально-этическим соображениям. Проблема объективности была и у меня. Вы знаете о том, что в российских средствах массовой информации очень охотно цитировали такой сегмент одного из моих репортажей, что чеченцы режут головы не потому, что имеют какую-то особенную склонность к садизму, а потому, что таким образом они хотят сделать войну более выпуклой, более яркой, хотят достучаться до общественного мнения (я цитирую по памяти). В этой фразе, на мой взгляд, все-таки нет ничего чудовищного, ничего оскорбляющего человеческое достоинство, но в этой фразе (я довольно много думал об этом потом, даже не об этом, а просто о ситуации, в которой оказался) есть легкость, с которой журналист на войне относится к смерти. Я человек верующий, и смерть для меня таинство, но журналист на войне теряет ощущение ценности каждой отдельной человеческой жизни. Здесь, наверное, надо постоянно думать о том, что необходимо держать себя в пределах-для меня это пределы Нагорной проповеди. Вопрос: Расскажите, пожалуйста, как мирное население идет на контакт с журналистами, каковы особенности общения с местными жителями? А. Бабицкий: Мирное население идет на контакт с российской прессой с трудом, поскольку предполагает, что вся российская пресса выражает сегодня одну-единственную, государственную точку зрения на эту проблему. Но, в принципе, этот момент непонимания при личном контакте достаточно легко преодолим. Вопрос: Когда Вы вышли из Чернокозово, Вы очень подробно рассказывали в программе Светланы Сорокиной об издевательствах, не зафиксированных Вами лично, но наличие которых Вы могли предположить. Скажите, пожалуйста, какова Ваша журналистская мотивация поведения на этой передаче, почему Вы стали обнародовать эти факты? А. Бабицкий: Сейчас есть гораздо более серьезные свидетельства фактов истязаний и пыток в Чернокозово и других фильтрационных пунктах Чеченской республики. Я рассказывал о том, что я слышал, и о том, что я видел. В Чернокозово со мной в камере содержались избитые люди. Крики боли, которые я слышал круглосуточно, наверное, могли имитировать особенно свирепые изощренные голливудские режиссеры, имея специальную камеру, специальное оборудование, но, в принципе, таких криков по глубине, по отчаянию, по тональности и выражению боли я в своей жизни никогда не встречал. Я находился там две недели, и у меня сложилось определенное мнение об издевательствах, которым там подвергались люди. Это то, о чем нельзя молчать ни в коем случае, это то, что должно срываться с языка даже тогда, когда ты еще не успел классифицировать детали. Если ты можешь только начать рассказывать, то надо начинать рассказывать. Потому что в тот момент, когда ты рассказываешь, есть вероятность того, что эта информация соотнесется с той ситуацией и, может быть, хотя бы отчасти изменит ее. Вопрос: Я заранее прошу прощения за то, что мой вопрос относится к Вашим злоключениям. Не могли бы Вы попытаться сформулировать интерес и позицию властей в Вашей истории, интерес боевиков и, если это этично, - интерес радиостанции «Свобода» в плане освещения чеченской кампании. А. Бабицкий: Интерес властей абсолютно понятен. Я думаю, что на моем примере они хотели продемонстрировать всем моим остальным коллегам, что следует соблюдать установленные для них правила работы. Это одна из целей. Другая цель - попытаться купировать тот международный скандал, который неожиданно для меня разразился в этой ситуации. Там было очень много различных факторов, были разные люди в Кремле, которые предполагали, что в моей ситуации надо действовать так или иначе, но, насколько я сейчас понимаю, верх взял министр внутренних дел Рушайло. Он попытался разрешить эту довольно сложную ситуацию. Обмена не было, это был фиктивный, ложный обмен. Я находился в руках людей, которые не очень удачно пытались изображать из себя боевиков. Впоследствии меня попытались вытолкнуть в Азербайджан. Думаю, это было сделано с одной-единственной целью - доказать, что я действительно имею настолько тесные контакты с вооруженными чеченцами, что они взяли на себя труд транспортировать меня в безопасное место, за границу. Я, тем не менее, когда представилась такая возможность, сбежал от проводника и оказался в Махачкале. Интерес боевиков. Я ответил, что это были не боевики. Но вообще интерес боевиков к журналистам сейчас весьма велик, потому что власти делают вполне понятный политический ход в свете предвыборной кампании. До выборов остается не так много времени, они пытаются убедить население в том, что война завершена и идет лишь уничтожение незначительных остатков бандформирований. На самом деле это не так. В целом интерес боевиков заключается в том, чтобы не дать российским властям убедить население, что война вступила в завершающую стадию. Боевики рассчитывают на то, что война все-таки будет прекращена политическими средствами, они понимают, что у них нет достаточных сил и средств для того, чтобы длительное время вести успешные партизанские действия, хотя, на мой взгляд, эта война бесконечна. При тех методах, которыми она ведется, она будет воспроизводить себя годы и десятилетия. Просто именно нынешнее поколение вооруженных чеченцев понимает, что оно может потерпеть серьезное поражение. Я бы хотел добавить (это уже не ответ на вопрос, а мое собственное соображение), что нравственно и политически вооруженные чеченцы, к сожалению, ничего не приобрели с прошлой чеченской кампании, и ситуация, если она завершится таким образом, как завершилась в 1996 году, окажется еще более трагической. Чечня, несомненно, превратится во второй Афганистан. Это снова будет кровь, насилие, угроза безопасности Российского государства во всем, что касается Северного Кавказа. Вопрос: В принципе, и первую, и вторую чеченскую войну освещают одни и те же журналисты. На Ваш взгляд, остались ли журналисты, которые не изменили свою позицию в период с первой до второй войны, и кто из журналистов сейчас наиболее полно и объективно отражает современную ситуацию в Чечне? А. Бабицкий: Я, наверное, отвечу на этот вопрос несколько парадоксально. Я считаю, что каждый журналист имеет право на выражение собственных взглядов. Я знаю своих коллег, для которых, скажем, Путин и будущий порядок в России - это синонимы. Я считаю иначе, но понимаю, что эти люди вправе публично выражать и аргументировать свою точку зрения. Меня поразило то, что те, у кого мои взгляды не вызывали симпатии, выступали в мою защиту. Я опубликовал благодарность всем, кто выступал и в мою защиту, и одновременно в защиту права журналиста на работу, на свободу, на человеческое и профессиональное достоинство. В этом смысле не так важно, как ни странно, что думает журналист об этой ситуации. Важно, чтобы у разных журналистов с различными точками зрения была возможность открыто дискутировать. Это ситуация гражданского общества, когда сталкиваются различные точки зрения, когда варианты будущего России, варианты того или иного конфликта обсуждаются в дискуссии, а не навязываются властью. Вопрос: Как все это может закончиться, и какие Вы видите варианты выхода из этой ситуации? Я имею в виду войну. А. Бабицкий: Я сторонник мирных переговоров. Существует чеченская легитимная власть, признанная российскими властями. Сейчас сомнения в этой легитимности представляются мне несколько запоздавшими, потому что нельзя сначала признавать легитимность, а потом упрекать себя в ошибках. Эта власть - легитимная, как бы к ней ни относились. Я считаю ее слабой, беспомощной, я считаю, что сейчас она отождествила себя с бандитами, это проблема чеченской власти. Но диалог возможен, если есть ориентированность на него. Это вообще единственный путь решения проблемы, на мой взгляд. Чечня действительно стала плацдармом для формирования самых различных радикальных сил, угрожающих целостности Российской Федерации. Я - российский гражданин, и меня проблемы российского государства волнуют в той же степени, как и моих соотечественников. Но дело в том, что чеченское население -это также мои сограждане, по крайней мере, я их так воспринимаю, и они стали такими же заложниками и жертвами тех бандитских группировок, тех радикальных сил, которые в последние три года в ситуации правового хаоса чувствовали себя на территории Чечни как дома. Надо вести переговоры и очень жестко отслеживать ситуацию в Чечне, надо возвращать долги. Сейчас, наверное, вообще не приходится говорить об экономике Чечни. После прошлой войны по официальной справке Комиссии по ликвидации последствий боевых действий погибло свыше 87 тысяч человек. Разрушения колоссальны. Российское правительство фактически ничего не сделало, чтобы восстановить хозяйство Чечни, более того, российские власти и чеченские власти рука об руку разворовывали те жалкие крохи, которые оставались в Чечне и которые передавались из российского бюджета в Чечню. Долги не были возвращены, и это одна из причин той ситуации, которая сложилась сегодня. Сегодняшние долги еще более страшные, еще более кровавые, еще более тяжелые. Эти долги последуют за Россией и за Чечней. Я не разделяю эти две территории как разные государства. Долги последуют за Россией в следующее столетие. Россия смотрится в Чечню как в зеркало: она может увидеть там и свое прошлое, и свое настоящее, и свое будущее. Россия воюет в Чечне сама с собой.