В первые годы, последовавшие за эпохой “холодной войны”, в переходных обществах наблюдался значительный наплыв западных специалистов и советников по освобождению прессы. Возник даже странный тип общения, напоминавший времена исследования европейцами экзотических земель: западные журналисты и ученые проводили время в Центральной Европе или бывшем Советском Союзе, давая интервью и читая лекции; чехов, поляков, русских и словенцев стали доставлять в Лондон, Вашингтон и Париж, как экземпляры туземцев в далеком прошлом. Они выступали, говоря и делая то, что от них ожидали, проходили обучение и отправлялись назад в качестве местных проводников, помогающих представителям Запада определять рельеф местности. Люди знакомились в замках и конференц-залах или по факсу и телефону. Но что же при этом сообщалось, даже с глазу на глаз? Кроме формальных языковых трудностей, главным препятствием была неопределенность, связанная с возможностью конвертации понятий. Для совершавших эти путешествия постоянной проблемой было определение того, насколько укоренившимся в конкретной истории и опыте может оказаться тот или иной набор действий. Даже умудренные опытом специалисты, воспитанные на релятивизме антропологии и социологии, предпочитают считать, что законы и институты существуют в уже готовых, почти модельных пакетах (как и должно быть в ряде случаев), таких как модельные законы или конституции. Следует принимать во внимание не только перевод слов или даже концепций, но и перевод глубоко укоренившихся установок и механизмов управления. Слова Первой поправки, например, запечатлены в музыке их окружения. Для бороздящих данные интеллектуальные воды американцев и европейцев серьезной проблемой стала переносимость этих магических слов конституции. Людям из Вашингтона или Бостона, проповедующим Первую поправку в Киеве, Праге, Загребе или Будапеште, нередко трудно понять или перевести сложности их адаптации. Нельзя говорить о “судьях”, “нейтральных принципах” или “ответственности правительственных чиновников перед правовыми нормами”, не сознавая тех различий, которые способны прояснить скрытое значение этих терминов. Постмодернистский, посткритический, постлегальный реалист — больше чем просто натуралист, который работает со шкафами, забитыми законами, пришпиленными, как бабочки под стеклом. Формальное изучение изменений — это проект ведения летописи конкретных законопроектов и законов, страна за страной, организации их по категориям и серьезного текстуального анализа, направленного на сравнение предлагаемых и достигнутых преобразований в разных государствах. На ум автоматически приходят различные единицы измерения для архивации и оценочного анализа. Среди них — живучесть монополии в государственном телевидении, существование предварительной цензуры прессы, произвольность и коррупция в распределении частот и признание прав журналистов. Исследование формальной структуры может также сфокусироваться на деполитизации назначения главных должностных лиц общественных вещателей, расширении состава и назначении наблюдательных или регулирующих органов и применении в решениях правительственных агентств принципа верховенства права. В начале 1990-х годов отсутствие государственного вмешательства вряд ли было нормой в республиках бывшего Советского Союза и государствах Центральной и Восточной Европы. Война или угроза войны, ирредентизм, острые споры относительно миграции населения и “этнических чисток” и общая нестабильность экономических преобразований означали, что борьба за лояльность достигла чрезвычайного напряжения. Под вопросом часто оказывалось само определение государства. Возможно, эти переходные общества видели, что их несет в глобальную информационную сеть, но они все еще оставались изолированной периферией. Телевизионные структуры проявили столько же преемственности, сколько и изменений: каналов было чрезвычайно мало и они контролировались государством. За исключением сражающихся независимых, пользующихся в основном пиратскими материалами, телевидение показывало на удивление мало западных программ. Практически повсюду ощущалась рука правительства как насмешливое напоминание противоречивости и двусмысленности, помещенных в оболочку возникающей свободы прессы. Тем не менее в каждом из этих государств сильно ощущалось давление в поддержку реформы законодательства о СМИ. Эта поддержка касалась не только приватизации, но и большей доступности откровенных сексуальных программ, сдвига к коммерциализации программ, большей редакционной свободы и новостей, являющихся отличительным признаком программ свободного общества. Появившиеся в этих государствах законы и законопроекты отражали намного больше, чем просто идеи социальной реформы. Интриги, ксенофобия, коррупция, поиск современности и податливость перед международным давлением — все это было частями той путаницы, из которой возникли первоначальные законодательные инициативы. Повсюду был покров прошлого, с его намеренным, всюду проникающим и удушающим контролем — сложный фон для оценки любых предлагаемых подходов. В результате этого, как мы видели в этой главе и в главе 6 при рассмотрении российского закона о СМИ, такие законы и законопроекты являются ключами к пониманию природы преобразований. Законы помогают нам определить, представляет ли то, что мы видим, революцию прав или — как считает венгерский ученый в области конституционного права Андраш Шайо — попытку восстановления некоего трудноопределимого досоциалистического порядка из воображаемого национального прошлого. Они демонстрируют переупорядочение групп интересов, хотя и большей частью среди тех, кто находится внутри, а не вне границ государства. Законодательство о вещании может быть подлинной детальной разработкой конфликтов или свидетельством неумолимых тревог, беспокоящих общество. Новые вещательные законы раскрывают идеализированные мечты о внешних моделях — зеркало, направленное в сторону Запада. Эти эмблемы перехода показывают шрамы хранимой в памяти истории; они могут рассматриваться как отчетливо выраженное торжество над мучительными порядками, по-видимому, отвергнутыми, но сохранившимися в самом акте сильного подавления. Вещательные законы служат полезным индикатором определения власти в новых обществах, они могут показать борьбу между законодательной, исполнительной и судебной властями, а также притязания на личную власть. Как следует оценивать эти законопроекты? Учитывая основное обстоятельство — преобразования от авторитарной власти к более широкому вовлечению в политику масс, — совсем недостаточно, чтобы законы усвоили западные формальности, формулировки, юридические эквиваленты клише и призывов. Слишком часто, особенно для американских наблюдателей, проверкой действительности трансформации свободы прессы становятся, похоже, приватизация и как можно большее отстранение прессы от связей с государством. В более широком смысле вопрос заключается в том, способствует ли реструктуризация системы вещания плюралистическому, демократическому обществу и укреплению общественной сферы. Больше ли информации получают теперь граждане, чем раньше? Существует ли теперь больше зон для общественного дискурса, чем было раньше? И имеются ли возможности для более широкого и ничем не ограниченного выражения мнений, возможно, критических по отношению к правительству? Отношения между этим блоком критериев и новыми структурами вещания и прессы достаточно сложные. В большинстве регионов, хотя и не во всех из них, относительное отсутствие цензуры означает доступность большего количества информации и большее разнообразие взглядов. При уменьшении гибкости экономики и потакании вкусам большинства реальные результаты в случае издания и чтения газет весьма неоднозначны. Общие рассуждения о том, сколько новостей, тенденциозных или нет, было доступно при бывших коммунистических режимах, могут быть далеки от истины [27]. Несмотря на отсутствие конкуренции, программы новостей смотрелись более постоянно и более широкой по охвату аудиторией, несмотря на сомнения относительно их правдивости. Экономическая дифференциация может привести к большему доступу к информации для новых богатых или среднего класса и меньшему доступу для всех остальных; явная тенденция в этом направлении проявилась при сокращении правительственных субсидий для печатной прессы, приведшем к возрастанию подписных цен и резкому падению тиражей изданий [28]. Важно также знать, вносит ли новый закон о СМИ вклад в структуру и механизм более надежной и прочной национальной идентичности. Здесь подразумевается не романтичный или циничный вариант национальной идентичности, описанные в главе 3, а скорее плюралистическая национальная идентичность, которое дает национальным, религиозным и политическим меньшинствам сознание того, что система предоставляет им право на голос и признание. Мы видели, что некоторые законопроекты в довольно явной форме вменяют в обязанность вещателю укрепление новой национальной идентичности, делая это в подтверждение того, что плюрализм является существенной частью этой идентичности [29]. Сохраняется опасность того, что не имеющие поддержки режимы станут использовать контролируемые государством СМИ для укрепления своей власти; зачастую таковыми являются государства в процессе изобретения, применяя определение Хобсбома (Hobsbawm) [30], или воображения, применяя определение Бенедикта Андерсона [31]. Другой критерий оценки новых законов о СМИ заключается в вопросе, способствует ли преобразование вещания укреплению рыночной экономики как путем расширения рынка информации и идей, так и путем увеличения рынка других товаров и услуг? Для достижения каждой их этих задач совсем необязательна приватизация вещательных СМИ, хотя часто считают, что это не так (действительно, Европейский суд по правам человека постановил, что монополия вещания в руках государства является нарушением права получать и передавать информацию [32]). Рыночная экономика движется вперед благодаря внедрению рекламы, которая стала приемлемым, если не обязательным, источником денежных поступлений почти всех вещателей — и общественных, и частных [33]. Рассматриваемые сквозь линзу наблюдателей из Соединенных Штатов и Западной Европы, эти законы и их цели приобретают несколько иной оттенок, связанный с их транснациональным значением. Внешние перспективы кратко суммированы в докладе Национального управления телекоммуникаций и информации министерства торговли Соединенных Штатов: Открытый международный рынок не только служит торговым целям США... но и является необходимым для сохранения жизнеспособности и разнообразия внутренней американской индустрии СМИ — главной цели американской коммуникационной политики. Открытый международный рынок, на котором индустрия электронных СМИ связывает воедино нации мира, может также благоприятствовать росту свободы и демократии во всем мире [34]. Для анализа этих целей подумайте о Соединенных Штатах как об участнике рынка лояльности в каждом из переходных обществ. Учтите, что те, кто находится извне, могут иметь определенные интересы в структурах вещания этих государств. С некоторой степенью иронии я назвал эти интересы миссионерскими, торгово-ориентированными и связанными с обороной и национальной безопасностью. “Миссионерское” основание происходит из глубокого морального убеждения в человеческом достоинстве и желания, чтобы и другие увидели этот свет. Легионы защитников свободы информации тратят свое драгоценное время на письменное и устное консультирование преобразования вещательных структур из-за своей приверженности к иммунитету от вмешательства государства и стремления расширить сферу благотворного действия Первой поправки. Когда дело касается торговли, это является, как свидетельствует цитата из документа министерства торговли, возможностью для американских деловых структур получить телевизионные лицензии и продавать программы. Поэтому усовершенствованные сети коммуникаций представляют собой инфраструктуру для значительного развития торговли. Наконец, есть еще одно, довольно спорное обоснование защиты свободы слова, выражаемое в следующем популярном утверждении: свобода слова ведет к тому, что демократическое государство и его демократические соседи с меньшей вероятностью окажутся вовлеченными в войну. В более элегантной, к сожалению, недоказанной формулировке приводится довод, что разум торжествует там, где обсуждение открыто и ничем не обременено. Это любимая формулировка дипломатов и поставщиков помощи, таких как Агентство Соединенных Штатов по международному развитию. Законы, способствующие развитию независимого телевидения и прекращению цензуры, косвенным образом приводят к удовольствиям открытого общества — телевизионному вкусу материальных возможностей. На другой, принимающей стороне повествований свободы люди начинают думать, что не действия государства или стоящих за ним огромных сил, а их индивидуальные усилия ответственны за отчаяние и депрессию. Повествования свободы вызывают веру в возможность достижения любых экономических целей. Приверженность к свободе слова имеет свои врожденные международные ограничения. Трансграничное слово может ниспровергать правительства, а также продвигать демократические формы. Свергаемые таким образом правительства иногда могут оказаться демократическими или по крайней мере более демократическими и гораздо более дружественными, чем их предшественники. В американской международной политике передача правды на другую сторону “железного занавеса” считалась терапевтической дестабилизирующей деятельностью. Возможно, среди непрочных новообращенных республик — теперешних партнеров — дестабилизирующие аспекты, правда, перестанут иметь такой высокий приоритет. Таким образом, подрывная деятельность — это палка о двух концах. Уже наступило время охлаждения западной страсти к свободе, выросла терпимость к цензуре, если того требуют переходные государства. При оценке формальных законов, регулирующих телевидение и радиовещание, наблюдается непреодолимое стремление автоматически считать вещание частью “прессы”. На ум при этом приходят рынки сбыта коммуникаций, содержащие новости и информацию о месте, в котором показывается сигнал. Но большая часть вещания, возникающего в переходных обществах, — отнюдь не новости, а просто развлечения. Эти каналы, возможно, заслуживают защиты, но совсем не обязательно из-за того, что они вносят вклад в общественную сферу. И с точки зрения создания образов национальной идентичности вещательные институты следует рассматривать среди других СМИ, выполняющих аналогичные задачи. В перестройке системы образования, укреплении языка — как и в случае системы вещания, но еще в большей степени — содержатся элементы сплочения и способность содействия организованным изменениям.