Независимость, как уже было сказано, в переходный период означала нечто большее, чем независимость от правительства, независимость от старых канонов репортажей или даже независимость от западного влияния. В возникающей борьбе за идентичности независимостью для Украины или Казахстана, Эстонии или Азербайджана была прежде всего свобода от образов из России, а не от образов, поощряемых их собственными правительствами. В столице недавно обретшей независимость Украины конца 1992 года главным вопросом была автономия от имперского центра, от культурных сил, господствовавших на протяжении семидесяти, если не нескольких сотен лет. Телевизионная башня в Москве сама по себе была памятником, стальным пилоном с громадным бетонным фундаментом и массивными пропорциями, как у египетских пирамид. Она олицетворяла собой власть посылать сигнал на широкие пространства не только России, но и метафорически через спутник на всю территорию бывшего Советского Союза. Этот передатчик символизировал власть партии и государства и являлся физическим проявлением желания утвердить за собой монополию на общественную мысль. Сейчас передатчик стал напоминанием прошлого, а также, через передаваемые им сигналы, показателем сложности определения независимости в будущем. В Киеве, например, не украинский, а русский язык превалировал в качестве национального языка, а также основного языка СМИ. Удивленная внезапно появившейся независимостью, Украина теперь должна была определить, какое внимание следует уделять культурному элементу идентичности. Вопрос касался не только проводившейся тогда повсеместно смены названий улиц или поиска нового применения роскошному Музею Ленина, стоявшему тогда пустым. На повестке дня стояла гораздо более сложная задача — задача создания самого образного ряда государственности. Тем не менее у обычной украинской семьи обычным вечером телевизор был “обращен” к Москве, к блеску и профессионализму Останкино — 1-му каналу, а не к менее профессиональным и опытным местным станциям. Москва стала теперь родиной постсоветской подростковой музыкальной культуры: в ней производились короткие видеоклипы с быстрой чехардой сюжетов, компьютерной графикой и западными картинками. Огни вспыхивали и гасли, а электронные эффекты очаровывали своим технологическим обаянием. Украинские народные песни и пляски не могли составить им конкуренцию. А требование молодого парламента выделять ему эфирное время для показа заседаний только усугубило проблему выработки украинской альтернативы московскому рациону. В достопамятные времена СССР Гостелерадио являлось верховным голосом государства и партии. В те времена не существовало конкуренции, и бесстрастная подача материалов была данью теории монопольного поведения. Телевидение в республиках было организовано с некоторым, очень небольшим допущением независимости, однако организация в Киеве подчинялась руководству в Москве. Все руководители и дикторы новостей осознавали, что означает участие в административно-командном обществе и каких опасностей следует избегать. На них была возложена обязанность использовать телевидение не для подчеркивания различий, которые могут разделять, а для укрепления солидарности и в конечном итоге — культурного и политического превосходства Центра. Последствия такой практики культурного преобладания можно было увидеть не только в жилых домах украинских семей. В офисах Укртелерадио — украинской государственной радиовещательной и телевизионной монополии — фактически признавали сохранение сильной власти московского телевидения. Дома чиновники Укртелерадио вместе со своими соотечественниками наблюдали за тем, как в период правления Горбачева удивительно помолодело и приобрело западный облик московское телевидение. Программы стали более суматошными, видеоклипы рок-групп стали появляться среди передач о культуре и новостей. Многие передачи и их ведущие стали оригинальными и легко узнаваемыми. Появились обаятельные телеведущие, модные и вызывающие наряды, привлекательные, слегка эротичные кадры 15-летних рок-звезд. Москва определилась с решением того, какую проводить культуру в ее новом региональном качестве, — она решила стать глобальной. Московские преобразования имели важное значение и нашли свое отражение повсюду в империи. В начале 1992 года с закатом Советского Союза 1-й канал — бывший флагман Горбачева и всех стоявших за ним руководителей — оказался под угрозой закрытия. Жемчужина Советского Союза, это предприятие нуждалось теперь в клиенте. Главным кандидатом была сама Россия, но имелась и другая интригующая альтернатива — превращение в канал всего Содружества, посвященный сохранению неформального чувства региона и стремящийся стать рупором, признающим новые суверенные государства, но не забывающим и старые связи. Такая роль могла бы стать чрезвычайно важной, если бы бюджет 1-го канала зависел от отчислений каждой из республик. И действительно, Совет президентов всех республик первоначально посчитал, что такое соглашение может быть достигнуто. Однако это намерение поставило новые суверенные государства, такие как Украина, в необычное положение. В первый год своей независимости украинские должностные лица очень чувствительно реагировали на каждое проявление неуважения. Подчеркивая на всех фронтах свою особую позицию (от военной до языковой политики), пытаясь выглядеть самостоятельными и своеобразными, они верили, что московское телевидение освещает украинско-российские отношения тенденциозно и оскорбительно для Украины. Ежедневные новости, интервью и шоу пристально отслеживались в поисках пророссийской, антиукраинской направленности. Более того, для властителей СМИ в Киеве предметом беспокойства и даже замешательства было то, что хотя они добились политического отделения от России, господство российского телевидения все еще продолжалось. Министры новой Украины рассматривали различные альтернативы: давление, направленное на закрытие московского 1-го канала и раздел его имущества, глушение его сигнала или навязывание через Совет президентов руководящей структуры, которая сделала бы этот канал менее тенденциозным, по крайней мере с украинской или нероссийской точки зрения. Вместо этого был принят достаточно малопонятный временный компромисс. По нему Украина и другие республики не должны были больше финансировать производство программ на 1-м канале. Россия становилась гарантом этой значительной суммы. С другой стороны, Украина не должна была требовать плату за передачу сигнала жителям своего государства. Последствием этого компромисса стал курьезный, неустойчивый, промежуточный культурный империализм, который признавал исторические связи и остающееся в “ближнем зарубежье” значительное количество русского населения. Сила этого, теперь внешнего источника программ была столь всепроникающей, что никакое правительство, особенно во времена экономических лишений, не могло отважиться на его уничтожение. Борьба за “независимость” приняла многие формы — гуманитарные, исторические, географические, финансовые. Цитадель старого, контролируемого Москвой государственного телевидения искала себе новое будущее и право находить и распространять национальную идентичность, которая будет поддерживать новое положение вещей. В последнее десятилетие советской империи в Киеве для нужд Украины, тогда еще находившейся под контролем Москвы, был спроектирован и построен большой современный комплекс — целый вещательный город. Теперь вместо того, чтобы рассматривать новое сооружение неуместным символом роли прессы в посттоталитарном государстве, старая бюрократия решила посвятить этот монумент храброму новому миру государственного вещания, в котором нужно оказать поддержку новому чиновничеству и новой национальной идентичности. Может быть, архитектура будет таким же хорошим ориентиром будущего, как и образы, бесконечно мелькающие на “реформированном” телевизионном экране. Спустя три года вопросы образов и географической независимости от Центра обострились вместе с нарастанием противоречий в отношениях Украины и России (впрочем, то же верно и для отношений России со многими другими бывшими союзными республиками). Весной 1994 года натянутые отношения между Украиной и Российской Федерацией еще более обострились в связи с вопросом о праве российских корреспондентов, называемых теперь “иностранными”, на аккредитацию в Киеве и Харькове. Тогдашний президент Украины Леонид Кравчук заявил, что освещение каналом Останкино и другими российскими СМИ вопросов, касающихся Украины, носит тенденциозный характер, результатом чего является ослабление внешней поддержки его государства. Журналистам из Останкино, работающим в Харькове и Одессе, было отказано в аккредитации. Встал вопрос о том, была ли эта акция возмездием за проявленное неуважение, знаменующим начало “информационной войны”, или она имела какое-то иное основание. Советник посольства Украины в Москве Вадим Долганов заявил, что данная акция касается только конкретных журналистов и вызвана исключительно их “необъективными репортажами”. Он сказал, что его правительство действовало в соответствии с новым украинским законодательством о СМИ. Появлялось “независимое” вещание, которое, однако, не обязательно служило целям, вдохновлявшим его защитников. Центральная вещательная империя государства была ослаблена. Это не вызывало сомнений. Но было совсем не очевидно, что образовавшуюся брешь заполнили местные, независимые от государства вещатели, использующие эту независимость (применяя формулировку Комиссии Картера) для выяснения истины, вовлечения рядовых граждан в демократический процесс и предоставления им средств самовыражения. Действительно, поколение издателей, редакторов и журналистов обучалось и наставлялось из-за границы. Действительно, полным ходом шел процесс адаптации. Однако вакуум, созданный приходящим в упадок государственным сектором, все более заполнялся зарубежными сетями. Приверженность к гораздо более полному телевизионному освещению новостей и общественному вещанию почти не нашла понимания в обществе, веянием времени в котором стала тяга к рекламе и дерегулированию. Именно с этой точки зрения следует оценивать попытки создания законодательства и установления юридических структур. Почти с самого начала переходного периода, в начале 1990-х годов, повсюду в бывшей советской империи существовали проекты пересмотра законов о СМИ. Эти законопроекты пытались указать, каким образом старые государственные вещатели и многочисленные возникающие независимые структуры могут способствовать идеям национальной идентичности, общественной сфере и перестройке структуры рынка лояльности. Эти статутные подходы, их эволюция, конструкция и воздействие являются темой следующих двух глав. Примечания 1. Philip R. Schlesinger, ‘Europe’s Contradictory Communicative Space’, Daedalus 123 (Mar. 1994), 25. 2. Robert K. Manoff, ‘Independence and Mass Media in Transition’, unpublished paper, Conference on Mass Media in Transition, American University, Washington, DC, 1994. 3. Commission on Radio and Television Policy, ‘Report of the Working Group on Broadcaster Autonomy and the State’, Prepared for the Aspen Institute Communications and Society Program, Queenstown, Md., 1994. 4. См. Matthew Cullerne Bown, Art under Stalin (Oxford: Phaidon Press, 1991). 5. Декрет о печати перепечатан в: John Murray, The Russian Press from Brezhnev to Yeltsin: Behind the Paper Curtain (Aldershot: Edward Edgar Publishing Company, 1994), 2. Дата, принятая по новому календарю после большевистской революции — 9 ноября 1917 года. 6. Ленин цитируется в: Brian McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media (New York: Routledge, 1991). 7. Большая часть этого раздела основывается на: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media. Хотя эта книга написана до распада Советского Союза, она очень полезна для объяснения трудностей приспособления вслед за Горбачевым и проблем позднесоветской гласности. См. также: Murray, The Russian Press from Brezhnev to Yeltsin; Ellen Propper Mickiewicz, Split Signals: Television and Politics in the Soviet Union (New York: Oxford University Press, 1988); Frances H. Foster, ‘Izvestiia as a Mirror of Russian Legal Reform: Press, Law, and Crisis in the Post-Soviet Era’, Vanderbilt Journal of Transnational Law 26 (1993), 675; и Jamey Gambrell, ‘Moscow: The Front Page’, New York Review of Books 39/16 (8 Oct. 1992), 56. 8. См.: Н. Н. Липовченко, Очерк теории журналистики (Москва, Мысль, 1985), 41, цитируется в: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 23. 9. Н. Н. Липовченко, Очерк теории журналистики, 56, цитируется в: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 23. 10. В. И. Ленин, Ленин в печати (Москва, Политиздат, 1958), 16, цитируется в: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 24. 11. McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 24. 12. В. И. Ленин. Ленин о печати, цитируется в: McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 29. 13. McNair, Glasnost, Perestroika and the Soviet Media, 90.