6. Идея «границы» как «поиск утраченного времени».
Древние греки воспринимали миф как абсолютную, стопроцентную реальность87. Доказано, что сознание современных обществ, несмотря на колоссальное расширение рационального знания, не менее мифологично. Миф не есть выдумка, или фикция, не есть фантастический вымысел, говорит А. Ф. Лосев. «Миф — необходимейшая, прямо нужно сказать, трансцендентально необходимая категория мысли и жизни; и в нем нет ровно ничего случайного, ненужного, произвольного, выдуманного или фантастического. Это — подлинная и максимально конкретная реальность»88. В мифологии, писал А. Тойнби, спонтанный человеческий опыт обретает кумулятивное и концентрированное выражение89. Во все времена миф расставлял указательные знаки человеческого поведения, освещал путеводительными звездочками беспросветный мрак повседневности. «Миф, — говорил К. Леви-Строс, — объясняет в равной мере как прошлое, так и настоящее и будущее»90. «Граница» превратилась в грандиозный миф, прочно вошедший в сознание американцев. Он будоражит ум, волнует кровь и согревает их душу. Реальность мифа отнюдь не означает адекватного отражения действительности, скорее наоборот. Но миф и не есть ложь. Миф репрезентируется в реальных действиях человека, концентрируя его энергию и направляя ее на определенный объект. Так, радикальное решение в США аграрного вопроса путем раздачи гомстедов заинтересовало многих русских людей, усмотревших в этом едва ли не осуществление «черного передела». В. Г. Короленко в «Истории моего современника» писал, что «эмиграция в Америку влекла многих русских»91. Советский исследователь Г. П. Куропятник приводит многочисленные факты того, как при столкновении с американской действительностью, в том числе и на Западе, миф разрушался. «Вместо обетованной земли ожидаемых благ, — писал на родину один из корреспондентов, — начинается на первых же порах тяжелая борьба за существование, ряд бедствий минуты отчаяния»92. Другой очевидец сообщал о том, что «самый факт повсеместного высокого благосостояния рабочих классов в Америке... далеко неверен», что «розовый взгляд на жизнь в Америке переходит в какое-то мрачное недоверие, почти в раскаяние». Попытки многих русских эмигрантов завести ферму на гомстеде заканчивались безуспешно, и они возвращались в Россию. После тяжких трудов и многих лишений в западных штатах (Небраске, Дакоте, Миннесоте) прижиться удалось русским немцам-меннонитам — им возвращаться невозможно, так как они были сектанты93. «Граница» — это мировоззрение, и никакие превратности судьбы не могут его разрушить. Мировоззрение «границы» терпит коллапс в творческой и личной судьбе Дж. Лондона, и наиболее зримо, —в судьбе его «аутентичного» героя М. Идена. В американском натурализме, этом мрачном реализме, идея «границы», как постоянно расширяющегося горизонта, окаменела, зашла в тупик, заблудилась в лабиринте, из которого нет выхода. Место оптимистического мироощущения «границы» заняла безысходность «пограничного» состояния в экзистенциальном значении. Время от времени предпринимались попытки усилием воли и воображения возродить дух пионерских времен, реанимировать консолидирующую и вдохновляющую идею. Появляются «новые рубежи» Дж. Кеннеди, но на них ложится тень трагической судьбы президента. Возникает масмедиальная связь понятия «границы» с высадкой на Луне. «Подвижная граница» давно исчезла. Но она сформировала некий генетический алгоритм «поисков утраченного времени»— желание воспроизвести фантомную динамику «граница» и в незамысловатых манерах, и в примитивной пространственной экспансии, в искреннем стремлении расширить свое глобальное поприще в предельно уплотненном мире. Жизнь продолжается, и «граница» порождает новые фантазии. Современные американцы — это те же марктвеновские «простаки за границей». М. Твен отразил неприязнь американцев к наследию и порядкам Старого Света. Писатель забавляется своими согражданами, которых нельзя ничем смутить. Они некультурны, вульгарны и колоритны, не терпят неясностей и сложных чувств — они сбивают их с толку. Микеланджело они называют Майклом Анджело. Издеваются над любовной историей Абеляра и Элоизы. Проплывая по венецианским каналам, герой книги «Простаки за границей» восклицает, обращаясь к поющему гондольеру: «Еще один вопль, и я тебя брошу в воду!». Современных «простаков» с их потрясающим невежеством и восхитительной невозмутимостью мы воочию можем наблюдать каждый день. Сибирь не стала национальным мифом. Блистательные подвиги и титаническая борьба, которые определяли имперское могущество России, происходили в других направлениях. У России были иные символы национального величия. Россия всегда стремилась в Европу. Этот факт воплотился и в перемещении столицы, в выдвижении ее на крайний западный рубеж. Однако и вокруг Сибири, по поводу движения России на восток, предпринимались попытки создания величественного мифа. Центральная идея официальной американской идеологии и народной мифологии — «предопределение судьбы» — неразрывно связана с экспансией. И в России можно усмотреть наличие некой официальной мифологии в отношении Сибири. Предельно лапидарное выражение она нашла в знаменитой формуле Ломоносова о том, что могущество России будет прирастать Сибирью. Есть достаточные основания полагать, что знаменитая мифологема имела явный пространственный, имперский смысл и была навеяна русскими плаваниями к берегам Америки. Если внимательно вчитаться в оды Ломоносова и проанализировать некоторые его практические инициативы, то можно заключить, что в контексте мировых процессов и более близких событий он смотрел на Северную Америку, ввиду ее близкого расположения, как на продолжение Сибири, как на поприще естественного движения России на восток. Ломоносов, как столетие спустя Уитмен, мессиански выражал экспансионистскую энергию молодой нации, только не в индивидуалистическом, а державном ее значении. Советская литература и иные виды вербального и изобразительного искусства — особенно в 60–70-е годы XX в. — не только тематически посвящены Сибири, но и питались энергией огромного необжитого края. Ломоносовская мифологема трансформировалась в патетику коммунистического созидания. Сибирь становилась главным поприщем создания материально-технической базы коммунизма, местом проявления всех жизненных сил, духовного и материального самоутверждения. Кроме лозунгового пафоса, запечатленного в самих названиях, («Братская ГЭС») и морализирования, основные жанры содержали наивно-романтический элемент и проблески искреннего чувства. Формировался мифологический образ Сибири. Влияние этого образа на массовое сознание было недолгим, но очень сильным. Может возникнуть вопрос по поводу того, что существует все же своего рода мифология относительно продажи Аляски, например, о сдаче ее в аренду Соединенным Штатам на 99 лет. На это можно ответить, что это не мифология, это — слухи, которые являются и выдумкой, и фикцией. Эти слухи произрастают в невежественной среде. Но есть и другое обстоятельство, которое способствовало возникновению слухов: переговоры и подписание договора о продаже русской Америки происходили в строжайшей тайне. «Отсутствие в России достоверной информации о действительных причинах сделки, — пишет Н. Н. Болховитинов, — привело к распространению в дальнейшем всякого рода легенд и слухов»94.