Уровни политической культуры

В последних работах Г. Алмонда и Б. Пауэлла политическая культура рассматривается как явление, которое включает в себя три уровня ориентаций граждан: их отношение (а) к политической системе (System level), (б) к политическому процессу (Process level), к результатам и следствиям реализации политического курса (Policy level) [6].

На уровне системы “политическая культура включает в себя различные подходы к национальному сообществу, политическому режиму, структурам власти, принимающим решения. Показателями политической культуры здесь могут выступать: чувство национальной идентичности, легитимность режима и его различных институтов, степень легитимности и эффективности деятельности исполнителей различных политических ролей. Нас интересует также позиция граждан и лидеров относительно ценностей и организаций, которые позволяют политической системе функционировать как некому единому целому”.

На уровне процесса “политическая культура включает в себя отношения субъекта к политике (т.е. место на шкале парохиально- подданническо-партиципаторных ориентаций), а также его отношения к другим политическим акторам (доверие-кооперативная конкуренция-враждебность)” Другими словами, мы обращаем внимание на предрасположенности граждан к тому, чтобы быть включенными в политический процесс, на их готовность к выдвижению требований, уважению законов, поддержке некоторых групп и не поддержке других.

На уровне политического курса “политическая культура может включать в себя определенное распределение ожиданий, связанных с результатами политического курса и принятых решений, насколько они учитывают предпочтения различных групп населения относительно таких ценностей, как социальное вспомоществление (welfare), безопасность и свобода” [7]. Мы хотим знать, какой политический курс граждане и их лидеры ожидают от правительства? Какими должны быть политические цели и какими путями их следует достигать?

Следует отметить, что рассмотренные выше характеристики политической культуры, такие как политические знания и умения, чувства и ценностные ориентации, проявляются на всех уровнях политической культуры.

2.1. Уровень политической системы. Очень важную роль здесь играет отношение к важнейшим политическим институтам: государству, партиям, группам интересов. Полярными позициями, если взять отношение к государству, являются этатизм и антиэтатизм. Например, первый в большей степени присущ немецкой политической культуре, потому что немцам долгое время не доставало сильного централизованного государства, а второй - американцам (нации пионеров), привыкшим самостоятельно решать свои проблемы, не уповая на чиновников из далекого Вашингтона. Для политической культуры большинства русских нормой является не разделять такие сферы, как государство и общество. Русское общество в течение очень длительного времени находилось в подчинении деспотической политической власти государства, что существенно осложняет процесс демократизации Российской Федерации. Для белорусов, по мнению некоторых политологов, характерна недооценка политической и гражданской солидарности и склонность к решению проблем путем индивидуального приспособления к ситуации, а не коллективных политических действий [8].

Важным индикатором, который часто используется в сравнительных политических исследованиях, является чувство национальной гордости. Оно сильнее всего проявляется у тех наций, которые имеют длительную историю и ярко выраженное чувство патриотизма. Во время кризисов и политических потрясений чувство общей идентичности и общей национальной истории объединяет людей, вызывает их солидарность. В других случаях разная этническая принадлежность, язык или история разделяют народ, что подрывает национальную идентичность, вызывает конфликты и сепаратистские устремления.

ВСТАВКА 3.2.

С.              Хантингтон о значении национальной идентичности “...Со времен Гражданской войны американцы привыкли воздавать почести национальному флагу.

Флаги стали зримым свидетельством единого и драматического осознания американцами национальной идентичности. Эту трансформацию прекрасно иллюстрируют слова некой молодой женщины, произнесенные 1 октября 2001 г.: “Когда мне исполнилось 19 лет, я перебралась в Нью- Йорк. Если вспоминать какой я была тогда, я скажу, что увлекалась музыкой, сочиняла стихи, рисовала - и, почти на политическом уровне, оставалась при этом женщиной, лесбиянкой и еврейкой. Американкой я себя, признаться, не осознавала. В колледже я изучала экономику и теорию гендера, и нас с подругой настолько злило американское неравенство, что мы всерьез обсуждали, как нам эмигрировать отсюда. 11 сентября все переменилось. Я поняла, что принимала свободу за данность. Теперь я ношу на своей сумке американский флаг, улыбаюсь истребителям, пролетающим в небе надо мной, и называю себя патриоткой"" [9].

Наверное, наиболее важным индикатором политической культуры на уровне системы является легитимность правительства. Граждане воспринимают правительство легитимным в том случае, если они считают его вправе требовать подчинения своим законам и распоряжениям. Когда граждане считают, что они должны уважать действующие законы, тогда степень легитимности является высокой.

Если же они считают, что у них нет причин подчиняться властям или если они подчиняются только из страха, тогда степень легитимности является низкой.

Правительства становятся легитимными в силу разных причин. Как известно, в традиционном обществе руководители государств становились легитимными, если они занимали трон в соответствии с установленным порядком престолонаследования, а также в случае их верности религиозным обычаям, закрепленным в определенных ритуалах или жертвоприношениях. В современных демократиях легитимность властей зависит от их избрания гражданами на свободных и соревновательных выборах, от их строгого соблюдения конституционных норм и процедур в ходе законотворческой деятельности. В других политических системах лидеры могут предъявлять претензии на легитимность в силу своих особых свойств, харизмы или верности господствующей идеологии, даже в том случае если правительство не отвечает предъявляемым традицией требованиям и не следует предписанным законодательством процедурам.

Вне зависимости от того, опирается ли легитимность на традицию, идеологию, гражданское участие или особую политику, она содействует повышению эффективности и стабилизации политической системы. Данные основы легитимности ведут к возникновению своеобразной “сделки” между гражданами и властями. Граждане уважают законы, а правительства, в свою очередь, выполняют свои обязательства, вытекающие из основ легитимности. До тех пор пока обязательства выполняются, граждане предположительно должны повиноваться, оказывать поддержку и участвовать в политической жизни. Если традиции нарушаются, конституция отбрасывается или если господствующая идеология игнорируется, тогда правительства могут столкнуться, как минимум, с сопротивлением или даже с революциями.

Легитимность может подрываться, когда (а) граждане оспаривают границы политической системы (Северная Ирландия, бывшая Югославия); (б) граждане отказываются от существующей системы рекрутирования руководителей и определения политического курса (массовые демонстрации с требованием проведения свободных и справедливых выборов в странах Латинской Америки и бывшем СССР); (в) граждане теряют веру в то, что их лидеры выполняют свою часть негласной “сделки",принимают правильные законы и придерживаются должных процедур (Филиппины при Маркосе) [10].

Советский Союз распался, именно потому что все три вида проблем легитимности здесь были в наличии. После того, как коммунистическая идеология перестала служить объединяющей силой, в СССР не сложилось никакой иной основы для возникновения национального политического сообщества, в принципе невозможного при отсутствии общего языка и культуры. Аналогичным образом, общая утрата доверия к КПСС как доминирующей структуре, служащей для выдвижения политических руководителей (при их символической ратификации на неконкурентных выборах), привела к тому, что многие люди в СССР стали требовать изменения данной системы политического рекрутирования. Наконец, острый дефицит продовольствия и потребительских товаров привел к подрыву веры многих советских граждан в эффективность краткосрочной экономической политики. Михаил Горбачев не смог справиться со всеми тремя видами проблем одновременно.

2.2. Уровень политического процесса. Американский ученый Лестер Милбрат выделял четыре модели легитимного политического поведения: голосование, участие в работе партий и других политических организаций, участие в политической жизни общины (локального сообщества), контакты с официальными лицами различных уровней служебной иерархии. Им соответствуют модели нелегитимного поведения: протесты, участие в публичных демонстрациях и митингах, отказ повиноваться несправедливым, с точки зрения участников акций, законам, восстания.

Г. Алмонд и Б. Пауэлл обращают внимание, прежде всего, на принципы организации правления. В настоящее время демократическое устройство, похоже, пользуется поддержкой во всем мире. С другой стороны, в большинстве развивающихся стран все еще сохраняются автократические системы правления. Все это самым непосредственным образом влияет на отношения граждан к политическому процессу и своему месту в нем (участию либо неучастию).

В тесной связи с характером правления находится такой показатель политической культуры, как представления акторов о своих политических ролях. Существует три разновидности таких ролей, определяющих место индивидов в политическом процессе. Участники (participants) реально или потенциально включены в политический процесс. Они информированы о политической жизни и предъявляют требования к политической системе и в зависимости от исполнения этих требований оказывают поддержку политическому руководству. Подданные (subjects) пассивно подчиняются государственным чиновникам и законам, но не голосуют и активно не вовлечены в политическую жизнь. Прихожане (parochial) имеют весьма смутные представления о правительстве и политике. Это могут быть неграмотные сельские жители, живущие в отдаленных местностях, или просто люди, которые игнорируют политику и ее влияние на их жизнь” [11]. Обобщив предрасположенности к участию в политическом процессе в четырех типах политических систем, Алмонд и Пауэлл пришли к следующим выводам (рис. 3.1).

Как следует из рис. 3.1, в современных индустриальных демократиях примерно 60% взрослых людей может рассматриваться в качестве реальных либо потенциальных участников политического процесса (представители партиципаторной культуры). Другие 30% - это просто подданные. Они пассивно подчиняются официальным лицам и уважают законы и распоряжения. Третья группа (примерно 10%) живут исключительно интересами своих семей и местных сообществ. Эта категория граждан относится к приходской, или парохиальной, политической культуре. Данное распределение моделей политической активности позволяет современным демократиям обеспечить необходимую состязательность политических партий и групп интересов, публичность дискуссий, ощутимые показатели участия в выборах.

Авторитарные индустриальные системы, такие, например, как поздний Советский Союз, демонстрируют иную картину. Только

небольшая часть граждан (около 5%) вовлечена в деятельность правящей партии, патронирующей и контролирующей общество, и может относиться к представителям культуры участия. Подавляющее большинство других граждан (до 90%) являются объектами политической мобилизации со стороны партии, правительства и подконтрольных государству СМИ, т.е. представителями подданнической культуры. Граждан побуждают (а зачастую и принуждают) участвовать в символических выборах, платить налоги, уважать законы и распоряжения, “трудиться на благо общества” и т.п. Благодаря деятельности общественных организаций и средств массовой информации, а также усилиям авторитарной партии, очень небольшой процент граждан (не более 5%) ничего не знает о правительстве и его влиянии на их жизнь. Поэтому доля парохиальной культуры в таких системах также является несущественной. В случае если авторитарные индустриальные режимы предпринимают попытку демократизации, они неизбежно сталкиваются с проблемой превращения граждан из объектов манипуляции в субъектов политики.

В авторитарных переходных системах, частично индустриальных, а частично традиционных (Индонезия, Египет), часть населения относится к группе участников (около 10%). Некоторые из них, например студенты или представители интеллигенции, могут занимать критические позиции по отношению к правительству и выражать их с помощью участия в насильственных акциях. Привилегированные группы (бизнесмены, землевладельцы) участвуют в обсуждении политических вопросов и лоббировании своих интересов. Однако большинство граждан в таких системах (около 60%) относится к пассивным подданным, обладающим информацией о правительстве и его политике, уважающим законы, но не вовлеченным в общественную жизнь. Представители приходской культуры (неграмотные крестьяне и ремесленники, сельскохозяйственные рабочие, жители отдаленных деревень) также достаточно многочисленны - до 30%. Они лишь случайно соприкасаются с политической системой.

В доиндустриальных демократических странах, например Индии, большая часть населения живет в сельской местности; оно, как правило, является неграмотным и поэтому принадлежит к приходской политической культуре (60%). В таких странах только очень незначительная часть граждан (образованные профессионалы, бизнесмены и землевладельцы, около 10%) относятся к подлинным участникам политики. Остальные 30% - это подданные. Большинство рабочих, мелких предпринимателей, фермеров являются объектами правительственной политики, налогоплательщиками, но не активными участниками публичной политики. Страны, подобные Индии, сталкиваются с вызовом формирования более просвещенного сообщества граждан, способного к осознанному участию в политике посредством демократических процедур [12].

Следующим по важности показателем политической культуры в области политического процесса являются мнения людей о других группах и самих себе как представителях той или иной группы. Рассматривают ли граждане свое общество как разделенное на различные социальные классы, региональные сообщества или этнические формирования? Идентифицируют ли они себя с определенной фракцией или партией? Могут ли они отнести себя к правым или левым, либералам или консерваторам, умеренным или радикалам (идеологическая идентификация)? Как они относятся к тем группам, членами которых не являются? Политическое доверие к другим группам влияет на готовность граждан работать совместно для достижения политических целей, а также на готовность лидеров формировать коалиции, с другими группами. Управление независимым государством требует умения формировать большие коалиции, и поэтому у политических лидеров должно быть достаточно доверия друг другу, чтобы заключать сделки и вести честные переговоры.

Противоположной доверию политико-культурной ориентацией является враждебность, представляющая собой эмоциональный компонент межгрупповых и межличностных отношений. Многочисленные примеры этнических, религиозных и идеологических конфликтов в Руанде, Ливане, Северной Ирландии, Афганистане или бывшей Югославии показывают, как легко враждебность может превратиться в насилие и агрессивные действия.

2.3. Уровень политического курса (policy level). Граждане и представители элиты современных государств различаются своими ожиданиями, связанными с политическим курсом. В свою очередь, ожидания зависят от приоритетности ориентаций на те либо иные политические ценности: свободу, равенство, справедливость, автономию, социальную защищенность и др. Одни индивиды, группы, а то и целые нации склонны устойчиво ориентироваться на равенство, другие на свободу; для одних важнее социальная защищенность, даже если она достигается ценой тоталитарных порядков, для других - автономия. Достаточно сравнить историю США - нации пио- неров-одиночек и историю России с ее глубокими общинными традициями, чтобы понять, какие политические ориентации для каждой нации будут типичными.

Более того, комбинация усвоенных ценностей, стратегий и социальных условий приводит к различным вариантам видения путей достижения желаемого социального результата. Социологические исследования итальянских и британских парламентариев позволили обнаружить, что 73% итальянских депутатов полностью согласились с тем, что правительство, желающее оказать помощь бедным, может необходимые для этого средства взять у богатых граждан страны. Только 12% британских депутатов палаты общин разделяли эту же точку зрения, а половина из них была согласна с тем, что перераспределение социальных благ приведет к конфликту [13]. Аналогичным образом, лидеры и граждане доиндустриальных стран с трудом соглашаются с необходимостью ограничения государственного вмешательства в экономику, потому что государство там выступает главным действующим лицом экономической модернизации.

Определенные ожидания и ориентации на различные политические ценности закрепляются в политическом языке, лексиконе, являющемся своеобразным кодом политической культуры. Например, язык, в котором велик удельный вес понятий, заимствованных из военного лексикона (борьба за, наступление на, битва за урожай, народный фронт и т.п.), характеризует политическую культуру особого типа, резко отличающуюся от политической культуры, в которой эта терминология оттеснена на задний план, а на передний выходят такие понятия, как соблюдение интересов, взаимная выгода, выигрыш, честная игра и т.п.

Анализ предпочтений граждан и элиты на уровне политического курса позволил Алмонду и Пауэллу выделить консенсусные и конфликтные политические культуры. “В консенсусных политических культурах обычно существует согласие между гражданами по поводу соответствующих механизмов принятия политических решений, а также по поводу важнейших проблем, стоящих перед обществом, и путей их решения. В конфликтных политических культурах представления граждан резко расходятся, причем такие расхождения часто касаются как легитимности режима, так и путей решения важнейших общественных проблем” [14].

Если в стране налицо глубокие расхождения в политических установках и они сохраняются в течение длительного времени, в ней могут развиться особые субкультуры. В рамках таких субкультур граждане могут придерживаться сильно различающихся между собой точек зрения. Обычно представители разных субкультур голосуют за разные политические партии, входят в разные неправительственные организации, читают разные газеты и т.п. Там, где политические субкультуры накладываются на этнические, национальные, или религиозные разногласия (Северная Ирландия, Босния, Ливан), соответствующие расхождения могут приобрести устойчивый и угрожающий характер.

А. Лейпхарт показал, как субкультурные разногласия могут смягчаться и перерастать в межобщинное сотрудничество с помощью механизмов консоциативной демократии (Consociational Democracy). Демократия может стать консолидированной в условиях многосоставного общества (т.е. общества с субкультурным плюрализмом) только в том случае, если она будет представлять собой консоциа- тивную модель. Термин консоциативный (consociational) был впервые использован Лейпхартом в его работе Политика компромисса: плюрализм и демократия в Нидерландах, изданной в США в 1968 г. Первоначально данное понятие применялось автором для обозначения политики приспособления (accommodation) различных субкультурных групп этой страны друг к другу в рамках демократической политической системы. Во втором издании книги Лейпхарт дал расширительную трактовку термину “консоциативный” обозначив им все модели демократии, которые, по его мнению, походили на нидерландскую [15].

Консоциативная демократия получила развитие, в первую очередь, в Нидерландах, Бельгии, Швейцарии и Австрии. Хотя, как отмечает Лейпхарт, и ряд других демократий, в том числе, политических систем, относящихся к англо-американскому типу, использовали многие элементы консоциации в периоды кризисов. Это, например, было характерным для Британии и Швеции в годы Второй мировой войны, когда у власти там находились большие коалиции. Интересно, что Р. Даль советовал американскому правительству во время уот- тергейтского скандала учредить двухпартийную администрацию на период между отставкой президента Никсона и вступлением в должность нового главы исполнительной власти, избранного на всеобщих выборах.

В Нидерландах, которые стали первой страной детально исследованной Лейпхартом, присутствовало пересечение религиозных и идеологических размежеваний. В религиозном плане страна делилась на представителей кальвинистской и католической конфесшй, а идеологически она была расколота на приверженцев либерализма и социализма.

В Бельгии главной линией раздела стала лингвистическая: бельгийцы делятся на говорящих по-голландски фламандцев и франкофонных валлонов. На это накладывался и конфессиональный фактор. Более прокатолически настроенным фламандцам противостояли традиционно антиклерикально ориентированные валлоны. Политические партии возникли и развивались в этой стране в соответствии с языковыми различиями, что привело к их частичной регионализации. Долгое время давали о себе знать и идеологические противоречия между представителями христианско-демократической, либеральной и социалистической доктрин.

Швейцария является изначально одной из самых мультикультурных стран Европы. Здесь говорят на немецком, французском, итальянском и ретороманском языках; жители исповедуют католицизм и протестантизм; граждане страны живут в разных кантонах, являющихся структурными элементами системы федерализма. Языковые и религиозные различия до известной степени перекрывают друг друга: некоторая часть немецкоговорящих швейцарцев является протестантской, некоторая - католической, тогда как одна часть франкофонов исповедует католицизм, а другая - протестантизм. Эти различия некогда служили причинами конфликтов на языковой и религиозной почве.

Противоречия в Австрии были связаны с острой идеологической борьбой между социал-демократами и нацистами в межвоенный период, приведшей к государственному перевороту и приходу к власти крайне правых в 1935 г. После Второй мировой войны возобновилось противостояние в новой форме - между социалистами и католиками.

Как выяснил Лейпхарт, субкультурные различия в этих странах были достаточно ярко выраженными. Каждой из субкультур, например в Голландии, где они назывались колоннами (zuilen), были присущи собственные верования, дружеские связи, модели брачных отношений, газеты, школы, радио и телевидение, политические партии, профсоюзные организации, добровольные ассоциации в сферах культуры, отдыха, спорта, досуга молодежи, благотворительности и т.п.

Хотя политические системы стран, использующих модель кон- социативной демократии, существенно отличаются друг от друга, А. Лейпхарт сумел выделить основные черты данной модели, свойственные всем им. “Первый и самый существенный ее элемент - правление большой коалиции, состоящей из политических лидеров всех значимых сегментов плюралистического (многосоставного) общества. Она может выступать в нескольких различных формах, например, как кабинет большой коалиции в парламентской системе, большой совет или комитет с важными совещательными функциями, или большая коалиция президента с другими важными должностными лицами в президентской системе. Три других важных элемента консоциативной демократии: взаимное вето, или правило совпадающего большинства, выступающее как дополнительная гарантия жизненно важных интересов меньшинства; пропорциональность как главный принцип политического представительства, назначений на посты в государственной службе и распределения общественных фондов; высокая степень автономии каждого сегмента в осуществлении своих внутренних дел.

Это “есть логическое продолжение принципа большой коалиции. По вопросам, имеющим общее значение, решения должны приниматься всеми сегментами вместе, с примерно пропорциональной степенью влияния. По остальным же вопросам принятие и исполнение решений может быть предоставлено отдельным сегментам” [16].

Опыт Нидерландов, Бельгии, Швейцарии и Австрии свидетельствует о том, что консоциативная демократия оказалась в состоянии снизить уровень конфликтности во взаимоотношениях между различными субкультурами. В некоторых из этих государств (Швейцария) консоциативная система действует на постоянной основе. В других странах она использовалась как временная мера, действующая до восстановления национального консенсуса, после чего политические элиты возвращались к обычной практике демократической конкуренции. В Австрии это произошло в 1966 г. В Нидерландах - в 70-е гг.; там социалисты интегрировались в политическую систему, а две религиозные субкультуры сильно секуляризировались. В Бельгии требования большей автономии основных лингвистических субкультур привели к федерализации страны. Местные власти каждого региона в этой стране формируются на основе языкового большинства, а Брюссель (двуязычная столица страны) получил особый политический статус [17].