Г.Г. Л И Т А В Р И Н, Б.Н. Ф Л О Р Я СОЦИАЛЬНЫЕ ПРОТИВОРЕЧИЯ И КЛАССОВЫЕ ДВИЖЕНИЯ В СЛАВЯНСКОМ ОБЩЕСТВЕ В VII—XII вв.

Традиционно в марксистской историографии вплоть до настоя­щего времени под социальными противоречиями имеются в виду прежде всего противоречия, между эксплуатируемым большинством и социально, политически и имущественно господствующим мень­шинством. Спектр социальных противоречий был, однако, гораздо более обширным. Учитывать это обстоятельство следует, по всей вероятности, тем внимательнее, чем о более раннем периоде средне­вековья идет речь. Несомненно социальный, жизненно важный харак­тер для данного племени, союза племен, племенного княжества, ран­негосударственного образования имели противоречия не только между массой свободных земледельцев-общинников и племенной знатью (а затем и правящей в государственным объединением вер­хушкой), но и между господствующим племенем (родом) и ему подчи­ненными племенами (родами), между верховным правителем и родо­племенной аристократией, между княжеской дружиной и предво­дителями народных ополчений, между деревней и городом, земле­дельцами и скотоводами и т.д. Разумеется, именно первое из назван­ных противоречий имело постоянный, непреходящий характер,

217

именно оно у большинства славян (как и в Византии) генетически предшествовало классовым, хотя его яркие и массовые проявления относительно редки как в VII—IX, так и в Х-ХП вв.

Не менее существенные оговорки следует, по всей видимости, сделать и при употреблении понятий “классы" и "классовая борьба" применительно к славянскому обществу эпохи раннего средневе­ковья. Обоснованные несколькими поколениями медиевистов-марк- систов применительно к западноевропейскому средневековому об­ществу и сравнительно широко признанные в мировой историографии эти понятия становятся значительно менее определенными, когда рассматриваются социальные процессы в славянских странах и Византии. Социальная структура здесь была более сложной, чем на Западе, грани между социальными слоями и классами менее четкими, социальные отношения в силу постоянного вмешательства цент­ральной власти более консервативными. Социальная и политическая жизнь в центре Европы и на Балканах в раннее средневековье (а вмес­те с тем содержание и формы социальных и классовых конфликтов) в существенно ббльшей мере, чем на Западе, осложнялась воздействием еще двух факторов-, почти непрерывным вмешательством во внутри­государственную жизнь славян крупных внешнеполитических сил (Каролингской, затем Германской империи, других западноевро­пейских держав, Византии, кочевых племен венгров, печенегов, узов, половцев) и сравнительно ббльшей, чем в странах Западной Европы, этнической неоднородностью населения; практически в любом сла­вянском государстве постоянно проживали устойчивые меньшинства немцев, греков, влахов, армян, албанцев, представителей разных тюркских народов¹.

Поскольку терминологический инструментарий, которым до сих пор пользуется советская медиевистика, имеет в виду, строго говоря, лишь развитые формы классического (т.е.

осуществляется в соответствии с нормами, установленными офи­циальной властью или признанными обычным правом².

При такой исходной посылке есть, видимо, необходимость под­черкнуть. что известная марксистская формула о возникновении го­сударства в результате раскола общества на антагонистические клас­сы вполне применима к раннефеодальному обществу, если в качестве антагонистических классов рассматривать массы свободного налого­обязанного крестьянина, с одной стороны, и всех представителей, гражданских и военных, средних и высших звеньев государственно- административной системы — с другой. Они осуществляли управ­ление страной и в столице, и провинциях, использовали налоговые взносы и натуральные повинности населения в своих интересах (при посредничестве верховной власти). Иными словами, в раннефео­дальную эпоху, когда в большинстве славянских стран на Балканах и в центре Европы первоначальными и преобладающими формами были централизованные (государственные) формы эксплуатации, а част­новладельческие являлись по преимуществу вторичными, форми­руясь на первых порах при решающем участии верховной власти (дарения, награды, льготы), правящая государством служилая знать являлась на начальном этапе коллективным классом-эксплуататором.

Как показано выше, такими были лишь наиболее общие линии ста­новления системы эксплуатации в феодальном обществе и лишь в его ранний период. Упомянутые частновладельческие формы эксплуа­тации начали складываться и вследствие имущественной дифферен­циации, и разложения общины, и в результате насилия местной племенной знати, к которому она прибегла еще до упрочения едино­го централизованного государства, не говоря уже о более позднем времени. Частновладельческая эксплуатация стала преобладающей формой в большинстве славянских стран в эпоху зрелого средневе­ковья. Сколь ни скудны сохранившиеся источники, мы располагаем даже для раннефеодального периода свидетельствами о действиях, направленных против отдельных имущественно состоятельных и знатных лиц со стороны представителей социальных низов.

Оговоримся, наконец, что вопреки выдвинутому выше тезису, что социальные и классовые противоречия отнюдь не всегда обязаны сво­им происхождением наличию эксплуатации одной стороны другой, ниже мы будем рассматривать в основном конфликты, порожденные именно этой причиной, и не столько по недостатку места, сколько потому, что социальный аспект противоречий иных видов, изучавших­ся преимущественно в политическом плане, еще слабо исследован.

Уже сама формулировка заглавия данного раздела и наши предва­рительные замечания предполагают выделение в истории социаль­ных конфликтов по крайней мере двух отчетливо выраженных перио­дов.- предгосударственного, т.е. эпохи племенных союзов и племен­ных княжений, и периода существования уже вполне сложившихся раннефеодальных государств. Хронологическая грань между этими периодами для разных регионов славянского мира в силу истори­чески обусловленной неравномерности темпов развития была сущес­твенно различной.

Для первого, догосударственного, периода наши знания о cot$|, альных конфликтах чрезвычайно бедны. Опираясь на отдельные свидетельства, можно, по-видимому, заключить, что причина этого отнюдь не в господстве "социальной гармонии" и редкости самих конфликтов, а в исключительной скудости сохранившихся источ­ников.

Имущественные и социальные противоречия в славянском общест­ве уже в конце VI в. угадываются в сообщении Маврикия, что славяне припрятывали (видимо, не только от врагов-иноплеменников, но и от своих соплеменников) все наиболее ценное ("излишнее") в тайниках³. Вожди антов на общем совете, в котором главенствовали представи­тели одного рода, решили выкупить (разумеется, на средства, собран­ные с соплеменников) у своих врагов аваров, как пишет Менандр, "некоторых военнопленных из своего племени”⁴. Вряд ли мы ошибем­ся, предполагая, что примененный здесь принцип отбора — кого выкупить — имел социальный характер и не мог удовлетворять рядо­вых воинов-соплеменников: они не участвовали в упомянутом сове­щании. О социальных противоречиях в Аварском хаганате и в Первом Болгарском царстве в VI-IX вв. свидетельства более многочисленны и определенны, но эти конфликты осложнены этническим моментом и не могут расцениваться в связи с рассматриваемой здесь проблемой как достаточно репрезентативные.

Об имущественных и социальных различиях среди славян, осаж­давшихся во второй половине VII в. Фессалонику, говорят разница в вооружении их различных отрядов, наличие “отборных частей".

Массовые движения социального характера в эпоху перерастания союзно-племенных объединений в государственные и превращения добровольных взносов в пользу вождей, жречества и на обществен­ные нужды (т.е. на выкуп пленных, возведение оборонительных со­оружений и т.п.) в регулярные налоги и повинности представляются вполне возможными. Поэтому упрочение монархической власти князя в большинстве славянских государств на их раннем этапе 220 развития сопровождалось ожесточенной борьбой со старой родовой аристократией и даже ее физическим истреблением и уничтожением ее укрепленных племенных центров.

В качестве примера регионального (несомненно, поддержанного массами местного населения) восстания против центральной власти может рассматриваться отложение от Болгарии в 818—819 гг. пле­мени тимочан.

Что касается славян, которых с середины IX-X вв. принято называть “западными", то об их внутренней жизни в предгосударс- твенный период на территории Польши, Венгрии, Чехословакии практически ничего неизвестно. Весь имеющийся на этот счет матери­ал относи гея почти исключительно к землям полабских славян и по­морян, где, как выше показано, в VII—XII вв. имел место весьма специ­фический вариант развития.

Одно из немногих свидетельств о социальных столкновениях у славян в догосударственную эпоху за пределами полабско-поморс- кого региона — рассказ "Легенды Кристиана" о крещении Борживоя. Он дает представление о четком противостоянии двух основных со­циальных сил в переломный момент перехода от язычества к хри­стианству: с одной стороны, это крестившиеся князь и его дружина, а с другой — "весь чешский народ", изгнавший князя за отказ от "от­цовских нравов". Несомненно, легенда верно отражает главное для предгосударственной структуры противоречие, между интересами княжеской дружины, заинтересованной в упрочении центральной власти,и основной массой свободных общинников,стремившихся сох­ранить традиционные порядки. Однако и в данном случае столкно­вение в социальном смысле проявилось не в "чистом виде". Во-пер­вых, в среде "чешского народа" были не только общинники, во-вторых, народ этот не был единодушен — были в его составе и сторонники князя. Характерен и финал конфликта: Борживой узурпировал власть над племенем, опираясь на вооруженную поддержку извне — со сто­роны Святополка Моравского. В условиях усиления именно на этапе оформления государства, неравномерности темпов развития, одно­временного возвышения нескольких соперничающих политических центров и неустойчивого равновесия между ними внешнее вмеша­тельство подчас решающим образом влияло на исход событий.

Большинство известий о социальных противоречиях в предгосу- дарственный период относится к социально-политическим струк­турам на землях полабских славян, на пути превращения которых в государственные возникали значительные трудности и процесс затягивался на длительное время, не завершившись до иноземного завоевания. От IX-XI вв. сохранились данные о многочисленных конфликтах не только между соперничавшими племенными центрами и их правителями, но и внутри отдельных племен, в рядах форми­рующейся социальной верхушки ("нобилей"). К сожалению, источники дают мало материала для суждения о стремлениях враждующих сторон. Как представляется, здесь могли бы помочь скандинавские аналоги, так как в Швеции и Норвегии процесс перехода от догосу- дарственных к государственным структурам оказался также весьма

221

растянутым во времени и сопровождался серьезными и многочис­ленными столкновениями, подробно отраженными в скандинавских сагах⁶. Разумеется, результаты, полученные с помощью такого метода, следует воспринимать с существенными оговорками.

Достаточно определенными были здесь позиции двух объективно противостоящих друг другу социальных сил. правителей с их дру­жинами (они стремились создать и повсеместно утвердить обще­государственные институты и систему централизованной эксплуа­тации) и упорно противостоявшей этим устремлениям массы свобод­ного населения. Что же касается третьей силы — старой родоплемен­ной знати, верховодившей на местных собраниях и распоряжавшейся в местных центрах языческих культов, то ее поведение не было однозначным. Имелись и тенденция к слиянию этой знати с дружин­ной в один господствующий класс, и серьезные противоречия: родо­вая знать неоднократно оказывалась силой, организующей движение масс рядовых общинников против монархии. Процесс слияния этих двух группировок и уничтожения тех из них, которые не смогли при­способиться к новым условиям, был противоречивым и длительным и являлся важным тормозом на пути становления государства, в особенности на полабских, сербских и польских землях.

Сведения о положении дел в Западном Поморье в XII в., содержа­щиеся в житиях Отто Бамбергского, дают ясное представление о противостоянии правителя с его дружиной и местной родовой знати в связи с принятием христианства (аналогичный конфликт на нор­вежском материале прослежен А.Я. Гуревичем⁷). Именно такой кон­фликт был главной причиной длительного и сложного пути фор­мирования государственности у полабских славян. В связи с этим встает вопрос о причинах, в силу которых социальные антагонизмы приняли именно такой характер

Одна из таких причин уже отмечена в литературе: это постоянная внешняя опасность со стороны Каролингской (затем Германской) им-'j перии⁸. Ситуация перманентной войны обусловливала сохранение ополчения свободных общинников, его военно-политического значе­ния. Идеологическая же конфронтация с христианским миром вела к повышению идейно-организационных функций языческого жречест­ва, тесно связанного с родоплеменной знатью. Помимо данного фак­тора действовал и другой, с ним до известной степени взаимосвязан­ный. Он заключался в отсутствии, по крайней мере с середины IX в.г благоприятных условий для экспансии в отношении соседних тер­риторий. Поскольку функции военно-политического руководства племенным объединением сосредоточивались именно в руках князя, постольку успешная экспансия (причем не столько захват добычи, сколько организация управления подчиненными территориями и получение с них регулярных доходов) усиливала власть князя и дружины и способствовала привлечению родовой знати на княжес­кую службу и в состав княжеской дружины.

Различия в степени воздействия обоих названных факторов на раз­витие общества и государства можно проиллюстрировать разницей исторических судеб двух главных составных частей будущего Литов- 222 ского государства: Аукштайтии и Жемайтии. Менее подверженная внешней угрозе со стороны немецких феодалов и имевшая благо­приятные условия для внешней экспансии на древнерусские земли Аукштайтия уже к середине XIII в. стала центром раннефеодальной монархии Миндовга, тагда как в Жемайтии, оказавшейся во враждеб­ном окружении двух рыцарсхих орденов, в ходе исторического раз­вития исчез (или не оформился) сам институт княжеской власти. Еще более роковые последствия для процессов становления государст­венности имело непрерывное военное давление, а затем и завоевание словенских, словацких и полабских земель немцами и венграми. Сходными в принципе были результаты подчинения Византией (после подавления нескольких массовых вооруженных восстаний в IX-X вв.) славян, поселившихся в VI-VII вв. на Пелопоннесе-, тенденции к фор­мированию здесь самостоятельного славянского государства были прерваны, хотя императоры были вынуждены предоставить на пер­вых порах славянам этих мест ряд льгот.

Расстановка социальных сил, а вместе с тем и характер социальных и классовых противоречий претерпели существенные перемены с оформлением и упрочением централизованных раннефеодальных славянских государств. Именно для этого периода характерны мас­совые социальные (преимущественно крестьянские) движения: круп­ные антиналоговые восстания, выступления против принятия хрис­тианства, массовое бегство (целыми деревнями и общинами) в сосед­ние страны, народно-освободительные восстания, участие в ерети­ческих движениях и в мятежах оппозиционной правительству знати. Социальная структура общества стала более четкой, углублялась поляризация классовых сил, противостоявших друг другу, т.е. преж­де всего служилой и землевладельческой знати, консолидировав­шейся вокруг престола монарха, и масс налогообязанного и вовле­каемого в феодальную зависимость крестьянства. В X-XI вв. в центре Европы и на Балканах сложились крупные славянские централизован­ные монархии (Чешская, Польская, Болгарская). В силу особых усло­вий развития несколько иным было положение на сербских землях, где процессы консолидации затянулись до XII в. Однако и здесь ос­новное содержание социальных противоречий было сходным.

Отмеченные основные линии развития не исключали порой весьма острых конфликтов внутри господствующего класса, о конкретных причинах которых мы не всегда хорошо осведомлены по недостатку источников. Так, практически ничего не известно о причинах конф­ликта, приведшего в 1079 г. к изгнанию из Польши короля Болеслава Смелого. Наиболее типичной формой столкновений внутри правяще­го класса в эту эпоху были конфликты, связанные с наследованием трона. Важно, однако, отметить, что такие столкновения были, как правило, непродолжительными. Единственное серьезное исключение в центре Европы — образование в конце 30-х годов XI в. в одной из польских земель — Мазовии, так называемого государства Мацлава, что следует, видимо, связывать с традициями еще не изжитого пле­менного сепаратизма, характерными для предшествующего периода⁹. То же самое, вероятно, можно сказать и о временном отделении мо-

223

равских земель от государства Пржемысловцев. На сербских землях политическое преобладание переходило то к одному, то к другому княжеству. В Болгарии в конце 60-х годов X в. имело место (правда, в условиях вторжения войск киевского князя Святослава) временное отделение части страны в особый государственно-политический организм во главе с братьями-комитопулами.

В целом правомерно, одна ко, говорить как о господствующей тенденции в славянских раннефеодальных государствах о сплочении правящего класса, обусловленном, несомненно, общей заинтересо­ванностью всех его слоев в укреплении централизованной системы эксплуатации, с которой были тесно связаны и благосостояние, и общественный престиж служилой (военной и гражданской) знати. Такого рода сплоченность обеспечивалась не только указанными объективными обстоятельствами, связанными с практикой распреде­ления материальных благ и видных государственных постов, но и серьезным идеологическим воздействием христианского учения и церковной проповеди. Так, в славянском житии чешского князя Вац­лава приведено якобы взятое из священного писания выразительное изречение: "Всяк встаяи на господин свой Июде подобен есть”¹⁰. В этом плане внутриполитическая жизнь Чехии и Польши, как и Болгарии X в., заметно отличается от внутренней ситуации в Венг­рии, где несколько десятилетий XI в. после смерти Иштвана I были заполнены длительными смутами. Судя по данным венгерских хро­ник XIII-XIV вв. (если только соответствующие мотивы не возникли в них в результате позднейших интерполяций), одной из причин такого положения дел было привлечение правителями (начиная с Иштвана I) на службу в широких масшатбах иноземных (главным образом не­мецких) феодалов¹¹ С этим обстоятельством следует, по-видимому, связывать и участие части мадьярской знати в так называемых язы­ческих восстаниях середины XI в

Усложненность социальной структуры общества в связи с приня­тием и утверждением христианства (в состав господствующего класса влился новый крупный слой — среднее и высшее, белое и черное ду­ховенство) привела не к ослаблению, а к дальнейшей интеграции высшего социального слоя (класса). Хотя в своей идейной деятель­ности представители духовенства порой подвергали острой критике образ жизни и поступки многих носителей светской (иногда высшей) власти, в раннефеодальный период нам неизвестны серьезные конфликты между светскими и духовными феодалами в славянских странах или между духовенством и монархом

Столкновения происходили и здесь (как преходящие эпизоды), но они находили объяснение не в социальной сфере, а в привержен­ности местной среды к старым традициям и в особенностях личности духовного пастыря, воспитанного в кругу иных ценностей. Таким был, например, конфликт пражского епископа Войтеха с князем Болеславом II и чешской знатью. Причем чешское духовенство, по свидетельству Бруно Кверфуртского, вовсе не поддерживало своего владыку и даже выступало против него¹² (отчасти то же самое имело место в конфликте Мефодия со Святополком). Участвовали иногда 224

представители духовенства и в “мятежах” (краковский епископ Ста­нислав был казнен по этой причине королем Болеславом !!)¹³. Бывали случаи, когда представители княжеского рода использовали епис­копскую кафедру для удовлетворения личных политических амбиций (случай с пражским епископом Яромиром). Но все эти столкновения не отражали сколько-нибудь серьезных противоречий между инте­ресами светской знати и духовенства, как особых социальных слоев. Церковь в эту эпоху находилась в полной материальной зависимости от светской власти и целиком опиралась на ее поддержку в деле распространения христианства и организационного устройства.

Лишь с окончательным упрочением всеобщей централизованной эксплуатации, получившей четко выраженные правовые и организа­ционные формы, в конце раннефеодального периода возникли усло­вия для борьбы между территориальными группировками феодалов (или между "профессиональными" их контингентами — военачаль­никами и высшим гражданским чиновничеством) за рездел централи­зованной ренты, за ее "приватизацию" и право сбора, что послужило началом перехода к новому этапу социального и политического развития славянских государств — этапу феодальной раздроблен­ности.

Пока же, в рамках раннефеодальной социальной и государствен­ной системы, главное противоречие было обусловлено существова­нием централизованных форм эксплуатации масс свободных общинников. Сохраняя юридический статус полноправных “свобод­ных мужей", они оказывались практически в подчинении у правящей военно-административной корпорации, олицетворявшей государство и выступавшей от его имени. Естественно поэтому, что и и борьба масс населения, эксплуатируемых центральной властью, была на­правлена прежде всего против государства.

Именно такой характер имело, например, восстание в Польше в 1037—1038 гг., восстания в Венгрии в 1046 и 1061 гг. Подобного рода восстания имели место, вероятно, и во время упадка Великоморавс­кой державы. Вопрос о том, почему таких восстаний не знала ранне­феодальная Чехия, еще ждет специального рассмотрения. Важной особенностью всех этих восстаний был их антихристианский харак­тер: убивали представителей духовенства, разоряли храмы и демонс­тративно (что особенно отчетливо проявилось в Венгрии) возвра­щались к отправлению языческих обрядов. Такого рода действия восставших свидетельствуют об инстинктивном осознании ими тес­ной связи между церковью и раннефеодальным государством, о стремлении "вернуться" к тем временам, когда не существовало ни государства, ни эксплуатации. Своеобразным символом старины было язычество. В этом смысле восстания XI в в Центральной Европе типологически близки к так называемому восстанию Стеллинга в Саксонии в начале 40-х годов IX в., когда саксы восстали, чтобы вернуть себе "законы их предков времен язычества"¹⁴. Еретические движения, известные в Юго-Восточной Европе, не были в ту эпоху свойственны центральноевропейским странам. Лишь в южных облас­тях Венгрии в середине XI в появились приверженцы богомильства, 8. Зак. 1541 225 проникшие сюда скорее всего из Болгарии, но их влияние осталось ограниченным¹⁵.

Обратимся теперь к материалам источников по южнославянскому ареалу, сравнительно более богатым, чем для западного славянства. Больше здесь сохранилось известий и о массовых социальных движе­ниях, и о разрозненных, групповых или индивидуальных, проявле­ниях социального протеста. В последнем случае в качестве критерия, с помощью которого можно отличить социальный характер акции от элементарно уголовного поступка, следует, по-видимому, считать данные о солидарности трудового населения с "провинившимся" и об особой тревоге властей, усмотревших в его деянии опасность существующему порядку¹⁶ В этой связи весьма интересны так называемые Законы Крума, хана Болгарии, сколь ни легендарна их форма. Законы карали за посягательство на чужую собственность раздоблением ног, за предоставление пищи укравшему — конфис­кацией имущества. Крум усматривал опасность в распространении нищенства и в интересах самого правящего слоя рекомендовал давать нищим не подаяние, а достаточные для жизни средства, воз­можно, участки земли в держание и орудия труда. Еще более отчет­ливы свидетельства об эксцессах социального характера против отдельных знатных лиц и представителей властей, содержащиеся в другом правовом документе — актах Сплитского собора 925 г., в которых предусмотрены случаи мятежей "плебса", убийств главы провинции и убийств подвластными людьми своих господ, т.е. проявления противоречий, порождаемых и частновладельческой, и централизованной эксплуатацией.

Существенная особенность классовой борьбы на Балканах — наиболее раннее для средневековой Европы в целом появление богословской ереси — богомильства¹⁷. Необходимо, однако, оговори­ться, что определение “антифеодальная ересь" в отношении бого­мильства в известном смысле условно: оно действительно было остро враждебно феодализирующемуся государству, но апогей развития ереси (вторая четверть X-XI в.) приходится на время, когда феодаль­ные отношения в Болгарии с характерными для них частновладель­ческими формами эксплуатации еще не стали господствующей системой. В отличие от более поздних западноевропейских ересей и от более раннего византийского павликианства (ближневосточной по происхождению дуалистической ереси, с которой богомильство было генетически связано) богомильская доктрина не стала идеологи­ческой основой массовых вооруженных восстаний против сущест­вующего строя. Не следует, видимо, преувеличивать сами масштабы распространения ереси: испытывавшие влияние еретиков поселяне не были богомилами в собственном смысле слова, они оставались правоверными христианами. Богомильская дуалистическая доктрина исключала выработку какой бы то ни было конструктивной програм­мы преобразования мира социальной несправедливости. Весь види­мый, материальный мир, включая физическую природу самого человека, объявлялся творением сатаны, "миром зла". Не только пере­строить, но и улучшить этот мир было принципиально невозможно. 226

"Мир же добра", где человек "праведной”, т.е. богомильской, веры мог найти “спасение", мыслился как потусторонний, загробный.

Секрет влияния богомилов на народные массы состоял в их социальных идеях, сводившихся к отрицанию как “творения дьявола" существующих институтов, прежде всего государства и церкви. Освобождая угнетенных и униженных от страха перед "ложным" бо­гом, богомилы объявляли непослушание и ненависть к царю, госпо­дам и церковнослужителям не грехом, а добродетелью. Опреде­ленных свидетельств об участии богомилов в вооруженной борьбе нет. Правда, представители “родственных" богомильству манихейства и павликианства брались за оружие и даже осмеливались на убийс­тво. Но учение богомилов запрещало кровопролитие как величайший грех, хотя Анна Комнина пишет, что богомилы "были согласны в восстаниях с манихеями”. Несомненно, что богомилы возбуждали народ против господ, властей и духовенства. Особенно активными были еретики в эпоху византийского господства в Болгарии (1018—1186 гг.), когда они объявили константинопольский храм св. Софии главным убежищем сатаны. Возможно, они были причастны к восстанию Петра Деляна в 1041 г., так как их общины подвергались особо суровым гонениям на болгарских землях после разгрома восставших. Позднее еретики-богомилы появились в странах Цент­ральной и Западной Европы, оказав влияние на формирование мест­ных еретических учений.

Существенной особенностью общественной жизни южных славз н сравнительно с западными было также то обстоятельство, что при­верженность к язычеству (или возвращение к нему) не играла здесь заметной роли как одна из форм социального протеста. В защиту язы­чества выступали в Болгарии до конца IX в. не народные массы, а кон- сервативыне слои протоболгарской аристократии, поклонники тюрк­ского божества Тенгри. Причины этого состояли, по-видимому, в том, что христианство утвердилось здесь тогда, когда уже давно функ­ционировала система централизованной эксплуатации: народ не ви­дел оснований связывать ухудшение условий своей жизни именно с принятием христианства. Ни в коей мере не было антихристианским и движение глаголящей в X-XI вв. в Хорватии: это была борьба за сла­вянскую церковь с ее былыми кирилло-мефодиевскими традициями,, когда она еще не выступала в роли феодала-эксплуататора¹⁸.

Наиболее крупными были восстания в Х1-ХП вв., в эпоху византийс­кого господства на болгарских землях (в 1040—1041, 1072 и 1186 гг.)¹⁹. В их ходе ставилась цель восстановления независимого Болгарского государства, т.е. они носили народно-освободительный характер. Всеми ими руководили представители местной (болгарской, сла­вянской) знати. Поводом ко всем трем восстаниям послужило увеличение имперского налогового, т.е. централизованного гнета Определение сущности этих движений является до сих пор пред­метом научной дискуссии. Ряд историков считает возможным ут­верждать, что восстания, хотя их возглавляли вожди из знати, стремившиеся утвердить над своим народом собственное господ­ство вместо византийского, имели не только освободительный, но и

социальный характер. Основные доводы в пользу этой точки зрения следующие.

В возникших (более всего в XII в.) в демократических кругах апок­рифах идеализировались прошлое независимой Болгарии, ее правите­ли, их политика, в особенности в отношении налогов (они были тогда якобы минимальны) и материального благосостояния страны (было “изобилие всего"). В восстаниях принимали участие не только болга­ры, но также и сербы, албанцы, влахи и даже (что особенно важно) греки. Иначе говоря, социальные цели восстания воспринимались как более существенные, чем этнические. Во время восстания 1040 г. об­разовался второй его центр, где в противовес уже коронованному в качестве царя Болгарии знатному лицу (Петру Деляну) в качестве правителя и вождя был избран простой воин Тихомир. Тот факт, что восставшие во время всех этих восстаний стремились посадить на трон своего, "доброго царя", не умаляет социальных мотивов народ­ных движений: средневековое крестьянство при исторически обус­ловленном тогда уровне классового сознания вдохновлялось "ца­ристской" идеей даже в ходе вооруженных антифеодальных вос­станий.

Другие ученые не считают, однако, эти доводы достаточными для признания каких бы то ни было социальных тенденций в упомянутых восстаниях; они рассматриваются в ряду всех прочих антиналоговых движений в любом ином районе империи. Налоговый гнет в такой трактовке — явление не социальное, а выражение государственного суверенитета.

Социальные мотивы в поведении простых поселян мы усматриваем и в тех случаях, когда они участвовали в мятежах полководцев-узур- паторов против правящих императоров, но участвовали доброволь­но, надеясь на улучшение положения и следуя за теми из узурпато­ров, которые учитывали эти чаяния угнетенных и умело прибегали к социальной демагогии. По существу такие движения были также “ца­ристскими", хотя в отличие от названных выше восстаний на болгарс­ких и сербских землях речь шла не о восставновлении независимого государства с "собственным" государем, а о смене на престоле пове­лителя самой империи.

В качестве такого рода движений можно назвать мятежи двух византийских узурпаторов: Георгия Маниака весной 1043 г. и Никули- цы Дельфина летом 1066 г.²⁰ Путь первого (а он направлялся к столи­це империи) пролегал на Балканах от Диррахия (Драча) к Фессалони- ке. Маниак объявил об отмене тяжелых налогов в пользу фиска, и к нему стекались албанцы, греки, сербы, болгары. Мятеж прекратился лишь в связи с внезапной гибелью вождя. Восстание Дельфина вспых­нуло в Фессалии в результате резкого увеличения государственных податей. Основную массу его участников составили фессалийские славяне (в источнике они названы болгарами) и влахи, а также жители города Лариса.

Восстание готовилось заранее. На совещания сходились жители Ларисы, земледельцы и пастухи (влахи) округи. Был заключен дого­вор между повстанцами и городами Трикалы и Фарсал. Повстанчес- 228 кое войско обошло Фессалию по долине р. Плирис с целью пополнить свои ряды, что и произошло. На роль вождя (нового императора в случае успеха) избрали местного военного (может быть, наместника провинции) полуславянина (полуболгарина?)-полуармянина по про­исхождению Никулицу Дельфина. Характерное для простых поселян средневековья доверие к опальным представителям знати ярко проя­вилось в ходе этого восстания,- Никулица не скрывал своих колеба­ний, страшился, мало веря в успех, за свою участь и судьбу близких родственников, искал удобного случая для прекращения мятежа, тайно обещал императору Константину X Дуке расстроить мятеж и успокоить повстанцев, если тот отменит налоговые надбавки.

Но Никулица как профессионал-военный был нужен повстанцам. Они только пытались контролировать его действия, приставив к нему двух своих выборных представителей. Когда от императора в район Фессалоники, куда пришли отряды Никулицы, прибыли грамоты с обещанием отменить налоговые надбавки и предоставить чины и льготы самому Никулице и его близким, он сумел, несмотря на него­дование повстанцев, угрожая казнить их предводителей (Никулица имел всецело подчиненный ему собственный или вверенный ему от­ряд профессиональных воинов), прекратить восстание.

В заключение хотелось бы сделать несколько общих выводов. Во- первых, как явствует из предшествующего изложения, наиболее круп­ные социальные и классовые конфликты в раннефеодальном славянс­ком обществе приходятся на IX-XI вв. Причины этого коренятся, по всей вероятности, в социально-экономических и политических про­цессах, характерных для данной эпохи. Одновременно упрочивались раннефеодальные централизованные государства, оформлялась и принимала четкие юридические формы система государственных на­логов и повинностей, совершались интенсивные процессы становле­ния частновладельческих форм эксплуатации, углублялось имущест­венное и социальное расслоение общины, появлился слой безземель­ного крестьянства, росли налоги и повинности в пользу казны. Поло­жение самых широких слоев народа (прежде всего крестьянства) рез­ко ухудшилось. Ослабление привычных, традиционных порядков и форм жизни, ощущение социальной нестабильности сеяли тревогу за завтрашний день среди масс крестьян и побуждали их к сопротивле­нию властям и господам, к борьбе за сохранение своего прежнего статуса.

Во-вторых, в IX-XI вв. в славянских странах (а в некоторых из них еще и в XII столетии) свободное податное крестьянство еще преобла­дало над частновладельческим, оно сохраняло вековые традиции об­щинной солидарности. Значительная его часть в порядке выполнения государственных повинностей еще служила в военном ополчении и по праву владела оружием. Обеспокоенное перспективой утраты своего социального статуса свободное крестьянство и стало в ранне­феодальный период главной движущей силой народных движений.

География наиболее крупных восстаний на территории Болгарии в XI—XII вв. подтверждает заключение об особой активности в эту эпоху свободных крестьян-общинников. Наиболее ранние восстания вспы-

хивали именно в тех районах, где был более многочисленным слой мелких землевладельцев. Сначала это были юго-западные болгарские земли, в которых процесс феодализации происходил замедленными темпами. Затем, когда византийские власти и крупные землевладель­цы упрочили свое господство на юго-западе Болгарии и развитие феодальных частновладельческих отношений здесь ускорилось, центр антифеодальной борьбы стал перемещаться (к последней чет­верти XI в.) в центральные области страны и, наконец (к концу XII в.), в Северо-Восточную Болгарию. К тому времени именно здесь был срав­нительно многочисленным слой свободного крестьянства, которое и составило главную опору Асеней во вермя восстания 1186 г., привед­шего к образованию Второго Болгарского царства. Разумеется, со­циальные и политические противоречия, приведшие к возрождению болгарской и сербской государственности, не могут быть квалифици­рованы как антифеодальные. Однако социальные мотивы в поведении и крестьян, и горожан в ходе этих движений вполне различимы. Ло­гически закономерно допустить, что во время борьбы за освобожден ние от византийского господства и в первое время после ее успеш ного завершения высшая правящая верхушка Болгарии была вынужде! на сделать существенные социальные уступки боровшемуся с ору! жием в руках свободному нечастновладельческому крестьянству Именно поэтому в течение следующего, примерно четвертьвекового, периода на болгарских землях имело место временное ослабление широких социальных конфликтов, в которые были бы вовлечены мас­сы трудового населения

Выше уже было отчасти сказано о месте христианской церкви в со­циальных столкновениях, но преимущественно в столкновениях в рамках лишь господствующего в обществе класса. Необходимо поэто­му сказать о позиции церкви в более острых (социальных, межклассо­вых) конфликтах. Церковь, как было упомянуто, нуждалась в ранне­средневековую эпоху во всемерной поддержке государства, но и сама она постоянно служила опорой официальных властей. Охрана со­циального мира в стране, обеспечение повиновения паствы монарху, чиновничеству, господам, вменялись в прямую обязанность духо­венству. Недостаточно энергично исполнявшие этот свой долг свя­щеннослужители могли подвергнуться репрессиям со стороны выс­шей светской власти.

С другой стороны, духовные лица неизмеримо чаще, чем предста­вители светской знати, публично выступали против крайних форм уг­нетения, произвола чиновничества и стяжательства иереев и мона­хов. В источниках Х-ХИ вв., имеющих прямое отношение к южному славянству и написанных на старославянском и греческом, нередко проводится отчетливо выраженная мысль: непомерный гнет господ, произвол властей и нарушение духовенством евангельских запове­дей — главные причины народных восстаний и социальных эксцес­сов²¹.

Социальные противоречия в раннесредневековом обществе были весьма разнородны. Столь же разнообразными и неоднозначными бы­ли и последствия социальных и классовых столкновений. По недос- 230

татку источников мы лишены возможности в каждом конкретном слу­чае многосторонне оценить значение того или иного крупного конф­ликта. Тем не менее приведенные выше материалы позволяют, как представляется, сделать наиболее общий вывод о том, что социаль­ный протест и классовая борьба угнетенных сдерживали темпы воз­растания и централизованной, и частновладельческой эксплуатации, объективно обеспечивали сохранение относительно благоприятных условий, необходимых для нормального функционирования самос­тоятельного крестьянского хозяйства. Крестьянство отстаивало свое право на часть производимого им прибавочного продукта и тем са­мым создавало предпоссылки для развития производства, а в конеч­ном счете — и всего общественного прогресса в целом.

’этносоциальная и политическая структура раннефеодальных славянских государств и народностей. М„ 1987; Typologie rane feudalmch slovanskych statu. Pr., 1987; Этнические процессы в Центральной и Юго-Восточной Европе. М., 1988. ^гРаннефеодальные государства на Балканах, VI-ХП вв. М., 1985.

*ГИБИ. С., 1958. Т 2. С. 282 ‘Там же. С. 235.

⁵Lemerle Р. Lesplus anciens recueils des miracles de saint Demetrius. P., 1979. T. 1: Le lexle. P. 218.

‘Обобщенную характеристику социальных противоречий на этом этапе см..- ГуревичА.Я. Образование раннефеодального государства // История Норвегии. М., 1980. С. 126—151.

⁷ГуревичА.Я Норвежское общество в раннее средневековье. М., 1977. С. 213.

'См.,напр.; Королюк В.Д. Славяне и восточные романцы в эпоху раннего средневеко­вья. М. 1985. С. 88—89.

‘Подробнее см._: Lowmianski Н. PoczaUd Polski. W-wa, 1985. Т. 6, cz. 1. S. 87-94.

'“Сказания о начале Чешского государства в древнерусской письменности. М., 1970. С. 37.

"Вероятно, не случайно в поучении Иштвана I своему наследнику Имре ("Libellus de institutione morum") подчеркивалась необходимость для правителя иметь на своей службе феодалов разного этнического происхождения.

¹²Pomniki dziejowe Polski. W-wa, 1969. T. 6, cz. 2. S. 13, 51.

ⁿGrudzinsk: T. В ole slaw Smiafy - Szczodry i biskup Stanisfew: Dzieje konfliktu. W-wa, 1982. ^м0 восстании Стеллинга см.: Неусых и н АН. Возникновение зависимого крестьянства в Западной Европе, Vl-VUt вв. М., 1956. С. 222—224. ^isPralak R. Bogomilismus v Uhrach v 11. stolen // Studia balcanica bohemoslovaca. Brno, 1970. T. 1.

’‘Принятие христианства народами Центральной и Юго-Восточной Европы и крещение Руси. М„ 1988.

¹⁷Ангелов Д. Богомилството в Б ьл гария. С., 1969; Он же. Богомилы и катары //Славянс­кие культуры и Балканы. С., 1978. С. 81—99; Драго]ловик Д. Богомилство на Балкану н у Manoj Аэирт. Београд, 1974. Кнь. 1: Богомилски родоначалници; 1982. Кнь. 2: Бого­милство на православном истоку; Примов Б. Бугрите,- Книга за поп Богомил и него- вите последователи. С., 1970,- Литаврин ГГ. Социальные и классовые движения в юж­нославянском обществе IX-XII вв. // Typologie... S. 7-26; Он же. О социальных воззре­ниях богомилов // Богомилството на Балканот во светлината на новите истра- жуваньа. CKonje, 1982. С. 31—39.

”Бромлей Ю.В., Королюк В.Д. Литаврин Г.Г. Становление крестьянства в южнославянс­ких и западнославянских странах (до конца ХП в.) // История крестьянства в Европе: Эпоха феодализма. М., 1985. Т. 1.‘С. 350—372.

¹⁹Литаврин Г.Г. Болгария и Византия в Х1-ХП вв. М„ 1960. С. 376—464.

“Советы и рассказы Кекавмена. М., 1972. С. 252—268, 514—559; Литаврин Г.Г, Византийс­кое общество и государство в X-XI вв. М., 1977. С. 274—287. ^г,Принятие христианства... С. 255—257.