Космизм и акосмизм натурфилософских размышлений Страхова

Сегодня особое значение приобретает изучение философских взглядов пионеров космонавтики и мировоззренческих предпосылок идеи освоения космоса. При осмыслении проблем космизма важно обратить внимание на «предвосхищающую критику» Страхова, который за несколько десятилетий до появления произведений большинства таких теоретиков этого направления, как А.В.

В работе «Мир как целое» Страхов писал: «Животному нет дела до звезд, человеку же до всего есть дело. Целое мироздание устремляет на него свои лучи, и вот он летит мыслью к Сириусу, разбирает Млечный Путь, следует за движением звезд. Как сильно действуют они на него! Прошли времена астрологии, когда звезды управляли человеческой жизнью, но, очевидно, и теперь он не вышел из-под их влияния. Не из-за них ли проводятся без сна ночи, пишутся тома, производятся глубокие вычисления? Неотразимый, обаятельный интерес внушают к себе звезды, и невольно покоряется ему че- ловек»[146].

Вслед за Гегелем Страхов в своей работе «Мир как целое» стремится раскрыть несостоятельность атомистов от древности до современности. При этом он выступает не против естественнонаучной гипотезы, а подвергает критике атомистику как натурфилософскую теорию. Последняя, декларируя свой опытный характер, тем не менее именно опыту и противоречит. Она «свои неизменные частицы принуждена сделать невидимыми, несязаемыми, недостижимыми никаким способом», а «пустая игра атомов - простое их передвижение - не представляет никакой возможности вполне исчерпать даже самое простое явление»[147].

Страхов считал, что атомистический взгляд на природу уже не соответствует современному уровню развития науки. «Мы видим ясно, - писал он, - что атомы суть создания нашего воображения; они удаляют нас от прямого факта, от очевидного явления и останавливают нас там, где именно мы хотели бы идти дальше. Атомистика есть взгляд идеальный, атомы суть создания нашего мышления. И в то же время этот взгляд не удовлетворительный, объяснение, ничего не объясняющее, так что является настоятельная потребность перейти к другому взгляду»[148]. Такого рода критика предшествовала возникновению революции в физике и естествознании на рубеже XIX - ХХ веков. Характеризуя эту позицию русского мыслителя, Р.К. Баландин пишет: «Опровергает Страхов идею атомов как первичных «кирпичиков», из которых построено вещество. В этом он был прав (кстати, подобную точку зрения высказывал Д.И. Менделеев). Четверть века спустя ученые доказали возможность естественного распада атомов, затем выяснили их структуру. Чем глубже мысль ученых проникает в недра элементарных частиц, тем больше возникает проблем, проявляется принципиальная неопределенность выводов» . Таким образом, задолго до революционных открытий в физике конца XIX века Страхов делает вывод о том, что если атом существует, то он должен быть активен как монада и сложным как клетка.

Не удовлетворяясь господствовавшими в его время положениями об однородности мироздания и его атомистической основе, Страхов заявлял, что «воображая бесчисленное множество планет, населенных людьми, мы разрываем мир в пространстве на бесчисленные отдельности, воображая бесконечное повторение циклов жизни, мы разрываем время на бесконечное число частей, не имеющих одна для другой никакого значения»[149]. При этом теряют смысл и космические путешествия, поскольку «если на планетах то же самое, что на земле, - нам и не любопытно и не нужно знакомиться с ними.

Необходимость освоения космического пространства в связи с возможным ростом населения земли, на которую указывал еще В.Ф. Одоевский, а позднее К.Э. Циолковский, представляется Страхову сомнительной. По его мнению, человеческое общество есть саморегулирующаяся система. При достижении численности в три-четыре миллиарда, число рождающихся и умирающих уравновесится. Не менее сомнительными являются и проекты сообщений обитателям планет о наличии на земле разумной жизни. Представления о жителях планет тесно связаны с легендами о «золотом веке» и утопическими мечтами: «Человек недоволен жизнью, он носит в себе мучительные идеалы, до которых никогда не достигает, и потому ему нужна вера в нравственное разнообразие мира, в бытие существ более совершенных, чем он сам . Человек расположен верить, что сущность его нравственной жизни может проявиться в несравненно лучших формах, чем она является на земле. Вот где заключается главный корень нашего желания населить планеты»[151]. Страхов считает, что рассуждения об обитателях иных миров в принципе бесплодны и только отвлекают нас от решения насущных земных проблем: «К чему рассуждать о существах, о которых мы не можем иметь точных сведений, с которыми не можем войти ни в какие сношения и от которых ни в каком случае нам не может быть ни тепло, ни холодно? Не лучше ли обратить все внимание на наши обстоятельства здесь на земле, о которых мы и без того часто рассуждаем мало и плохо?» .

Поскольку представления о «жителях планет» исторически и логически тесно связаны с критикой антропоцентризма, являвшегося основным принципом его философии, то Страхов обращается к анализу оснований этой критики.

Страхов исходит из того, что если ничего кроме человека нет более высокого, то и само исследование других планет не так интересно, как изучение человека, являющегося высшим творением природы. Он считал, что «предполагать иные, лучшие или высшие существа - есть дело трудное и даже не- возможное»[155].

Опираясь на данные конкретных наук, прежде всего астрономии, Страхов показывает, что весь ход развития науки ведет к доказательству единства, целостности мира. «Планеты для нас уже не от века отдельные, особо существующие тела; мы знаем теперь, - отмечает он, - что они выделились из одной общей массы, некогда бывшей на месте нашей Солнечной системы». И далее он отмечает, что «виды животных и растений, которые некогда считались за абсолютно особые формы, - как признано теперь благодаря Дарвину, - постепенно развивались одни из других. Таким образом, цельность мира, несмотря на его разнообразие, доказывается все яснее и яснее» .

Страхов считал, что вообще напрасно воображать бесконечный ряд существ выше человека, напротив, надо попытаться понять человека как органический предел, «который совмещает и сосредоточивает в себе весь смысл, все содержание того, чему он служит пределом»[156]. Поняв это, мы уразумеем и то, что космос явлен весь в каждой своей части, «что величие целого мироздания отражается в Земле, что в ней вполне выразилась сущность

4

мира» .

В таком случае, по мнению Страхова, должна принципиально измениться установка нашего мышления и нашей деятельности: «Вместо того чтобы путешествовать на планеты, вникнем внимательно в жизнь других людей, - мы откроем в ней новые миры, - богатые еще неведомой для нас красотой и силой. Точно так же, вместо того чтобы мечтать о далеких грядущих веках, мы должны благоговейно смотреть на доступное нам будущее»[157]. Особенно остро звучит это положение в начале XXI столетия, когда явственно обнаружились глобальные нравственные и экологические последствия той неразумной деятельности человека, которая связана с нигилистическим отношением человека к природе.

Страхов в своих работах критикует утилитаристский подход к науке и утилитарные установки в исследовании природных явлений. Особую озабоченность у него вызывает стремление навязывать природе внешние цели. «Нам представляется цель, - пишет он, - обыкновенно в виде какой-то меты, стоящей впереди предмета, так что он может достигнуть ее разными путями и может быть подвинут к ней постороннею силою. Между тем, правильнее сказать, что цели вложены в самые предметы, заключены внутрь сил и явлений мира, и потому могут быть достигаемы только раскрытием внутренней природы самих вещей»[158]. Отличие его взглядов на эту проблему от господствовавших в то время видно на примере Д.И. Писарева, который писал: «В области нравственной философии взгляды наши почти противоположны. Г. Лавров требует идеала и цели жизни вне ее процесса; я вижу в жизни только процесс и устраняю цель и идеал»[159].

Страхов глубоко убежден, что с природой нельзя обращаться как с внешней косной материей и использовать ее в качестве средства для привносимых извне целей, поскольку она уже есть цель-в-себе. Природа, по его мнению, должна быть понята как самостоятельная, развивающаяся на разных этапах к высшим формам жизнь, требующая признания своего самодовлеющего значения.

Основой утилитарного подхода к природе является механистическое мировоззрение, базирующееся на анализе. «Мир - пишет Страхов, - есть прекрасная гармоническая сфера; изучая его, натуралисты нашли, что он, как будто в оболочке, заключен в пространстве и времени; они сняли эту оболочку и отбросили ее, как пустую шелуху. Точно так же они потом снимают и отбрасывают слой за слоем, воображая, что таким образом могут добраться до глубокого таинственного зерна. По окончании работы - что же оказывается? Зерна нигде нет, и весь мир разрушен в безобразные обломки» . Такое концептуальное разрушение гармонии мироздания предшествует экологическому кризису, приводящего к подрыву человеческого бытия.

К этой же категории относятся представления о бесконечной иерархии форм разумной жизни и о бесконечном совершенствовании человека, столь важные для космизма. Страхов не может согласиться с тем, что человек - это случайность или даже ошибка природы, находящаяся на одном уровне с лишаями и плесенью. Его взглядам на природу, особенно на органический мир и человека, присуща телеологичность. В связи с этим он выступал против учения Дарвина и его последователей, согласно которому целесообразность в природе есть продукт случайного равновесия борющихся сил. Он верит в высшую идейную целесообразность всего устройства и развития мира. Эта идея антропоцентризма получает развитие в «антропном принципе» (Б. Картер), обосновываемом сегодня с помощью астрофизики. Известные физики П. Дирак, А. Эддингтон и другие отмечают, что мировые константы как будто специально «подобраны» так, чтобы во Вселенной могли возникнуть условия, необходимые для существования живых организмов и человека. В свое время Страхов использовал данные современного ему естествознания для доказательства этого положения. В его высказывании, что человек есть «предел, к которому стремится органическая природа вообще, или животная

3

в частности» выражается «сильный» вариант антропного принципа, смысл которого дается при переходе от естествознания к философии. И сегодня, выйдя из недр естествознания, антропный принцип оказывается на стыке трех областей - естествознания, философии и религии.

Для пантеистически-антропологического мировоззрения Страхова было характерно положение о том, что мы сможем понять Вселенную тогда, когда поймем самих себя. «Не даром высший организм, человек, - отмечает философ, - назывался микрокосмом, малым космосом, отражающим в себе весь остальной космос. Человек есть не только настоящее тело, но вместе с тем и настоящий дух, «связь и средоточие миров»»[160]. Такой подход Страхова к проблеме космического освоения послужил основанием для некоторых современных исследователей отнести его к ранним противникам русского космизма. Однако на основании изложенного можно сказать, что при понимании этого феномена как реализации космической установки мышления, Страхов может быть отнесен к его ранним представителям.

Как справедливо пишет Л.Р. Авдеева, «Страхов же стоит у истоков русской экологической мысли и «русского космизма», оказывая влияние на Федорова, Вернадского, Циолковского, других философов и ученых, для которых человек, Земля и Вселенная находились в неразрывной взаимосвязи» . Действительно, проблемы, обсуждаемые Страховым, нашли своеобразное разрешение в философии русского космизма. Так, по мнению К.Э. Циолковского, миссия человека в том, чтобы стать «садовником космогенеза» или, по В.И. Вернадскому, человек должен стать сотрудником космоса. Сегодня идея коэволюции человека и мира, природы становится важнейшей тенденцией в отечественной философии науки.

Страховская манера философствования не была обычной даже для переходной эпохи. Его акосмичный космизм был таким опережающим философствованием, который четко ставил вопросы для будущих исследователей. И в этом смысле его неоднозначная трактовка антропоцентризма весьма важна для нашего времени, становясь необычайно актуальной и созвучной современным антропологическим исканиям.

Значение здоровой гуманистической составляющей антропоцентризма начинает осознаваться и в наше время. Наукам, очистившимся от всякого антропоцентризма (космология, астрология, физика), потребовался антропный принцип. Он понадобился космологии, как отмечает Г.М. Идлис, «в качестве необходимого дополнения характерному для нее полному устранению всякого эгоцентризма»[161]. Эгоизм и своемерие остаются и после устранения антропоцентризма в реальной жизни, что обусловлено не только мировоззренческими, но и социокультурными особенностями развития человеческого общества.

В связи с осмыслением науки и ее претензий на безграничное влияние Страхов отмечал, что она может быть поколеблена в своих основах и ниспровергнута именем прогресса, который стал кумиром современности. Подчиняясь ему, «люди перестают признавать постоянство и неизменность чего бы то ни было и думают, что все можно переделать и усовершенствовать»[162]. Критически анализируя в этом плане работы К. Бернара, Страхов отмечает, что мечты этого ученого о населении Земли новыми видами растений и животных и о продлении человеческой жизни несбыточны, поскольку они основаны на утопическом предположении, что у организмов могут возникнуть совершенно новые задатки, а развитие их может быть направлено в любую сторону. Предостерегая от увлечения идеями безграничной трансформации живого, мыслитель утверждал, что эволюцию органического мира можно мыслить не как его преобразование (стихийное или основанное на вмешательстве человека), а как периодическое повторение существующего, как круговращение вещества при сохранении неизменной формы. «Польза, добро для организма, - считал Страхов, - может состоять только в одном, в наилучшем осуществлении его типа; вред и зло есть все то, что останавливает или уничтожает типическое развитие»[163]. Если преступить границу совершенствования организма, то будет нанесен непоправимый ущерб организму, среде его обитания, хозяйству и самой человеческой жизни.

В силу своей натуры Страхов не мог быть воодушевлен утопиями грядущего всеобщего благополучия, основанного на идее преобразования природы. «Но почему же, - возмущался он, - можно думать, что вас непременно послушается земледелие? Вы ведь и им вертите в ваших мечтах как попало. Вы вообразили, что оно совершенно в вашей власти, что стоит вздумать - и оно процветет, а если не процветает, так оттого, что это не вздумано»[164]. Вслед за Ф. Бэконом он не устает повторять, что «природа побеждается только тогда, когда мы ей повинуемся: это не только красивая антитеза, но и точная истина»[165]. Подводя итоги рассмотрения вопроса о господстве человека над природой, Страхов писал: «Таким образом, наше могущество в отношении к организмам чрезвычайно велико: но, как и во всех случаях нашего действия в внешнем мире, результаты действия не суть нечто произвольное, зависят не от нас, а от природы тех предметов, на которые мы действуем. Все, что нам покажет опыт, мы можем воспроизвести всегда, когда пожелаем; но мы не может исполнить ни малейшего нашего желания, если опыт не даст нам такого результата. В этом смысле, победа над природой есть ни что иное, как точное следование по ее путям»[166].

Иерархическая натурфилософская картина мира «у Страхова завершается антропоцентризмом, включающем мысль о центральном значении человека в мировом бытии»[167]. Антропоцентрический принцип, в явной форме сформулированный в контексте философии природы, вышел далеко за пределы этого раздела философии, находя свое применение в других философских дисциплинах - гносеологии, философии истории, философской публицистике и т.д. Реализация этого принципа выражалась в формулировке целей и задач познания в соответствии с данными об историческом изменении природы человека.

Таким образом, уделяя значительное внимание философскому осмыслению развивающегося естествознания, Страхов считал, что польза от философии для естественных наук состоит в разъяснении понятий и выявлении их смысла. С этих позиций он осмысливал основные понятия психологии и физиологии, атомистическую теорию, рассматривал основные представления о жизни и анализировал ряд научных и натурфилософских идей, позднее вошедших в арсенал философии русского космизма. Его критические размышления над проблемой «человек - космос» - образец продуктивной опережающей и предупреждающей критики. Для космического мышления Страхова характерно отношение к вере человека в то, что он является центром мира, не как к заблуждению, а как научно доказываемому положению. При этом философ опирался на современную ему космологию и естественные науки.

Познает целостный человек.

Познает человеческая личность, и мы стоим перед вопросом, есть ли познание ее творческий акт и предполагает ли оно ее свободу.

Н.А. Бердяев

Мы с миром составляем интегральные половины и потому мы поймем мир, когда поймем себя.

Новалис

Общепризнано, что самосознание - высшая цель философского исследования.

Э. Кассирер