Размышления Страхова о соотношении научного и вненаучного в познании и реальной жизни

Важнейшей задачей философии и методологии науки является сегодня различение научного и вненаучных форм познания. Научная рациональность не исчерпывает человеческого существа, необходимы какие-то иные «каналы» постижения мира, которые удовлетворяли бы нашу потребность в интимном переживании бытия.

При рассмотрении проблемы соотношения научного и ненаучного Страхов обращает внимание на особенности практических наук, которые начали формироваться на основе естествознания. «Как лучшее доказательство бесполезности чистых естественных наук, - писал он, - как ясное указание на особенные требования, на отдельное существование приложений, должно привести именно то, что образовались прикладные, чисто практические науки. Необходимость таких особых наук, как медицина, технология, сельское хозяйство и т.п., основывается прямо на невозможности воспользоваться какими бы то ни было познаниями без особенного руководства. И в этих самых науках одни наставления ничему не научат, пока остаются только на словах и на бумаге»[221]. И далее Страхов отмечает, что «главною наставницею, необходимою и верно руководительницею в них считается практика, то есть опытное знакомство с предметами и приемами, не знанье, а уменье, не наука, а искусство, не рассуждение, а само дело. Практические науки пользуются для себя всем, чем возможно»[222]. Он подчеркивает, что в этих науках «существуют еще секреты, существуют еще определенные опытом и не имеющие никакого научного объяснения приемы, то есть в них еще огромную роль играет ненаучный элемент»[223]. Известно, что практики, которые увлекаются теоретическими, научными взглядами, часто бывают плохими практиками. Хорошими практиками являются те, кто использует верные практические приемы и науке верят только до тех пор, пока ее положения оправдываются практикой.

В мировоззрении Страхова сочетаются рационализм и элементы иррационализма. При этом он отвергал мистику и оккультизм как верования, которые затуманивают сознание людей и мешают самостоятельному мышлению. Ратуя за рациональное естествознание, он вместе с тем выступает против откровенного секуляризма западной культуры и сугубо рационального постижения истории. Человек, по его убеждению, не может быть понят только рационально, источник его внутренних разногласий «заключается не в уме, а в каких-нибудь других требованиях души человеческой».

Г оворя о современных ему ученых, Страхов отмечает, что «другого познания, кроме научного, они не допускают, а научным считают только то, что дознано естественнонаучными приемами» . Мыслитель подчеркивает, что «естественные науки чем дальше тем больше чувствуют свою силу и авторитет; и вот, ученые этой области стали думать, что она составляет центр всего человеческого ведения, что для их исследований нет ничего недоступного и что самое общее миросозерцание должно основываться на этих исследовани- ях»[224]. Однако, как утверждает Страхов, «наука не объемлем того, что для нас всего важнее, всего существеннее, не объемлет жизни. Вне науки находится главная сторона нашего бытия, то, что составляет нашу судьбу, то, что мы называем Богом, совестью, нашим счастием и достоинством»[225]. Там, где речь идет о мотивациях человеческого поведения, о глубинных детерминантах человеческой жизни, необходимо другое видение проблемы. Здесь уместны сопереживание, погружение в культурный мир человека и общества, которые не могут быть только рассудочными, предельно рациональными. Отсюда следовало, что решение проблемы познания невозможно без учета антропологии.

Более того, научное познание, по Страхову, базируется на других, более глубоких идейных основаниях. Он считал, что «человек (и независимо от науки) всегда живет какими-нибудь идеями. Внутренняя душевная жизнь начинается раньше и коренится глубже, чем все, что можно назвать научным познанием ... когда начинается научная деятельность, мышление и познание, то на эту деятельность ложится крепкая печать идей, уже существующих в человеке»[226]. В качестве такого основания выступает прежде всего обыденное познание людей.

Осознание различия между познанием естественнонаучным, связанным с предметами и явлениями природы и обслуживающим предметную практику человека, и познанием «экзистенциальным», направленным на постижение высших смыслов жизни, становилось актуальным во времена Страхова. Его критика имеет в виду именно это обстоятельство, т.е.

Проблема соотношения рационального и иррационального рассматривается Страховым в процессе критики спиритизма - модного направления, появившегося в России во второй половине Х1Х века. Видными представителями этого модного направления являлись известные русские естествоиспытатели - химик А.М. Бутлеров и биолог Н.П. Вагнер. В одном из своих писем он сообщал об этом Л.Н. Толстому: «Я приготовился и хочу писать о спиритизме... я предполагаю, что спиритизм основан на нашем стремлении к иррациональному (предисловие к Миру как целое), но что он ищет этого иррационального не там, где следует. Разве не хороша задача: указать и определить всю ту область, где его не следует искать?» . В то же время он писал: «Рационализма я не проповедовал; напротив, я сказал, что он невозможен. Но всегда нужно опасаться, как бы мы, отрицая безусловный рационализм, не вздумали при этом отказываться от своего ума и своей совести» .

Философские изыскания Страхова показывают, что неудовлетворенность возможностями науки толкает ученых к поиску иных, вненаучных способов постижения мира. И в этом плане спиритизм и оказывается таким способом. «Вообще же нужно признать за ясный и несомненный факт, - писал Страхов, - что не всякого рода познания удовлетворяют человека и что он иногда круто поворачивает свой взгляд и жадно ищет новой истины. К явлениям такого искания, очевидно, нужно причислить и спиритизм . именно ученые спириты точно обнаружили умственную сторону спиритизма. Чего бы они в нем ни искали, но, во-первых, уже ясно, что они отрекаются от своих прежних познаний, от тех наук, служение которым было главной целью их трудов и которые были для каждого из них самою твердою опорою в по- знании»[227]. И далее он отмечает, что «спиритам почему-то кажется, что непреложные истины составляют какую-то помеху свободному движению науки, что они препятствуют ее успехам, осуждают ее на застой»[228].

При этом философ считал, что естественные науки «не могут ни мешать, ни способствовать чувствам и мыслям, область которых лежит вне границ наук»[231]. В частности, они не могут дать большего понимания, чем грамматика о сущности языка или логика о сущности мышления.

По мнению Страхова, «душевный склад человека обыкновенно находится в зависимости от религии его народа, и философская система мыслителя - в зависимости от душевного склада человека»[232]. На этом основании он делает вывод, что философские системы всегда создаются под воздействием тех религиозных верований, среди которых живут их авторы. В частности, он отмечает, что по характеру своих взглядов Конт католик, а Милль является протестантом, что находит отражение в их позитивистском мировоззрении. Более того, вся немецкая ученость, философия, поэзия рассматривались как носящие на себе очевидную печать протестантства.

По глубокому убеждению Страхова в основе реального познания лежат эмпирические данные. Религия и мистика, создающие ощущение и своеобразную иллюзию познания мира, не вооружают исследователя фактическими данными, определяя неполноту знания. К этому мнению значительно позже пришел В.И. Вернадский, стремившийся к целостному познанию мира: «Религиозные мировоззрения всегда - кроме, может быть, некоторых форм буддизма - ставят в центр своего миропонимания человека и проявления жизни.

0. ничтожности Земли и всей жизни подрывала его в самом корне. Но эта идея не являлась в такой форме научным достижением, она была проникнута гипотетическими представлениями, ибо возможно было мыслить об особом значении Земли и человека и при бесконечности Мира. Сюда направилась мысль философов и теологов, она отразилась и на научном мировоззрении, так как могла быть в этой, едва затронутой нашей научной мыслью области основываема исключительно на научной почве. Уже в том же конце XVII, начале XVIII столетия мы видим проявление этих идей у Лейбница, а в конце XIX - начале XX в. та же идея особого значения Земли и человека в мироздании обосновывалась - без яркого противоречия с суммой научных знаний - учеными и философами, например А. Уоллесом или Н. Страховым. Как и надо было ожидать, теснейшим образом связанное с глубочайшими проявлениями человеческого бытия религиозное понимание Мира нашло себе здесь исход и форму выражения и при признании космического ничтожества Земли, жизни, человека. Но оно удовлетворяло немногих»[233].

Религиозные вопросы Страхов умышленно не рассматривает, считая это делом совести каждого человека. Видимо, он принимал религию больше умом, чем сердцем. Вместе с тем в его работах имеются отдельные упоминания о боге как конечной причине всего сущего. Страхов считал, что «о Боге или следует вовсе молчать, или же, когда говорить о нем, то, по крайней мере не приписывать ему ничего злого или нелепого. Для Бога все возможно, но это не дает нам право говорить, что для него возможны ошибки»[234]. В отличие от религиозных философов Страхов считал, что вера, понимаемая догматически, не способствует творческому мышлению. В одном из писем Л.Н. Толстому он характеризует особенности мышления архиереев следующим образом. «Архиереи не помогли - вот Вы увидели это жалкое состояние. Они люди верующие, но эта вера подавляет их ум и обращает их рассуждения в презреннейшую софистику и риторику. Они не признают за собой права решать вопросы, а умеют только все путать, все сглаживать, ничему не давать ясной и отчетливой формы, много говорить и ничего определенного не сказать»[235]. Такое мнение Страхова вырабатывалось у него на протяжении всей его жизни. Вместе с тем сам феномен веры русский философ не отбрасывает, поскольку он особенно важен в период формирования нового направления как в области мышления, так и в сфере практической деятельности.

Особенностью человека является то, что он, согласно Страхову, «живет двойною жизнию, потому что, кроме действительности, у него есть область мысли, допускающая всевозможные искажения»[236]. По его мнению, «если человек противоречит логике, действует вопреки ясной несомненности, то его вынуждает к этому, очевидно, какая-нибудь важная, непобедимая потребность. Предрассудки и заблуждения, это - какое-то творчество, постоянно живое в душе человека, имеющее корни в самом ее существе»[237]. Поэтому для него «нет ничего интереснее, как исследование заблуждений, ибо оно ведет к познанию самой глубокой стороны человеческого существа»[238]. Отмечая, что «самое стремление к таинственному есть одно из благороднейших и высочайших свойств человека» , он утверждал, что тайна всего яснее раскрывается в нас самих, в собственной нашей душе, а также, что тайна всего познания содержится не в самом познаваемом, а в нашем уме. Принципиальное положение классической метафизики и естествознания о том, что в иерархическом порядке природы человеку принадлежит высшее место, мыслитель доводит до логического конца. Он был убежден в том, что иерархически увенчивая природу, будучи ее живым центром, человек раскрывает загадку мира, его тайну и принцип развития.

Признавая, что есть много людей, стремящихся к таинственному, Страхов писал, что «таинственное - это не только неизвестное, но даже не могущее быть вполне известным, что-то бесконечно глубокое», что «много заблуждений проистекало из этого стремления»[239]. Это стремление к таинственному рассматривается им как одно из благороднейших и высочайших свойств человека. «Один человек, - подчеркивал Страхов, - задает себе загадки, один он видит везде какие-то задачи, какие-то глубины и борется с природой, чтобы выманить у нее тайны, будто бы скрываемые ей; следовательно, сам человек и сеть величайшая загадка, труднейшая задача, тайна между всеми тайнами»[240]. Если природный мир в своей сокровенной, казалось бы скрытой сути не представляет для него особой тайны, то человек, напротив, выступает для него тайной. По его мнению, таинственное внутреннее отличие от мира животных делает мир человека особенным миром в мироздании. Прекрасно зная западноевропейскую литературу, для которой тайны рано или поздно превратятся в научные проблемы и однозначно будут решены, Страхов в то же время заявлял, что «человек есть тайна мироздания». В этом высказывании содержится начало отказа от рационалистического понимания тайны как образа «прозрачного мира».

Тайна как феномен культуры и сегодня привлекает внимание исследователей. Рассматривая этот феномен в качестве особого состояния человеческой души, В.М. Найдыш пишет, что «тайны всегда были мощными центрами концентрации и аккумуляции многогранного содержания человеческой духовности» . Обращение к ним способствовало критике классического рационализма и выработке новой формы рационального постижения мира и человека. При этом путь человека к самому себе во все времена был тернистым и извилистым. Сегодня самоопределение человека и культуры на новых началах способствует его разгадыванию, хотя оно и не предполагается в качестве окончательного.

Таким образом, страховский антропоцентризм, с присущим ему таинственным образом человека, не вполне вписывается в рационалистическую естественнонаучную картину мира. Это свидетельствует о том, что мыслитель вплотную подошел к пределам, к границам не только рационализма, но и антропоцентризма. Однако в силу своей созерцательности он не рассматривал этот вопрос в его конкретной действительности. И все же над образом человека как центра и средоточения природы постоянно витал образ бога, способствуя проявлению в потаенной сфере культуры и человека. Именно это позволило Н.Я. Гроту, заявить, что «Н.Н. является почти скептиком- мыслителем, наклонным к некоторому особому, если так можно выразиться, р а ц и о н а л ь н о м у м и с т и ц и з м у», он «не только вполне верует в Высшее начало, в Бога, но даже остается христианином, сочувствующим православию - не в узком значении «церковника-ритуалиста», а в самом широком философском смысле, в котором многие крупные мыслители и философы считали себя христианами и признавали особый смысл за тем вероисповеданием, которое стало для них «национальною формою» религиозного богопочитания»1. В свою очередь Н.П. Ильин (Мальчевский) считает, что с именем Страхова связана линия в русской философии, получившая название «метафизического персонализма». Такой сверхрационализм русского мыслителя обособляет его от Гегеля и других западноевропейских философов, связывая научное понимание рационального с нахождением иных его форм в других сферах духовного освоения мира и человека.

Таким образом, из двух тайн (бездн) - человека и космоса - Страхов, пройдя искус рационалистического осмысления мира, обратился к человеку как величайшей тайне, к его внутреннему миру. Такова логика развития мышления этого самобытного русского философа, позволившая ему на различных этапах своей деятельности осуществлять осмысление этих двух взаимосвязанных тайн.

ПРОСВЕЩЕНИЕ -

это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие -

это неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине имеет причиной не недостаток рассудка, а недостаток решимости и мужества

пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! -

имей мужество пользоваться собственным умом! - таков, следовательно, девиз Просвещения.

И. Кант

Сознание, оторванное от почвы, бесплодно расцветает в пустоцвет.

М.О. Гершензон

Единство истории

как полное единение человечества

никогда не будет завершено.

К. Ясперс