ПРИРОДНЫЕ УСЛОВИЯ, ОБЩЕСТВЕННЫЙ УКЛАД, ВОЕНННЯ ОРГАНИЗАЦИЯ
Чукотка представляет собой арктическую тундру с хребтами и нагорьями, прерываемыми болотами, реками и озерами. На юге, около реки Анадырь, росли береза, тополь, хвойная лиственница.
Средняя температура июля — около +8...+9 °С, января — около -27 °С (данные 1960-х гг.; ср.: Овсянников 1930: 79). Соответственно, кочевники-оленеводы имели свой цикл кочевания, от которого, в свою очередь, зависело и время военных действий против тех или иных врагов. Чукотская сказка так объясняет причины перекочевки: «Зимой, когда мох покрывался толстой коркой льда и олени не могли пробить ее... угоняли табун в глубь тундры. Весной, когда начинались обвалы в горах... угоняли оленей ближе к морю» (Бабошина 1958. № 93: 223). Ведь летом на побережье прохладно, меньше комаров и оводов; кроме того, тут можно заняться морским промыслом (май—сентябрь), а зимой в глубине материка стада лучше защищены от ветров. Перекочевки происходили на нартах, только по снегу, в конце апреля—- начале мая по последнему снежному покрову и в конце сентяб- ря—начале октября по первому снегу (Олсуфьев 1896: 122; Друри 1936: 106-110; Тихомиров 1960).С течением времени в хозяйстве чукчей все большее значение приобретала не охота на дикого оленя, а домашнее оленеводство. Так, в середине XVIII в. у богатых было по 1000 и более оленей, у бедных — по 10—20, в среднем же по несколько сотен животных (КПЦ. № 70: 184; ср.: Богораз 1991: 9, примеч. 5)'. В
первой половине XIX в. в результате былых набегов на коряков количество оленей у чукчей значительно возросло. Так, середняки имели до 1000 животных, бедные — несколько сотен, а богатые — «часто даже не знают им числа» (Кибер 1824: 96; Вдовин 1965: 21; 1987: 50)[8]. С ростом оленьего поголовья связаны и необходимость поиска новых пастбищ, и дальнейшее расселение и распыление чукчей (о средней площади для выпаса оленей см.: Васильев 1936: 94; Друри 1936: 110—111).
Следовательно, чукчам уже сложнее было собрать большие отряды, впрочем, в в. крупномасштабных боевых действий не отмечалось.Социальная структура кочевых чукчей базировалась на се- - мейных общинах, состоящих из близкородственных семей. Десяток таких стойбищ представляли собой «околоток», фактически «семейно-родственную соседскую общину» (Крупник 1989: . Кочевья, располагавшиеся около крупного географического объекта, например реки, носили общее локальное название. Племенных объединений, судя по всему, не существовало. Если описывать очень усредненное стойбище оленеводов первой половины XIX в., то его можно представить следующим образом. Оно чаще состояло из 2—7 яранг, в которых жила группа родственников и лиц, принятых в семейную общину. Причем подчас сами стойбища располагались на значительном удалении друг от друга (Меновщиков 1988. № 53: 109; № 121: 281; ср.: № 92: 207). Яранга представляла собой почти круглое в плане жилище в форме неправильной полусферы, состоящее из оленьих шкур, натянутых на каркас из связанных шестов. Высота яранги в центре была примерно 3,0—4,5 м, а диаметр — около 10—15 м, посередине купола было специальное дымовое окно. В яранге жила большая патриархальная семья. Отдельная семья из нескольких (например 4—6, но не более 15) человек жила в палатке- комнате — пологе. Яранга имела несколько (согласно количеству семей) пологов, стоящих по кругу. Пологи состояли из натянутых мехом внутрь оленьих шкур, верх такой «комнаты» крепился к верху яранги. В пологе имелся светильник-жирник, который обогревал помещение так, что люди тут сидели почти голыми. Яранги обычно располагались в ряд. Главное место в нем занимало большое жилище наиболее богатого и поэтому, по чукотским представлениям, наиболее влиятельного члена семейной общины. Олени этого «переднедомного» (эттыорралын) составляли основу стада всего стойбища, поскольку пасти стадо менее 200 голов было нецелесообразно (Беретти 1929: 47; Антропова 1957: 117).
Казак Б. Кузнецкий так рассказывал о положении «хозяина стойбища» (1756): «Лучших мужиков яко старшин признают и почитают по тому только одному случаю, кто более имеет у себя оленей, но и их вменяют ни во что, для того, ежели хотя за малое что осердятся, то и убить их до смерти готовы» (КПЦ.
№ 70: 181; Георги 1777: 82; Шашков 1864: 67; Антропова 1957: 120). Поэтому, как отмечал Г. А. Сарычев (1952: 186), «он (глава стойбища. — А. Я.) может только преподавать советы и воздерживать от дерзостей или худых поступков одними словами». Для решения значимых вопросов войны и мира «хозяин стойбища» проводил собрание мужчин стойбища, которое могло и не принять совет, рекомендуемый «переднедомным» (Майдель 1925: 32; ср.: Козлов 1956: 35). Вес на совещании имели старики, молодежь же, стоя сзади, слушала обсуждение (Богораз 1934: 178). Чукотское сказание сообщает: «Долго спорили воины и не послушали своего вождя...» (Бабошина 1958. № 101: 243; ср.: Лебедев, Симченко 1983: 129).В патриархальной чукотской семье отец был полным хозяином. Его практически беспрекословно слушались родичи.
А. В. Олсуфьев (1896: 108) отметил: «Несмотря на все своеволие и необузданность чукоч, подчинение старшему в семье всех ее членов совершенно беспрекословное». Он мог даже убить членов своей семьи без всяких для него последствий (Беретти 1929: 19), люди могли лишь осудить его поступок, но не могли вмешаться (Тан-Богораз 1979а: 210). Царская администрация также никак не вмешивалась во внутренние дела чукчей, оставляя им право решать споры согласно местным обычаям.
Социальная и военная организация оседлых чукчей и азиатских эскимосов. В каждом селении было несколько жилищ, в среднем 2—3 или 6—7 (Григорьев 1876: 571). В сказках, например, отмечается, что в поселке было пять жилищ, в которых жили братья с семьями (Меновщиков 1988. № 32: 65; № 88: 196; ср.: № 89: 198). Возможно, у приморских жителей существовал и мужской дом (чукотское — к'легран), аналогичный кажиму аляскинских эскимосов, в котором проходила общественная жизнь, однако со временем он превратился в зимнее жилище нескольких родственных семей (Вдовин 1950: 97; 1965: 46—47; Леонтьев 1975: 83-86; 1973: 90-94; ср.: Богораз 1939: 84-85; Hughes 1984: 244; 1984а: 251). Древние зимние жилища — большие полуземлянки с каркасом из китовых костей — устраивались на косогоре, на склонах прибрежных сопок, обычно у галечной косы (Меновщиков 1987.
№ 24: 163; 1988. № 120: 280; ср.: Арутюнов, Крупник, Членов 1982: 47) или возвышенности (Мерк 1978: 106). В зимней полуземлянке могло жить пять семей (Меновщиков 1988. № 120: 280), в среднем же в ней находилось от трех до десяти семей (Иванов 1989: 72; ср.: Георги 1777: 82)[9]. Рядом с полуземлянкой устанавливались летние жилища, количество которых соответствовало числу семей в зимнем. Уже в первой половине XIX в. от полуземлянок отказались (Богораз 1909: 180; Леонтьев 1975: 87). Население стало жить в зимних ярангах с пологом, заимствованных у чукчей и модифицированных. Когда сходил снег, зимние жилища разбирали и обитатели переезжали в летние яранги в форме неправильной коробки, состоящие из каркаса, обтянутого кожей. Тут они оставались до первых морозов (Богораз 1991: 114; Меновщиков 1959: 37—41; 1977: 25 (о Сирениках)).
В XIX в. эскимосское население на материке делилось по языковому и территориальному признаку на пять племен, которые, в свою очередь, делились на роды (кланы) (Крупник, Членов 1979; Членов 1988: 65—69). Семьи, произошедшие от общего предка, объединялись в род, который имел свои праздники, территорию, кладбище и старейшину (нуналихтак), выполняющего представительские, судейские и культовые функции. Должность старейшины была наследственной и передавалась от отца к сыну (Файнберг 1964: 167—168; Арутюнов, Сергеев 1975: 109; Теин 1975: 88; Крупник 2000: 38, 71). В одном селении в зависимости от его величины жили несколько или даже один род. Оседлые же чукчи жили большими патрилокальными семьями (Burch 1998: 36). Основной хозяйственной ячейкой оседлого общества чукчей и эскимосов была промысловая артель, которая обычно состояла из восьми человек, — именно столько человек включал экипаж обычной промысловой байдары: на носу находился гарпунщик, на корме сидел с рулевым веслом хозяин байдары, а в середине — три пары гребцов. Обычно такую артель составляли родичи, но если один род не мог укомплектовать экипаж, тогда к нему присоединялись неродственники.
Если же родичи были многочисленны, то они владели несколькими промысловыми байдарами (Тан-Богораз 1930: 70; Меновщиков 1962; Сергеев 1962).В селении наибольшим влиянием пользовался старшина (умилык) — самый сильный мужчина, им мог стать и тот, кто победил своего предшественника силой (Олсуфьев 1896: 109). Старшина мог требовать у односельчан часть добычи, которую, боясь его, жители отдавали (Тан-Богораз 1930: 73; Козлов 1956: 145-146; Меновщиков 1980: 221; 1988. № 131: 313; Бахтин 2000: 343). Если требования старшины не исполняли, то он мог вызвать непокорного на поединок (Меновщиков 1974. № 30: 135) и на «законных основаниях» убить его. На войне же ополчением
мог руководить опытный старичок, а не самый сильный воин (Богораз 1934: 175; Меновщиков 1988. № 129: 308). Впрочем, военным предводителем и старшиной могло быть одно и то же лицо (Меновщиков 1985. № 127: 307—310; 1987. № 31: 214; Дьячков 1893: 53). Однако важные вопросы решали старики, совещавшиеся с предводителем (Богораз 1934: 175). Инициатива
сбора совета для заключения мира могла принадлежать умилыку селения, который и вносил свое предложение о мире на собрании всех мужчин (Меновщиков 1985. № 127: 308; 1988. № 129: 308). Ратифицировал же мирный договор совет стариков (Меновщиков 1988. № 129: 309; ср.: Загоскин 1956: 84 (аляскинские эскимосы); Галкин 1929: 72; Богораз 1934: 175), тут же обсуждался план действий (Меновщиков 1974. № 19: 107; 1985. № 56: 127). Если войско состояло из ополчений нескольких поселений, то военный совет состоял из предводителей отрядов поселков (Сергеева 1962: 84—85).
Система командования. К. Мерк (1978: 120) так рассказывает об организации чукчами похода: «При предприятиях подобного рода чукчи выбирают себе предводителя, что в других случаях редко имеет место. Когда они приближаются к чужой земле, то оставляют позади женщин и юрты, а их предводитель советуется с более опытными стариками. Возраст при таких предприятиях имеет преимущество, а все остальные молчат» (ср.: Бо- гораз 1900.
№ 130: 334; Антропова 1957: 160; Вдовин 1987: 105). По сведениям В. Г. Богораза, в походном совете участвовали и женщины, хотя в общем действовало общее правило, выраженное чукотской поговоркой: «Раз ты женщина, то молчи» (Тан- Богораз 1979: 81; ср.: Богораз 1934: 98; Леонтьев 1965: 260). Как видим, на советах особым влиянием пользовались старейшие и более опытные члены семьи. Общественное мнение выразил оленевод в чукотском героическом сказании: «Стариков всегда надо слушать, не спорить с ними. Они лучше всех все знают» (Лебедев, Симченко 1983: 132; ср.: Богораз 1900. № 130: 334). Именно состоятельные старики имели решающее влияние на решение народного собрания. Старики нескольких родственных стойбищ, участвующих в мероприятии, проводили общее совещание, где решали политические вопросы. В процессе такого собрания могли возникать различные мнения, которые не решались большинством голосов, а несогласная часть действовала по- своему (Вдовин 1948: 69; 1987: 105).Для похода чукчи избирали военного предводителя, эта должность обычно совпадала со статусом «хозяина стойбища» (Врангель 1948: 180; Дьячков 1893: 53; Бабошина 1958. № 103: 248—251), но это условие не было обязательным. Г. Майдель (1894: 466) отмечал, что чукчи меняли предводителей в каждом
походе. Часто это был наиболее умелый и сильный воин, который мог своей храбростью показать пример соплеменникам.
Внешняя опасность со стороны нового врага оказывает большое влияние на социум, заставляя его сплотиться, забыть старые обиды и даже наладить взаимоотношения со своими врагами, которые были хорошо известны и было ясно, чего от них можно ожидать. Чукчи здесь не были исключением. С начала XVIII в. российские власти стали направлять на них большие по восточносибирским масштабам экспедиционные отряды, и им приходилось объединяться для отпора врагу. Для войны требовалось единоначалие, в противном случае она обрекалась на неудачу. Поскольку плотность населения была невелика, то складываются несколько территориальных объединений, взаимодействующих между собой. Так, в 1740 г. на Анадырь для переговоров с русскими прибыло 12 тойонов (Вдовин 1948: 68; 1950: 91). По российским документам нам, в частности, известны «главный тойон Северо-Восточного моря» Наихйе — постоянный полководец чукчей в войнах этой эпохи; тойон «Чукотского Носа» Кею, «Восточного моря» Хыпае и другие (Вдовин 1948: 68; 1950: 91, 96; 1965: 86; 1970: 22). Они были главами территориальных объединений чукчей и эскимосов и в то же время предводителями своих семейных общин. Так, в 1741 г. для промысла оленей к урочищу Чекаево (р. Красная) тойон Елтувье прибыл на 10 байдарах, а тойон Апавко с родственниками — на 20; в 1749 г. тот же Кею пошел в поход под Анадырск всего с тремя байдарами и несколькими «ветошниками» (Вдовин 1948: 68; 1950: 91; 1965: 85). Власть этих тойонов становилась наследственной, известны случаи передачи власти от дяди к племяннику, а не сыну (Крузенштерн 1950: 173; Любовь... 1811: 22; Вдовин 1965: 86). Вследствие распыленности населения создание единого племенного союза заняло бы много времени, однако прекращение крупных войн в последней четверти XVIII в., появление крупнотабунного оленеводства, требующего больших по площади пастбищ, и дальнейшее рассредоточение этноса способствовали закату системы тойоната, которая номинально оставалась в конце XIX в. у «носовых» чукчей (Олсуфьев 1896: 109; ср.: Гондатти 1897: 169).
В. Г. Богораз (1919: 56; 1934: XVIII-XIX; 168) отмечает наличие в чукотских сказаниях богатыря-пред водителя с прозвищем Лявтылывалына ('Кивающий головой'), которое считается названием для военачальника (pro: Гурвич 1966: 53; Диков 1993: 174). В. Г. Богораз объясняет это название тем, что Лявты- лывалын отдавал приказы кивком головы. Однако это — реконструкция самого исследователя, тогда как чукчи объясняли данное прозвище привычкой героя кивать головой во время езды на оленях. Скорее всего, это такой же герой сказаний, как и Ат-
тымлу ('Костяное лицо'), а не какой-то особый титул военачальника, то есть он — просто определенный военный предводитель (Богораз 1900. № 130: 334; 1934: 169; Меновщиков 1974. № 88: 310-312). Тем более что и сам В. Г. Богораз (1934: XIX) отмечает: «Кивающий Головой все же описан не начальником, а сильным воином», а некоторые чукчи в конце XIX в. считали его своим предком (Богораз 1899: 350). Вместе с тем, у него был помощник — «птичка, находящаяся под мышками». Однако и это — не какой-то специальный адъютант, а воин, вызвавшийся помогать предводителю (Богораз 1901. № 132: 337). Функция его, по чукотскому фольклору, неясна, но, возможно, он исполнял обязанности оруженосца, подносившего, в частности, стрелы при осаде, а возможно, и прикрывавшего вождя. Следовательно, в эпоху постоянных войн второй половины XVII—XVIII в. стали складываться определенные военные структуры, которые, впрочем, не получили дальнейшего развития из-за прекращения крупномасштабных столкновений.
Сбор войск. Молва о предстоящем походе быстро распространялась по тундре, особенно когда война объявлялась заранее. Костяк собиравшегося отряда составлял чин-йырын — «группу участников кровной мести», в которую входили близкие родственники, обычно живущие в одном стойбище (Богораз 1934: 94; Архинчеев 1957: 72; ср.: Георги 1777: 82; Воскобойников, Меновщиков 1959: 436-437; Меновщиков 1974. № 83: 293; № 150: 475 (оседлые коряки)). Согласно чукотскому этосу, они обязаны были помогать друг другу во всем — типичная психология первобытного родственного коллектива, борющегося за свое выживание. Приходили к стойбищу, ведущему войну, родственники, друзья, просто добровольцы и даже беженцы (Меновщиков 1974. № 87: 308; 1985. № 127: 307)[10]. Так мог образоваться отряд из нескольких десятков или даже сотен человек. Естественно, приходили и воины из ближайших населенных пунктов поддержать своих соседей (Богораз 1934: 175; Бабошина 1958. № 103: 250). Очевидно, что в набеги в первую очередь шла молодежь, стремившаяся отличиться и завоевать авторитет (Лебедев, Симченко 1983: 128—129). Во время нападений врагов предводитель направлял посланников в соседние стойбища и сговаривался о месте встречи и совместных действиях (Мерк 1978: 120; Антропова 1957: 160; ср.: Богораз 1900. № 132: 336; Меновщиков 1985. № 127: 309; Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 19: 83. § 37; 87. § 65 (оседлые коряки)). Обычно это были родственные «товарищеские» стойбища, отпочковавшиеся от одной семейной
общины. Так образовывался отряд из нескольких сотен человек. Внутри отряда, составленного по родоплеменному принципу, система командования копировала социальную структуру (Burch 1974: 6).
Женщины обычно не принимают участия в боевых действиях, покорно ожидая своей участи в яранге или убежище и часто заканчивая свою жизнь суицидом при приближении врагов. Однако иногда, хотя и не очень часто, представительницы слабого пола все же могли сражаться, например в случае гибели мужей от рук врагов (Кибрик, Кодзасов, Муравьева 2000. № 19: 83. § 27—29 (оседлые коряки)). Женщины, участвовавшие в походе вместе со своими мужчинами, естественно, могли помогать им в бою. В одной сказке упоминается, что жена оседлого чукчи вместе с ним рубила врагов топором (Богораз 1900. № 110: 287; ср.: Рубцова 1954. № 17: 250. § 233 (большим женским ножом)). Да и во время неожиданных вражеских нападений на стойбище, которыми так богата чукотская история, женщины могли втягиваться в бой. Так, женщина в отсутствие мужа могла вступить в поединок с неожиданно пришедшим к яранге вражеским воином (Антропова 1953: табл. IX; 1957: 235. Рис. 35). Одно русское колымское предание упоминает, что старуха-чукчанка во время нападения на деревню стреляла во врага из лука, сидя на нартах (Богораз 1902: 161).
Гравировка на бивне, представляющая древнее сказание.
МАЭ, № 6010-43. Воспроизведено по: Антропова 1953: 42. табл. IX, 2
На одной стороне (вверху) показано начало предания: муж уходит на охоту, а жена остается с маленьким ребенком; приближаются враги; предводитель налетчиков требует от матери ребенка; решит дело поединок женщины и мужчины; противник в доспехах ждет; женщина, одетая в комбинезон, готовится к битве; ребенок сидит на шкуре, четверо врагов наблюдают за происходящим; поединок — фехтование на копьях; муж пасет оленей. Изображение на обороте бивня: женщина кормит ребенка; возвращается муж; поединок женщины с противником продолжается даже по возвращении мужа; женщина повергает врага, около жены стоит муж, держа ребенка на руках; побежденного врага добивают; муж теперь может обнять супругу; могила противника из камней
Дети» бмяя, покиыинщая аинилнну, онряжяпмуисд на («пу, и мсяшон
Межплеменные конфликты, опасная охота уносили жизни мужчин, и семьи часто оставались без кормильцев. Поэтому и в чукотском фольклоре мотив сиротства постоянен (Меновщиков 1974а: 34; Беликов 1987: 254). В этих ситуациях все заботы о содержании семьи брали на себя женщины. В таких неполных семьях девочки не только учились женским обязанностям, но и тренировались вместе с мальчиками (Беликов 1987: 253; Богораз 1991: 26; ср.: Жукова 1980. № 10: 155—156 (паланские коряки); Бахтин 2000: 52). Они могли самостоятельно охотиться, стрелять из лука, бегать на длинные дистанции и даже фехтовать копьем. Именно такие натренированные девушки могли участвовать в набегах (Бабошина 1958. № 90: 217-218; Меновщиков 1988. № 121: 281; Меновщиков 19886 № 10: 58), производимых их родственниками, и даже сражаться в поединке с мужчиной (Bogoras 1910. № 17: 97; Богораз 1934: XXVIII; Антропова 1953: 42, табл. IX, 2; Воско- бойников, Меновщиков 1951: 546; Козлов 1956: 71; Меновщиков 1974. № 86: 306-307; № 95: 323; см.: Антропова 1953: Табл. IX, 2а—б). Сами девушки-воительницы не были правилом в чукотском обществе, хотя, с другой стороны, и редкостью они тоже не были. В целом сражаться с женщиной и ранить ее было постыдно (Богораз 1899: 352—353; Козлов 1956: 71). У эскимосов же молодые женщины использовались как рабочая сила — гребцы на байдарах (Онацевич 1877. № 7: 67; Крупник 2000: 438; ср.: Крашенинников 1949: 710 (камчадалы); 738 (айны); Тан-Богораз 1936: 241 (канадские эскимосы); Степанов 1959: 200 (дауры)).
Очевидно, в боевых действиях не участвовали мужчины- транссексуалы, полностью превратившиеся в женщину и считавшие себя таковыми, ведущие соответствующий образ жизни и даже говорящие женским говором (Каллиников 1912: 109; Богораз 1939: 131—133; Тан-Богораз 1979а: 230; Swenson 1951: 32). Однако, женщины-транссексуалы, исполнявшие все обязанности мужчин, скорее всего, принимали участие в войнах, хотя та
ких женщин было меньше, чем мужчин, поменявших свой пол (Богораз 1939: 134)[11].
Численность войск. Для первобытной эпохи вообще не характерны генеральные фронтальные сражения, поскольку не существовало больших армий, а ополчение племен насчитывало несколько десятков или сотен воинов. Все мужчины в чукотском социуме были воинами. Лишь для проведения крупных и значимых военных операций собиралось ополчение, насчитывающее несколько тысяч человек. Все это касается чукчей. Еще в середине XIX в. К. фон Дитмар (1856: 37) отмечал: «Каждый из чукчей считает особым предметом уважения искусство владеть оружием и всегда вооружен, а следовательно, всегда готов к сражению».
В одном стойбище могло быть в среднем 15—50 боеспособных мужчин. Г. Дьячков (1893: 41) упоминает, что на месть отправились 15 мужчин. 20 чукчей сидели в засаде, чтобы неожиданно напасть на русских (Богораз 1934: 48). В 1731 г. отряд Д. И. Павлуцкого встретил 30 оленных чукчей, которые, вероятно, были представителями одного стойбища (КПЦ. № 59: 159). Чукотские же предания упоминают отряды из 20 воинов (Тынэ- тэгын 1940: 101; Меновщиков 1974. № 92: 318). Отряд чукчи- толмача, состоявший из его родственников и напавший на юкагиров в 1671 г., насчитывал 70 человек (Вдовин 1944: 257; ср.: Богораз 1899: 370 (нападение на стойбище 60 оленных коряков)).
В набеги обычно отправлялись мужчины не одного стойбища. В 1653 г. Нижнеколымское зимовье осадили более 200 чукчей (Вдовин 1965: 104). В 1731 г. против капитана Д. И. Пав- луцкого чукчи собрали до 700 воинов, а затем, в последующих сражениях, до 1000[12] и до 500[13] бойцов (КПЦ. № 59: 158; Зуев 2001: 24, 26—27). Причем в это число вошло не только кочевое, но и значительное количество оседлого населения, как чукчи, так и эскимосы — и сибирские и островные (Полонский 1850: 399; Соколов 1851: 96). Около 400 чукчей появились южнее Анадыря в 1742 г. (Вдовин 1965: 92). В 1747 г. отряд из 400—500 воинов разбил авангард Д. И. Павлуцкого, убив самого майора (КПЦ. № 65: 170—171). Казак Б. Кузнецкий указывает на нападение на него в 1754 г. 500 чукчей, причем он не отмечает наличие семей
в этом набеге (КПЦ. № 70: 181; чукчи в таком же числе напали в чуванском сказании на стойбище героя (Bogoras 1918. № 23: 96)). В 1756 г. лишь 200 человек отправились в поход на юкагиров, живших вблизи Анадырска (АИИ, ф. 36, оп. 1, № 643, л. 583 об.). Примерно столько же воинов напали на коряков в 1759 г. (Сгибнев 1869а. № 5: 84). В 1769 г. 300 чукчей атаковали коряков около Гижигинской крепости (Вдовин 1965: 135). В 1775 г. в набег на оленных коряков за добычей пошли до 130 чукчей (Алексеев 1961: 61). Отряд тойона Амулята, напавший в 1776 г. на коряков, насчитывал 180 человек (Антропова 1957: 159).
В 1702 г. в бой против 130 анадырцев и их союзников юкагиров и коряков вступили сначала 300, а на следующий день более 3000 оленных и оседлых «чукчей» (ПСИ. Кн. 2, № 122: 525— 526). Поскольку поход казаков длился несколько месяцев, то очевидно, что чукчи успели стянуть свои силы. Тем более что в это время чукчи еще не перешли к крупнотабунному оленеводству и, соответственно, жили более компактно, чем позднее. П. А. Словцов (1886. Кн. 1: 250), согласно архивным материалам, отмечал, что в 1738 г. на олюторских коряков напали 2000 чукчей. В. Г. Богораз (1934: 44) предполагал, что данное количество чукотских воинов преувеличено. Капитан Г. А. Сарычев (1952: 265) считает, что последняя цифра отражает самое большое количество войск, выставленных чукчами против русских. А. С. Зуев (1999а: 134; ср.: 9) также полагает, что 2000 — это оптимальное число воинов, которое способны были выставить чукчи (сомнения на этот счет см.: Михайлова 1996: 178). В. В. Антропова (1957: 159) не без оснований полагает, что данная цифра учитывает и некомбатантов, поскольку существовал обычай отправляться в поход с семьей. Действительно, в военных документах количество войск и потерь противника обычно преувеличивается, а свои потери приуменьшаются. Однако еще в 1792 г. Г. А. Сарычев (1952: 265) отмечал, что, по словам чукчей, их численность сократилась (об этом же: Мерк 1978: 99), ведь в 1642 г. колымские чукчи говорили о своей численности, что «их много, сколько волос на голове» (Белов 1952. № 9: 57—58). Таким образом, число общечукотского ополчения в 3000 хотя и является преувеличенным, но отражает реальный порядок цифр. Так, согласно показаниям якутских служилых (1711), на Чукотском полуострове насчитывается более 2000 боеспособных мужчин- лучников и более 50 жили на Анадыре (ПСИ. Кн. 1, № 108: 459; КПЦ. № 57: 158; ср.: № 70: 184 (показания Б. Кузнецкого); Ger- land 1883: 219), а по свидетельству оседлых чукчей (1718), во всем их народе насчитывалось 4000 воинов (Ефимов 1948: 224; Бакка- ревич 1810: 188, 354 (4000—5000 воинов)). Сенаторская справка (после 1748 г.) насчитывает немирных чукчей до 2000 человек, а
с подростками 4000—5000 (КПЦ. № 60: 160), общее же число чукчей оценивалось в 10 000 человек (1756 г.; КПЦ. № 69: 179; Дит- мар 1856: 33; Олсуфьев 1896: 93; Сарычев 1952: 265). В 1789г. Ф. Лангенс, член специальной комиссии по сбору информации о народах Сибири, определял количество чукотских мужчин в 7000 — число, которое И. С. Гурвич (1971: 11) считает завышенным[14]. Хотя численность населения и, тем более, войск— вопрос всегда дискуссионный, но, очевидно, природные условия Чукотки были способны прокормить определенное количество населения, максимум которого должен быть более или менее постоянным.
Таким образом, в столкновениях с русскими, которые угрожали свободе и даже самому существованию чукчей, последние могли собрать войско от нескольких сот до двух-трех тысяч человек — огромные в процентном отношении к количеству населения войска, ведь боеспособные мужчины обычно составляют четвертую или пятую часть населения, тогда как в грабительских набегах участвовали от нескольких десятков до нескольких сот человек (по И. С. Вдовину (1950: 95; 1965: 92) — 150—500 или 300-500)[15].
Воспитание и тренировка. Чукотский социум был обществом, где выше всего ценились богатство и грубая физическая сила. Идеалом чукотского мужчины был богатырь с развитой мускулатурой. Для оленевода и охотника физическая сила и выносливость были важнейшим фактором: нужно было таскать тя
желые грузы, гоняться за оленями и зверьми, уметь быстро реагировать на различные жизненные ситуации. Именно физически сильные люди пользовались уважением, подчас они же были и предводителями в делах и их называли эрмэчьыт 'силачи' (Лебедев, Симченко 1983: 27-314; Вдовин 1987: 104). Так, А. В. Олсуфьев (1896: 109), со слов колымского исправника, отмечал: «До сих пор на Чукотском Носу есть, говорят, эрем, выбранный также за физическую силу. Однако нередко бывали примеры, что новый претендент на это звание, не дожидаясь выборов, побеждает старого, убив которого, овладевал этим почетным положением». Итак, наибольшим уважением пользовался лидер по борьбе. Подтверждение этому мы находим в одном чукотском сказании: «Силач с Севера... говорит, что такие слабые люди заняли слишком много места, хорошей земли» (Лебедев, Симчен- ко 1983: 28). По праву сильного силач мог забрать понравившиеся ему вещи, вызывая на единоборство хозяина, который в случае проигрыша должен был отдать требуемый предмет. Причем безразлично, происходило ли состязание с соплеменником или чужаком. Чукотская сказка так описывает подобную ситуацию: «Идет парень со своим стадом мимо стойбища. Увидали жители стойбища красивого парня и большое стадо. Один силач и большой глупец вышел и сказал: Это стадо наше! Кто первый прибежит сюда вон от тех гор, пусть забирает стадо, — сказал молодец». Вместе с тем, если борец не мог выиграть другой вид состязаний, то он мог и лишиться своего имущества и несколько подорвать свою репутацию. Так, уже упоминавшийся силач потерял своих упряжных оленей, не догнав юношу-похитителя. Дядя последнего говорит силачу об оленях: «Он взял их, а ты не мог отобрать их обратно... Сильнее тот, кому нельзя отомстить» (Бабошина 1958. № 62: 151—152; ср.: Лебедев, Симченко 1983: 31). Естественно, сильных людей боялись (Стебаков 1958: 99-100; Меновщиков 1988. № 126: 297).
Тренинг был рассчитан как на охотничью, так и на военную подготовку. Мальчика приучали переносить голод, мало спать, развивали его мускулатуру. Воспитание воина, по существу, начиналось с рождения ребенка, когда физически неполноценное дитя мать должна была убить в первый же день его жизни, поскольку уже в материнской утробе им завладел злой дух (Врангель 1948: 182; Александров 1872: 86; М-в 1877. № 47: 386; Народы России. 1880: 12; Ивановский 1890: 2; Иохельсон 1895: 159). Согласно же разъяснениям оседлых чукчей по этому вопросу, данным в 1927 г., отец убивал ребенка, у которого умерла мать, но только если не было родственницы, способной его вскормить, а сам малыш был настолько мал, что не имел зубов,
чтобы есть твердую пищу (Кавелин 1931: 100; ср.: Крупник 2000. 335)[16]. Чукчи воспитывали мальчика в определенном духе. Они, как спартанцы, поощряли способность ребенка защитить себя, не бросать родственника в трудную минуту, воспитывали стойкость в борьбе, неприязнь к подлым приемам боя (Лебедев, Сим- ченко 1983: 104—106). Закалка мальчика могла начинаться с 5— 6 лет, тогда же он начинал помогать отцу в уходе за стадом Он должен был рано (подчас перед рассветом) вставать, бегать на «лапках»-снегоступах с прикрепленными к ним камнями, бегать, упражняясь с копьем, а став юношей, — бегать рядом с упряжкой оленей, прыгать с камнями на плечах (Bogoras 1910: 183; Стебаков 1958: 115-116; 1964: 9-10; Симченко, Лебедев 1983: 25—27). У эскимосов внимание, в первую очередь, уделялось ношению тяжестей, развивающему силу; они учились бегать, что позволяло быстро перемещаться и спасаться от нападения; тренировались в прыжках, позволяющих на охоте перепрыгивать через льдины (Стебаков 1958: 115 — 116; Меновщиков 1959: 104— 106). Кроме того, кочевники учились кидать аркан, а оседлые — метать камни из пращи (Леонтьев 1969: 131 — 132; Леонтьев, Ту- раев 1987:211).
Гравировка на бивне, представляющая древнее предание.
МАЭ, № 6010-42 Работа мастера Эмкуля из Уэленского промкомбината (1945 —1949 гг) Воспроизведено по Антропова 1953 41 Табл IX, 1
Изображение читается слева направо перед ярангой отец готовит лук для сына, отец обучает сына стрелять, сын уже стреляет сам, отец показывает мальчику фехтовальные приемы копьем, сын тренируется, нося камни, охота на птицу на зайца На обороте бивня (не показан) представлено продолжение пришли враги и воин в доспехах вызвал на поединок отца Когда отец стал слабеть во время единоборства мальчик выстрелил из лука и попал в ногу врага, который, признав себя побежденным, передал доспеч победителю и попросил убить его Завершается сказание показом могилы и доспеха-трофея
Обычно мальчика тренировал отец или воспитатель, показывая ему определенный прием, которым обучаемый должен был овладеть. У оседлых жителей практиковались и ежедневные упражнения детей в течение нескольких лет в горах около по
селка (Меновщиков 1974. № 35: 153; ср.: Воскобойников, Меновщиков 1959: 427). Дети кочевых чукчей также для проделывания упражнений уходили в тундру, где им никто не мешал (Воскобойников, Меновщиков 1959: 427—428, 433, 435). Упражнения производились утром и вечером. Чукотское сказание так описывает тренировку мальчика, который хочет стать богатырем: «Он целый день бегал по тундре, носил тяжести, приходил домой поздно ночью и спал стоя — опершись о полог» (Бабошина 1958. № 87: 213). Подчас тренинг носил жестокий, непосильный характер, возрастные особенности ребенка не учитывались. Мальчик стремился избавиться от двух негативных с чукотской точки зрения качеств: сонливости и потливости. Естественно, при тренинге соблюдались и некоторые диетические установки. Так, тренируемый не должен был много пить, поскольку от воды, по представлениям чукчей, человек тяжелеет (Леонтьев 1960: 128; 1969: 129; ср.: Fienup-Riordan 1990: 155; 1994: 328).
В XVIII в. самыми распространенными видами спортивных соревнований были бег и борьба, которые устраивались ежедневно, тогда как среди боевых видов спорта выделялись стрельба из лука и фехтование на копьях (КПЦ. № 70: 181). В следующем столетии излюбленными видами спорта следует признать бег и фехтование (Меновщиков 1974. № 82: 289; 1988. № 123: 288): если первый вид являлся общефизическим упражнением, то второй был чисто военным. Еще в начале XX в. старики-оленеводы говаривали: «У чаучу самое главное — ноги. Если чаучу бегает дольше любого оленя, то он оленей сбережет. Если чаучу бегает быстрее и дольше других людей, то ему не страшны враги и он всегда разыщет пастбища, на которых его оленям никто не помешает» (Лебедев, Симченко 1983: 25). Действительно, бег был особенно важен для кочевников, которые не имели верховых животных, но благодаря своей способности к небыстрому, но длительному бегу могли догнать убегающего оленя или преследовать зверя на охоте. Если мужчина мог бегать так быстро, что догонял диких оленей, это считалось высшей степенью мастерства, о чем нам рассказывает фольклор (Козлов 1956: 19; Стеб- ницкий 1938. № 3: 140 (коряк); Жукова 1988. № 12: 48. § 104105; Стебаков 1958: 116; Сергеева 1962: 98—99 (эскимос на бегу ловит руками песцов и зайцев); Леонтьев 1972: 86; Меновщиков 1974. № 148: 470 (коряк); Стебницкий 1994: 65 (коряк); Бахтин 2000: 128 (бежит быстрее волка)). На соревнованиях чукчи бегали 8,5 км за 28 мин. (Нейман 1871. Т. I: 15). Этот бег происходил с посохом, опора на который увеличивала длину шага. Пастух, чтобы не терять зря времени, мог тренироваться, бегая вокруг стада, упражняясь с копьем (Богораз 1899: 355). У береговых чукчей был распространен и бег с тяжестями — переноска тяжестей
важна как тренинг для того, чтобы охотник, убивший зверя, мог его доставить на место. Впрочем, у оленных коряков, например, воинская доблесть и сила ценились выше быстроты ног (Тан-Бо- гораз 1979: 72).
Чукчи были неплохими борцами. В. Г. Богораз (1991: 199) отмечал: «Борьба — обычный способ разрешения ссор среди чу- коч». Обычно обиженный вызывал обидчика на поединок. Борьба состояла в том, что поочередно один нападал, а другой оборонялся. К. Мерк (1978: 136) так описывал характерные приемы борьбы: «Они хватают друг друга со шлепками по рукам и плечам, прижимаясь друг к другу головами, а ударяя ногами, стремятся подставить друг другу ножку или свалить на землю, прыгают с криком друг на друга, садятся на землю, чтобы перекинуть через себя противника» (ср.: Дионео 1895: 162; Леонтьев 1965: 83; Богораз 1991: 198—199). Противника старались поднять и бросить на землю и удержать какое-то время на лопатках (Бо- гораз 1899: 358; Тан-Богораз 1930: 73; 1979а: 253; Бабошина 1958. № 103: 249; Леонтьев 1960: 130; 1969: 139; Богораз 1991: 198). У эскимосов практиковались мощные удары ногой (Богораз 1899: 357-358; Тан-Богораз 1930: 74; ср.: Богораз 1901. № 127: 332). Как особо опасная расценивалась борьба на натертой жиром скользкой моржовой шкуре, края которой были утыканы остриями из кости (Богораз 1899: 363; 1991: 199). Выигравший мог забрать имущество побежденного (Богораз 1899: 358; 1991: 199). Было и смертельное единоборство на шкуре — противники вооружались копьями, то есть это был своеобразный синтез фехтования и борьбы (Козлов 1956: 60).
К боевым видам тренинга относилось умение владеть копьем, стрелять из лука и носить панцирь. Систему боевых упражнений описывает один документ XVIII в.: «Чукчи все мужественны на копьях и из луков стрелять проворны... обычай имеют... между собой друг с другом штурмуют копьями и надевши куяки бегают вокруг, например, час по три и более, а потом стреляют друг в друга из луков стрелами. Оне же ходят, когда приспеет кочевать, то за табуном всегда пешком в куяках идут» (Вдовин 1987: 105). Записка от 1770 г. сообщает аналогичную информацию: «... а для ловкости и разминажа пинают мячи и копейному сражению обучаются, також и друг друга из луков стреляют до ран» (Бриль 1792: 373; Окладников 1948: 36).
Итак, в комплексе соревнований сначала сражались на копьях. Как позднее отметил А. А. Ресин (1888: 172), «у них бывают примерные поединки, которые продолжаются до тех пор, пока один не сломает или не вышибет копья из рук другого», что и означало проигрыш в игре и в бою. Затем следовало состязание в беге по кругу на выносливость. Напомним, что еще в
XX в. в каждом береговом селении существовала спортивная площадка в форме круга диаметром более 30 м, по периметру которого шли три дорожки, а по краям находились камни для поднимания. Во внутреннем круге бежали дети, в среднем — пожилые, а во внешнем — молодые мужчины, состязавшиеся в выносливости на продолжительность пробега (Леонтьев 1960: 132—133; 1969: 139). Бегали по несколько часов сразу. Так мужчины могли тренироваться каждый вечер (Мерк 1978: 135).
В XVIII в., во время постоянных военных столкновений, бегали, как следует из документа, в доспехах. Поскольку доспех был неудобен, то для сражения в нем была необходима определенная сноровка, которая и вырабатывалась путем тренинга. Кроме того, доспех надевали при перекочевке — с теми же целями. К. Мерк (1978: 117) отмечал: «Молодые мужчины нередко упражняются в ношении панцирей, надевая их на целые дни, следуя за обозом нарт по боковым горным дорогам. Нередко им при этом приходится еще тащить на себе кое-какой груз» (ср.: Вдовин 1987: 106).
Потом следовала перестрелка из луков. Из документа неясно, были ли воины в доспехах или нет. Более вероятен второй вариант. Особо отмечается, что перестреливались до получения ранений ".А нанести рану опытному бойцу было непросто, ведь уже мальчиков учили увертываться от стрел (Бабошина 1958. № 87: 213; Митлянский, Карахан 1987: 131; Бахтин 2000: 231; ср.: Козлов 1956: 133): «Идет юноша, вдруг крик — и в него летит тупая стрела — успей увернуться» (Бабошина 1958. № 95: 231 )|2. Воины, согласно преданиям, могли достичь даже такого мастерства в бою, что ловили стрелы и посылали их обратно во врага (Козлов 1956: 20; 62; Леонтьев 1969: 130; 1979: 3).
Упоминаемая в записке игра в мяч была просто спортивным соревнованием, напоминавшим регби, в котором можно бить мяч ногой. Мяч был сделан из оленьей шерсти, покрытой нерпичьей шкурой. Играли в него две команды, борющиеся за обладание мячом, который нужно было донести до положенного места (Леонтьев 1960: 133-134; 1969: 141; Богораз 1991: 202, 205)[17].
Казак Б. Кузнецкий (1756) описывает упражнения олен- ных чукчей несколько по-иному: «Надев куяки и взяв луки со стрелами, и делают друг против друга один только пример, натянувши лук, а стрелы из рук не выпускают, а потом берут копья, такой же делают пример, как в сражении быть надобно, потому ж до устатку» (КПЦ. № 70: 181). Этот тренинг, с одной стороны, более условный, а с другой — более приближенный к боевым условиям. Основная разница со сражением заключается в том, что из лука не стреляли, а копьем не кололи. В данном случае отрабатывалась реакция воина на действие противника. Последовательность же упражнений чисто боевая. Воин в доспехе сначала действует луком, а затем, взяв копье, им сражается. Заметим, что панцирь при этом не снимается; копье, по-видимому, во время стрельбы воин не держал в руках — все это походило на боевую практику.
Кроме того, у приморского населения проводились соревнования по метанию камней из пращи, по дальности и меткости (Леонтьев 1969: 137—138). Существовали состязания и в метании дротиков (Богораз 1991: 199).
Весь образ жизни чукчей с постоянными тренировками был нацелен на суровую борьбу за существование, на готовность к перенесению голода и холода, к охоте на зверя, борьбе с врагами. Тренировка мальчиков велась индивидуально, поэтому они были превосходными воинами-индивидуалами в ущерб групповым действиям в бою. Традиции спортивной подготовки сохранялись еще и в первой половине XX в. Так, штабс-капитан Н. Ф. Каллиников (1912: 168) восхищенно заметил о физической подготовке: «Чукчи, особенно оленные, замечательные ходоки. Это прямо какие-то стальные люди в преодолении усталости, голода, бессонницы... особенно в молодые годы».
Военная специализация. В соответствии со своей подготовкой воины могли специшшзироваться на том или ином способе боя. Это, естественно, не исключает того, что при необходимости воин мог сражаться и по своей специализации, ведь еще не было ни различных родов войск, ни отдельных отрядов, специализировавшихся на каких-то военных занятиях. Юноши, согласно своим физическим данным, по тренингу могли быть борцами или бегунами, реже и теми и другими (Меновщиков 1985. № 127: 307). Первые и были, собственно, воинами в панцирях, способными разбить врага даже в рукопашной схватке. Впрочем молодежь в конце XVIII в. кичливо считала, что сражаться в доспехе недостойно (Сарычев 1952: 267). По-видимому, это был определенный максимализм юности, ведь сражались все же в панцирях. Бегуны предназначались для преследования спасающегося бегством врага уже на финальном этапе боя (Бабошина 1958. № 100: 242). В эскимосском сказании о Виютку выделяются три основные специализации, в соответствии с которыми бы
ло поделено ополчение приморских жителей: борцы, бегуны и копьеметатели (Меновщиков 1985. № 127: 307—310). Если первая категория бойцов, вооруженная луками, копьями и пращами, участвовала только в самой битве, то бегуны и, в меньшей степени, копьеметатели должны были преследовать разбитого врага. Так же ив самой битве: воины в легком вооружении были подвижны в бою, а некоторая часть, очевидно в панцирях, сражалась в группах или даже парах (Козлов 1954: 143). Ведь в дос- пехе, особенно металлическом, напоминавшем узкое платье с разрезом справа, подвижность воина была ограничена. При налете на стойбище врага воины также различались по своим задачам: одни были арканщиками, опрокидывавшими ярангу, другие — копейщиками, прокалывающими покрытие яранги, третьи — угоняющими стада (Мерк 1978: 120). Естественно, существовали и более оригинальные «специализации». Так, упоминается и мастер по захвату языка (пленного) (Бабошина 1958. № 98: 238—239).
Естественно, каждый воин мог предпочитать то или иное оружие и в соответствии с этим сражаться. В. Г. Богораз, базируясь на своих данных, полагал, что воины у южных телькеп- ских чукчей в доспехах были вооружены фехтовальными копьями, тогда как легковооруженные воины были палиценосцами, пращниками, дротикометателями или имели в качестве главного оружия «каменные кистени на крепком ремне» (Тан-Богораз 1979: 53—54). Судя по сохранившейся информации, у чукчей воины в доспехах сражались и луком, и копьем, у эскимосов же латники предпочитали лук и стрелы. Пращников и дротикомета- телей можно рассматривать как бойцов без доспехов. Воины с различным оружием, как уже отмечалось, не составляли отдельных отрядов, они располагались в строю в соответствии с их тактическими возможностями.