§ 3. Идеи признания уголовного права легитимным

Вначале выделим два конкурирующих подхода.

Второй, конкурирующий с первым, подход стремится преодолеть его ограниченность. Представителями второго подхода, в частности, были Артур Кауфман, сам Кунц и ряд других ученых. К.-Л. Кунц, например, писал об Артуре Кауфмане: «Показ ограниченности этой картины мира (речь идет о претензии на рациональность и эффективность поведения и права — А. Ж.) и невзвешенность его тотали- зированной однодименсиональной оптики для права — лейтмотив трудов А. Кауфмана по философии права»62, добавляя к этому собственные аргументы. Здесь речь идет о том, что только с рациональных позиций невозможно признать или отвергнуть необходимость уголовного права.

В этом отношении может быть интересной позиция проф. Бернарда Хаффке (Bernard Haffke)\ которая, на наш взгляд, заслуживает относительно подробного описания. Взгляды автора изложены на примере проблемы замены составов мошенничества и злоупотребления доверием в недозволенно рискованной экономике средствами гражданского или публичного права, проблемы, кстати сказать, более чем актуальной для российского уголовного права.

Уголовное право рассматривается проф. Б. Хаффке как продукт различных, часто противоположных принципов, носителями которых являются различные, частью очевидно антагонистические, общественные силы.

Поэтому анализ смысла и целей государственного уголовного права следует, по его мнению, вести по осям: а) эффективность (она включает Effizienz — как оценку соотношения между средствами и результатами; Effektivitat — как пригодность, предназначенность к достижению определенных целей); б) гарантии свободы; в) символика.

Именно эти три топои63 (вторая позиция, в рамках или на основе которой приводятся аргументы весьма общего характера)64 связываются с проблемами уголовно-правовой легитимации.

Рассматривая принцип эффективности, проф. Б. Хаффке считает предпосылкой данного подхода признание того, что государственные наказания вне цели немыслимы в современном обществе; «наказания должны служить реальным общественным целям», быть пригодными к осуществлению целей и осуществлять их. Ссылаясь как на отцов- основателей классического утилитаризма Бентама, Миля, Сигдвика (Bentham, Mill, Sigdwick), так и на немецких представителей экономически обосновываемого учения о целях наказания, Б. Хаффке полагает, что из принятых ими аксиом следуют три вывода: 1)

дискурс о легитимности поведенческих норм следует иным правилам, чем дискурс о санкциях3; 2)

если уголовное право в целом рассматривается как нелегитимное, есть три способа защитить его от этого приговора, т. е. три способа легитимации: можно или снизить требования к обоснованию пригодности средств, или точнее определить цели, или вообще изъять уголовное право из сферы действия принципа эффективности, т. е. не требовать от него эффективности; 3)

проблема должна рассматриваться в рамках процедур, которые, гарантируя права граждан, ставят непреодолимые границы расчетам эффективности, т. е. предупреждают выход за определенные границы.

На этой основе следует анализировать легитимность уголовного права как одного из инструментов социального контроля в сопоставлении с административным правом, гражданским, публичным и иными областями и возможностями, включая процессуальные66. Это дает по оси эффективности четыре альтернативы легитимации, предполагающие уголовно-правовое объявление недозволенности деяния (о дозволенном деянии уголовное право никаких предписаний не содержит)67. Правда, рассматривая эти альтернативы, автор выражает постоянные сомнения в возможности их использования на основе начал эффективности и признания принципа ultima ratio — последнего довода.

Собственно, альтернативы эти налицо тогда, когда: 1)

существует отвечающая интересам потерпевшего система гражданского регулирования ad hoc\ однако при соблюдении принципа ultima ratio использование уголовно-правовых средств легитимно, если гражданско-правовые средства вообще не действуют или действуют недостаточно.

Отмечается, что такая позиция является распространенной. Автор ссылается на Клауса Роксина (Claus Roxin), который в своем учебнике (еще второго издания) писал: «Например, можно достаточно успешно преодолеть обычные нарушения договора путем гражданских исков и принудительного их исполнения; было бы несоразмерно подключать сюда уголовное право»68; 2)

гражданско-правовой контроль передан потерпевшим, но он недостаточен потому, что он неосуществим или неполно осуществим ими; здесь возникает ряд сложных вопросов, и сомнительно, чтобы уголовно-правовая охрана таких интересов всегда была легитимна; 3)

потерпевший, исходя из своих интересов, стремится добиться больших выгод для себя, используя угрозу наказания виновного и отказ от него; тогда уголовное право выступает как инструмент, обеспечивающий возможность потерпевшего (пострадавшего) законно восстановить нарушенные гражданские права; 4)

когда потерпевший, даже если он хочет, не реализует, не может реализовать свое право.

Эти альтернативы, по-видимому, не охватывают все ситуации выбора уголовно-правовой нормы как регулирующего инструмента.

Далее проф. Б. Хаффке развивает весьма любопытный и несколько парадоксальный подход к легитимности уголовного права. Смысл такого подхода, грубо говоря, состоит в том, что лучше развивать уголовное право, чем «сгущать» правовое позитивное регулирование. Запрет предполагает возможность действовать свободно, выбирая варианты поведения и соблюдая важнейшие интересы общества.

С этой идеей согласиться трудно, но ее аргументация интересна и полезна как момент обсуждения легитимации уголовного права. У проф. Б. Хаффке речь, кажется, идет не о защите свободы в уголовном праве, но о порождении уголовного права свободой. Автор считает: «Чем интенсивнее и гуще внеуголовно-правовой контроль, тем больше отпадает необходимость в уголовно-правовых санкциях». И наоборот, чем менее интенсивен внеуголовно-правовой, условно говоря, повседневный контроль, тем больше нужны уголовно-правовые санкции.

Прирост контроля означает сокращение тайной сферы и рост прозрачности, но и снижение взаимного доверия, т. е. рост недоверия; ликвидацию личностных контактов, т. е. увеличение бюрократических отношений; уменьшение автономии, т. е. рост внешнего воздействия; снижение готовности перенять ответственность, т. е. склонность перекладывать ответственность; снижение готовности к риску, т. е. рост потребности в безопасности70.

Поэтому усиление превенции, рассчитанной на повышение эффективности закона, приводит к уменьшению свободы. Уголовное право в принципе не направлено только на защиту потерпевшего. И поэтому уголовное право легитимно там, где оно закрывает дыры в социальном контроле.

Эти суждения подкрепляются обращением к символическому уголовному праву. Оно представляет собой в этом плане «существенное (erhebliche) эмпатическое усиление разрешенных путей к достижению целей».

Соображения этого характера программируют вывод: «Логика инструментального мышления, характерная для homo economicks, не есть логика уголовно-правового мышления даже и тогда, когда «рациональный» преступник видит это по-другому и ошибается. Это само собой не противоречит тому, что можно и должно приводить рациональные аргументы в уголовном праве и процессе».

В итоге автор делает вывод: необходимо разделение поведенческих норм и санкций; введение внеуголовно-правового контроля ограничивает свободу так, что это иногда превышает тяжесть уголовно-правового воздействия (Я — растет моя ответственность); принцип эффективности нужно вогнать в границы, а символику ввести в уголовное право71.

О правовом благе как критерии легитимности уголовного права. Содержание этого подхода состоит в том, что оценка правового блага рассматривается как достаточный или недостаточный критерий легитимности уголовного права. Такой подход, как кажется, является вполне разумным и соответствует природе вещей, вытекая из самой сути уголовного права. Однако и он не воспринят без сомнений, поскольку само понятие правового блага вызывает много споров. Так, А. Баратта, цитируя В. Хассемер, пишет, что ее персонализированная теория правового блага «строго лимитатив- на (в смысле ограниченной легитимации. — А. Ж.): разрешена в этой теории только уголовно-правовая защита конкретно воспринимаемых (fassbaren) и действительно определяемых правовых благ, которые прямо или опосредованно выводимы из интересов физических лиц»72. И даже указывает на то, что «легитимация только определенных объектов защиты на основе их уголовно-правовой релевантности оставляет вопрос легитимации уголовного права... открытым»73.

В свою очередь проф. Г. Якобе также ставит вопрос о материальной легитимации уголовного права через защиту правовых благ (Rechtsgiiterschutz)74.

О соотношении позитивного и естественного права в процессе легитимации.

Для Германии трагическим был период нацизма; поднимается (см. далее) проблема действия закона во времени в связи с актами власти в бывшей ГДР и пр. Но при игнорировании закона возможно создание такого положения, при котором лекарство хуже болезни. Ведь, в сущности, и ссылка на классовые интересы, революционную пользу методологически есть не что иное, как использование признания прав или интересов естественными для оправдания произвола.

При этом надо различать споры о правовом характере уголовного закона и связанности суда уголовным законом, что не всегда одно и то же, хотя и трудно разделимо.

Здесь прежде всего возникает очень трудный вопрос о содержании естественного права, понимание которого весьма различно, о чем в русской литературе писали многие оптимистично и пессимистич- но75 (В. С. Нерсесянц, В. Н. Кудрявцев). В связи с этим определенно или неявно естественное право иногда замещается или как будто замещается конституционными предписаниями — Основным Законом ФРГ.

Профессор Вольфганг Науке (Wolfgang Naucke) пишет: «Наиболее объемные учебники Общей части уголовного права признают преимущественно как масштаб уголовно-правовых норм только Конституцию: точнее Основной Закон»76. Однако В. Науке далее отметил, что действительное положение гораздо сложнее. Ссылки на конституционные нормы сомнительны, в частности как на заменяющие естественное право. Возможно, что ряд высказанных этим ученым соображений и не отражает господствующее в немецкой литературе мнение. Однако они представляют интерес всюду, где возникает проблема легитимации уголовного права и его источников.

Сомнения проф. В. Науке таковы:

а) понятие Конституции не вполне ясно, если признать, что речь идет не о тексте Конституции, а о ее принципах, которые еще необходимо обосновать;

б) можно заметить, что «основные вопросы уголовного права в действующих (geltende) уголовно-правовых монографиях раскрываются без ссылок на Основной Закон»;

в) конституционные проблемы связываются в основном с центральными проблемами уголовного права; дополнительное уголовное право, например, остается без рассмотрения.

Таким образом, автор стремится показать, что «противопоставление сверхпозитивного и Конституции неудачно (nicht treffend ist)»77. Это подтверждается, по его мнению, и тем, что Основной Закон действует по двум линиям:

а) ограничивает уголовное право (например, ограничение § 240 Закона об обороте наркотиков (BtMG), ограничение ответственности за шпионскую деятельность для бывшей ГДР и пр.);

б) расширяет его, например в случае с § 218. А кроме того, обращение с Основным Законом у многих специалистов просто очень амбициозное, чтобы не сказать беспредельное (willkiirlich)78.

В результате — промежуточный вывод: «Уголовно-правовая легитимация без возвращения к сверхпозитивному/естественному праву трудно мыслима». Это можно скрыть за Конституцией и профессиональной догматикой. Но тогда сверхпозитивному противостоит эрзац сверхпозитивного2.

При этом профессор В. Науке обращается к мысли Канта, которая уже однажды использовалась на русском языке академиком А Я. Вышинским. «Просто эмпирическое учение о праве, — цитирует он Канта, — как деревянная голова в басне Федра, это голова, которая может казаться прекрасной (der schon sein mag), но жаль, она совсем безмозглая».

Поэтому необходимо развертывание дискуссии по трем направлениям: обеспечение релятивности уголовного права, обеспечение остатков критического естественного права, обеспечение минимума аффирмативного естественного права79.

Это значит, что нет альтернативы: сверхпозитивное или Конституция легитимируют уголовное право. Уголовное право релятивно, в нем более или менее спрятано сверхпозитивное. Любая проблема — спор между необходимой релятивностью и критическим естественным правом.

О необходимости новых альтернатив в процессе легитимации. Профессор Михаель Вальтер (Michael Walter) в свою очередь подчеркивает, что критика уголовного права должна на его место поставить лучшие альтернативы, что связано со многими опасностями4. Однако он отмечает, что «средства уголовного права лежат в объявленном упреке (ubel); в опорочивании (unheil) и дополнительном ухудшении, от которого страдают, кроме субъекта, часто ни в чем не повинные родственники». Государство, по его мнению, вмешивается в отношения между лицами, в ряде случаев лишая их собственных прав на разрешение конфликта, и, как он пишет, «до сих пор вряд ли существуют ясные нормативные критерии того, при каких условиях и когда государ- ство должно оказываться участником конфликта»80. И в связи с этим делается вывод: «Необходимость корректировки следствий и новой критики не является... аргументом против альтернатив»81, что относится, понятным образом, именно к уголовному праву.

Можно продолжить обоснование необходимости поиска новых альтернатив или подходов при легитимации уголовного закона. Ограничимся лишь одним суждением, косвенно имеющим отношение к изложению. Дискурс-обсуждение все-таки лучше, чем его отсутствие. Российскому уголовному праву (и соответственно уголовной политике) стоит, пожалуй, больше внимания уделять легитимации уголовного законодательства по критерию социальных издержек, соответствия национальному характеру (чувство милосердия, понимание справедливого — «правды» и пр.).