<<
>>

1. «Я бесцензурная речь ваша» (издательская деятельность А.И. Герцена)

Зарождение русской эмигрантской журналистики связано с основанием Александром Ивановичем Герценом в 1853 г. Вольной русской типографии в Лондоне. 21 февраля 1853 г. вышло литографированное обращение публициста «Вольное русское книгопечатание в Лондоне.

Братьям на Руси», в котором он оповещал «всех свободолюбивых русских» о предстоящем открытии 1 мая русской типографии. Свою цель он видел в том, чтобы стать «свободной, бесцензурной речью» передовой России, чтобы «невысказанным мыслям (...) дать гласность, передать их братьям и друзьям, потерянным в немой дали русского царства»1.

Цензурный гнет, тяготевший над журналистикой России в период «мрачного семилетия» (1848–1855), действительно превратил ее в «немую даль». В этих условиях Герцен прекрасно осознавал важность своего начинания и настойчиво обращался к друзьям в России с призывом поддержать его: «Если мы будем сидеть сложа руки и довольствоваться бесплодным ропотом и благородным негодованием (...) тогда долго не придут еще для России светлые дни» (XII, 63). Приглашение печатать в лондонской типографии свои произведения Герцен адресует «всем свободомыслящим русским», независимо от их убеждений и взглядов, ибо «без вольного слова нет вольного человека».

В конце июня – начале июля 1853 г. вышла первая прокламация «Юрьев день! Юрьев день! Русскому дворянству», вслед за ней отдельной листовкой была напечатана статья Герцена «Поляки прощают нас», затем брошюра «Крещеная собственность». Деятельность Вольной русской типографии получила отклик не только в международном общественном мнении, но и в правительственных сферах России, чему способствовал сам Герцен, рассылая печатную продукцию высшим чиновникам в Петербург. Реакция последовала незамедлительно. Всем органам жандармерии и полиции были посланы распоряжения о принятии мер, чтобы не допустить в Россию лондонские издания.

Герцен использует все доступные ему средства, чтобы проложить путь своим изданиям в Россию. Успеху дела способствовали и широкие связи Герцена с международным движением. С помощью итальянцев, поляков, венгров издания Вольной русской типографии начали пробивать себе путь в Россию: на юге – через Константинополь, Одессу и Украину, на севере – через Балтику. Однако первые издания расходились в очень незначительных количествах, напечатанные брошюры лежали в подвалах издателя, постоянной обратной связи с Россией не было.

1855 год стал рубежным в деятельности Вольной русской типографии. Узнав о смерти Николая I, Герцен писал: «Конец этого кошмара заставил меня помолодеть, я преисполнен надежд» (XXV, 244). Эти надежды, связанные с установлением постоянных контактов с Россией, он начал воплощать в жизнь. Прекрасно понимая необходимость в периодическом издании, в августе 1855 г. он выпускает журнал «Полярная звезда», в первой книжке которого увидели свет впервые напечатанное «Письмо Белинского к Гоголю» и два письма Гоголя к Белинскому, а также собственные публикации Герцена: статья «К нашим», в которой он призывал к сотрудничеству всех образованных русских, независимо от их взглядов, и его письмо к Александру II, явившееся его первым публичным обращением к царю. В этом письме наряду с необходимостью освобождения крестьян от крепостного состояния Герцен говорит о первостепенности освобождения слова от цензуры: «Государь, дайте свободу русскому слову. Дайте нам вольную речь» (XII, 274).

Последующие открытые обращения к царю и высказывания в личных письмах показывают, как часто надежды публициста на реформы сменялись отчаянием. Видя в царе реформатора и в то же время зная нерешительность его характера, Герцен прекрасно сознавал опасность, которую представляла для проведения реформ оппозиция в лице консервативного дворянства. Поэтому он считал необходимым вновь и вновь обращаться к царю с советами, по праву считая себя «единственным свободным оппонентом».

«Полярная звезда» выходила ежегодно до 1862 г.

Последняя, восьмая книжка, появилась лишь в 1869 г. Уже во второй, вышедшей с опозданием на пять месяцев, Герцен вынужден был признать, что без периодичности выхода она может быть только сборником.

Фактически, несмотря на журнальную структуру издания, «Полярная звезда» в силу редкой периодичности больше напоминала альманах. Не случайно современные исследователи, определяя тип этого издания, называют его и альманахом, и журналом.

События в России развивались так быстро, что Герцен вскоре почувствовал невозможность поспевать за ними в ежегодных выпусках «Полярной звезды». Ощущалась необходимость в оперативном органе. Это издание осуществилось с приездом в Лондон Н.П. Огарева. Новый орган мыслился его создателями чаще выходящим и более легким, чем литературно-публицистические сборники «Полярной звезды» с их «углубленной пропагандой» и детальным обсуждением теоретических вопросов.

13 апреля 1857 г. было объявлено о готовящемся выходе «Колокола». Сначала он намечался как «прибавочные листы» к «Полярной звезде», однако в процессе подготовки превратился в самостоятельное издание. Первый номер «Колокола» вышел 1 июля 1857 г.; газета просуществовала десять лет. Это был большой, сложный путь, на протяжении которого в связи с изменением условий жизни в России и с эволюцией взглядов издателей газеты менялись ее тактика, содержание, структура, круг авторов. В своем развитии «Колокол» прошел три этапа:

1857–1861 гг. – период подъема и наивысшей популярности и влияния издания (тираж достигает 3000 экз.).

1862–1864 гг. – время потери популярности и охлаждения русского читателя (тираж падает до 500 экз.).

1865–1867 гг. – перевод «Колокола» на континент, попытки наладить контакты с «молодой эмиграцией», отсутствие спроса, прекращение издания.

До 1858 г. «Колокол» выходит один раз в месяц, затем периодичность его возрастает до двух раз в месяц, а с 22 июня 1859 г. он иногда выпускается каждую неделю.

В первых двух номерах «Колокола» еще не было материалов, присланных из России.

Но уже в пятом листе редакция сообщала об огромном количестве корреспонденции, пришедшей в газету с Родины. Ко времени издания «Колокола» были налажены контакты с Россией, которые постепенно стали устанавливаться после выхода «Полярной звезды»2. Весь материал доставлялся корреспондентами, выступавшими под псевдонимами или анонимно, а чаще всего лишь сообщавшими факты, которые затем использовались в заметках Герцена. Герцен тщательно сохранял тайну корреспонденции, сжигая полученные письма. Известно более ста корреспондентов Вольной русской печати из разных слоев русского общества, начиная от славянофилов и кончая революционными демократами3.

О том, что у Герцена не будет недостатка в авторах, писал ему еще до выхода «Колокола» неизвестный корреспондент из России: «Можете быть спокойны, у вас не будет недостатка в сотрудниках»4. Он сообщал также, что «Полярная звезда» читается с жадностью, ее статьи переписываются, пересказываются, что молодое поколение сочувствует издателям. В круг постоянных читателей входила и царская семья. 26 апреля 1857 г. Герцен пишет своей давней приятельнице М.К. Рейхель: «А вы знаете, что великие князья читают “Полярную звезду”? Вот, мол, тятеньку-то как пропекает...» (XXVI, 91). О популярности своих изданий Герцен постоянно пишет друзьям. 9 апреля 1857 г. К. Фогту: «Вы не можете себе вообразить, какие размеры принимает наша лондонская пропаганда... Мои книги продаются превосходно, издержки полностью покрываются» (XXVI, 88); 17 июля 1857 г. М.К. Рейхель: «...со всех концов весть одна – что успех “Полярной звезды” неимоверный» (XXVI, 105). Об этом же свидетельствовал в письмах Герцену находившийся в это время за границей Н.А. Мельгунов: «Лондонские издания распространяются так быстро, что недостаточно экземпляров»; через три месяца, в ноябре 1857 г.: «В нынешнем году требования на твои издания были страшные»5.

Эта потребность все более ощущается в России. «Влияние твое безмерно, – писал Герцену в начале 1858 г. К.Д. Кавелин. – Herzen est une puissance6, сказал недавно кн.

Долгоруков за обедом у себя. Прежние враги твои по литературе исчезли. Все думающие, пишущие, желающие добра твои друзья и более менее твои почитатели... Словом, в твоих руках огромная власть»7.

Среди неотложных преобразований, за которые, наряду с требованием уничтожения крепостного права, боролась прогрессивная общественность России второй половины 1850-х годов, было требование независимого русского слова. Это требование было ключевым в программе преобразований, с которой Герцен выступил в «Полярной звезде». Издатели «Колокола» одной из главных задач считали консолидацию всех прогрессивных сил страны. Стремлением объединить широкие и разнообразные слои обусловлены и первоначальные программные требования «Колокола»: «освобождение слова от цензуры, освобождение крестьян от помещиков, освобождение податного состояния от побоев» (XIII, 8). В политических условиях России второй половины 1850-х годов такая программа отвечала задачам создания антикрепостнического фронта. Она привлекала либерально-оппозиционные круги, активность которых все возрастала.

С 1856 г. Герцен начал выпускать публицистические сборники «Голоса из России», которые были составлены из материалов, присланных русскими либералами. Всего с 1856 по 1860 г. появилось девять выпусков. В предисловии к первому Герцен сообщал, что публикуемые материалы «принадлежат к той письменной литературе, которая развилась с необыкновенной силой во время последней войны и после смерти Николая I». При этом Герцен подчеркивает, что он только «типограф, готовый печатать все полезное нашей общей цели», поэтому готов публиковать вещи, «прямо противоположные нашему убеждению, но сходные в цели»8.

Материалы, опубликованные в первом выпуске «Голосов из России», предваряло «Письмо к издателю», подписанное «Русский либерал». Первая его часть была написана К.Д. Кавелиным, вторая – Б.Н. Чичериным. Несмотря на различия в тоне и оценке деятельности Герцена, авторы сходились в том, что являются противниками революционных и социалистических теорий Герцена, но готовы публиковаться в его изданиях, так как в России обречены «на глубокое, безусловное молчание».

Связи Герцена с Россией быстро расширялись и становились постоянными. Первоначальная присылка отдельных запрещенных произведений и рукописной литературы переросла в нескончаемый поток корреспонденции, которые не могли быть опубликованы в российской периодике. И чем острее в России разгоралась борьба вокруг подготовки крестьянской реформы, тем больше становился спрос на свободное слово. Герценовские издания оказывали значительное влияние на действия правительственных сфер. До Герцена регулярно доходили сведения о том, что за «Колоколом» внимательно следит сам Александр II. Встревоженные распространением изданий Вольной русской типографии, правящие круги все настойчивее изыскивают средства для противодействия им; не ограничиваясь мерами чисто полицейского характера на территории России (установление строго таможенного надзора, преследование лиц, хранящих и распространяющих издания и пр.), они разрабатывают и другие средства борьбы с Герценом. К 1857–1858 гг. относится замысел ряда высокопоставленных лиц создать печатный орган, который смог бы противодействовать «Колоколу». Вопрос об издании анти-«Колокола» являлся предметом специального обсуждения на заседаниях Государственного совета9. Однако эта идея оказалась нереализованной. Одновременно правительство активизирует деятельность по борьбе с герценовскими изданиями за пределами России. Так, в течение только первой половины 1858 г. русскому правительству удалось добиться официального запрещения «Колокола» в Пруссии, Саксонии, в Риме, Неаполе, Франкфурте-на-Майне. Обращение к английскому правительству с просьбой запретить издательскую деятельность Герцена не увенчалось успехом, и тогда правительство предпринимает попытки воспрепятствовать распространению изданий в Париже. Но эти намерения оказались безуспешными. «Колокол» продолжал набирать силу, определяя свое место в расстановке общественно-политических сил и периодических изданий в России. К 1859–1860 гг. относится полемика «Колокола» с «Современником» об отношении к обличительной литературе и другим вопросам, по которым в программах изданий обозначались расхождения.

1 марта 1860 г. в «Колоколе» было помещено «Письмо из провинции» за подписью «Русский человек». Письмо было продолжением полемики, разгоревшейся между «Современником» и «Колоколом». Автор упрекал Герцена за недостаточный радикализм, за стремление к мирному решению крестьянского вопроса, за то, что

«Колокол» «переменил тон», что он должен «благовестить не к молебну, а звонить в набат», «звать Русь к топору».

Герцен в редакционном предисловии к письму подчеркнул: «Мы расходимся с вами не в идее, а в средствах; не в началах, а в образе действования. Вы представляете одно из крайних выражений нашего направления». Публицист категорически отверг призывы к «топору», «пока останется хоть одна разумная надежда на развязку без топора». В основе его убеждений лежал трагический опыт 1848 г. «Июньская кровь взошла у меня в мозг и нервы, – писал Герцен, – я с тех пор воспитал в себе отвращение к крови, если она льется без решительной крайности». Не видя этой крайности в политической обстановке начала 1860-х годов, публицист не принял предложения своего оппонента изменить направление «Колокола». Он считал необходимым вести работу по ознакомлению русского общества с ходом подготовки реформы.

В полемике с «Русским человеком» Герценом была поставлена принципиально важная для него проблема: реформа или революция – проблема, которая пройдет через его публицистику последующих лет как главная дилемма в выборе пути решения крестьянского вопроса. Еще в статье «Революция в России» (1857) публицист со всей определенностью заявил: «Мы (...) от души предпочитаем путь мирного, человеческого развития путю развития кровавого; но с тем вместе так же искренно предпочитаем самое бурное и необузданное развитие – застою николаевского status guo» (XIII, 22). Через год, в сентябре 1858 г., он развил эту мысль: «Мы не любители восстаний и революции ради революции, и мы думаем, – и мысль эта нас радовала, – что Россия могла бы сделать свои первые шаги к свободе и справедливости без насилия и ружейных выстрелов» (XIII, 340). Предпочтение Герцена мирной «самодержавной революции» связывалось в ту пору с надеждами на царя, на возможности верховной власти. Эти надежды основывались на историческом опыте России, развитие которой со времен Петра I в значительной мере определялось действиями правительства и образованного дворянства. Кроме того, публицист считает невозможным и безнравственным «звать к топорам» из Лондона.

Полемика с «Русским человеком» была лишь началом. Впереди были споры с «Молодой Россией», с Бакуниным, где вновь встали проблемы выбора между реформой и революцией, готовности к революции, революционной нравственности и гуманизма.

Полемика с «Современником» показала, что при общих конечных целях средства решения крестьянского вопроса они видели по-разному, и каждый из них вел свою линию. В то время как «Современник» перед реформой категорически размежевался с либералами, «Колокол» стремился к объединению различных оппозиционных сил, пытаясь использовать все возможности для освобождения крестьян мирным путем, путем реформ.

В 1860–1861 гг. издательская деятельность лондонских «агитаторов» приобрела огромный размах. Материалы, в большом количестве поступавшие с родины, помещались в «Колоколе», в приложении к «Колоколу» – «Под суд!», издававшемся в 1859–1862 гг. вместо прекративших свое существование «Голосов из России», в «Исторических сборниках», в «Полярной звезде».

По предложению Огарева в 1862 г. для читателей из народа, старообрядцев стало издаваться «Общее вече». Цель издания заключалась в том, чтобы соединить «всех даровитых, честно благу народа преданных людей всех сословий и всех толков на одно “Общее вече”»10. Издание это было первым нелегальным органом для крестьян и городского мещанства. Просуществовало оно, однако, недолго. Возникнув на волне подъема общественного движения, «Общее вече» не смогло удержаться во время его спада и в 1864 г. перестало существовать. Вышло всего 29 номеров.

Издательская деятельность Герцена начала 60-х годов была обусловлена как поисками собственной, соответствующей времени тактики, так и реальными процессами в самой России. В эти годы правительство обрушило репрессии не только на революционеров и восставших крестьян, но и на другие социальные слои. Особое возмущение в русском обществе вызвали действия правительства против студентов, недовольных введением нового университетского устава. Правительство пристально следило за информацией о студенческих волнениях летом и осенью 1861 г. в Петербурге, Москве и других университетских городах. 28 сентября Министерство народного просвещения разослало телеграммы, запрещавшие печатать что-либо о студенческих беспорядках.

Зато на страницах европейских газет в октябре – ноябре 1861 г. регулярно публиковались сообщения о студенческих волнениях в России. «Колокол» откликнулся на эти события рядом статей: «Петербургский университет закрыт!», «По поводу студенческих избиений», «Третья кровь!», «Исполин просыпается!». Герцен приветствовал студентов: «Хвала вам! Вы начинаете новую эпоху, вы поняли, что время шептанья, дальних намеков, запрещенных книг проходит. Вы тайно еще печатаете дома, но явно протестуете». Сейчас, в разгар общественной борьбы, публицист призывал студентов к действию: «В народ! к народу! – вот ваше место» (XV, 175).

В начале 60-х годов в обеих столицах и в провинции возникло множество революционных и оппозиционных кружков, разнообразных по составу и направленности. Одной из таких организаций стал кружок, созданный в Москве двумя студентами университета – П.Э. Аргиропуло и П.Г. Заичневским. Именно отсюда вышла прокламация «Молодая Россия», которая вызвала споры в России и большой интерес со стороны Герцена.

Эта прокламация распространялась в Москве, Петербурге и провинции большим тиражом. Ее содержание было крайне революционным. Она призывала к захвату государственной власти, которая должна была осуществиться революционным меньшинством. Будущее государственное устройство виделось ее автору, П.Г. Заичневскому, как республиканский союз общин. «Молодая Россия» вызывала резкую критику в адрес «Колокола», обвиняя его в либерализме, а его издателей – в потере революционности.

Выход прокламации совпал с петербургскими пожарами, эти два события были связаны правительственными кругами, в результате чего не заставили себя ждать репрессивные меры во всех сферах. В июне 1862 г. была запрещена газета «День», на восемь месяцев приостановлено издание «Современника» и «Русского слова», последовали другие «запретительные» меры. Герцен ответил на прокламацию и последовавшими за ней событиями статьей «Молодая и старая Россия», помещенной в «Колоколе» 15 июля 1862 г. Затем эта тема была развита публицистом в статье от 15 августа «Журналисты и террористы». Эти статьи знаменовали новый этап в понимании Герценом революционности. Он подчеркивает, что революция может быть только народной, и никакой заговор «меньшинства образованных» не может совершить ее, а потому, «пока деревня, село, степь, Волга, Урал покойны, возможны одни олигархические и гвардейские перевороты» (XVI, 224). Звать народ к революции можно лишь по готовности, «накануне битвы», считает Герцен. Всякий же преждевременный призыв – «намек, весть, данная врагу, и обличение перед ним своей слабости» (XVI, 225). Отвечая на упрек «Молодой России», что издатели «Колокола» потеряли всякую «веру в насильственные перевороты», Герцен писал: «Не веру в них мы потеряли, а любовь к ним. Насильственные перевороты бывают неизбежны; может, будут у нас; это отчаянное средство, ultima ratio народов, как и царей, на них надобно быть готовым» (XVI, 221).

Экстремизм «Молодой России» неприемлем для Герцена. Он считает «Молодую Россию» двойной ошибкой: «Во-первых, она вовсе не русская; это одна из вариаций на тему западного социализма, метафизика французской революции (...). Вторая ошибка – ее неуместность: случайность совпадения с пожарами – усугубила ее» (XVI, 203). У России, подчеркивает Герцен, свой путь развития, а потому «говорить чужими образами, звать чужим кличем – это непонимание ни дела, ни народа, это неуважение ни к нему, ни к народу» (XVI, 204).

Теория «русского социализма» Герцена приобретала определенность и в средствах достижения цели. Выбирая между революцией и реформой и чаще всего склоняясь к мирному решению проблем, публицист отвергает экстремизм во всех его проявлениях, предлагает многовариантность развития в зависимости от конкретных исторических условий. Эти размышления нашли отражение в цикле писем «Концы и начала» (1862), адресованных Тургеневу и явившихся продолжением споров об исторических судьбах Западной Европы и России и перспективах их развития. По мнению Герцена, революционность Запада умерла, буржуазная Европа дописала последнюю страницу своей истории. Европейским «концам» он противопоставляет русские «начала», которые видит в сельской общине и в освободительных традициях русского народа. Причем, говоря о путях развития движения, он уточняет, что «общий план развития допускает бесконечное число вариаций непредвиденных» (XVI, 196). Так от однозначного решения в пользу революции до событий 1848 г. Герцен, вырабатывая теорию «русского социализма» и корректируя ее в соответствии с изменяющимися историческими условиями, приходит к осознанию многовариантности развития.

Это были поиски своих «начал», основывающиеся на своеобразии исторического пути России, которой, по мнению Герцена, не к лицу только из-за стремления причислить себя к европейской семье «проделывать старые глупости на новый лад» (XVI, 197). Если представители старых европейских народов, перенесенные на новую американскую почву, смогли создать новый народ, то почему, спрашивал публицист, «народ, самобытно развившийся при совершенно других условиях, чем западные государства, с иными началами в быте, должен пережить европейские зады?» (XVI, 198). «Народ русский, – пишет Герцен, – (...) должен (...) развить что-нибудь свое под влиянием былого и заимствованного, соседнего примера и своего угла отражения» (XVI, 197).

Одной из таких идей, продолжавшей курс реформ в России и ставшей программным вопросом «Колокола», к тому времени была идея Земского собора. Если в 1855 г. идею Земского собора выдвигали только славянофилы, то к 1862 г. она зазвучала в самых разных выступлениях, адресах, статьях, прокламациях, листовках. В обстановке той поры, когда идеи народного представительства получили широкое распространение, участие лондонских изданий в обсуждении идеи Земского собора имело большое значение, так как во многом дополняло публикации легальной печати, ставя и рассматривая вопросы в более радикальной форме.

С середины 1862 – начала 1863 г., особенно после восстания в Польше, фрондистские настроения в дворянских кругах быстро стали вытесняться охранительными. Немалое число прежних поборников оппозиционных взглядов, по меткому выражению М.А. Антоновича, легко совершило переход от «обличительного» направления к «защитительному»11. Многие из либералов поспешили порвать всякие контакты с Герценом и Огаревым, заявив, что не могут «переварить» радикализма «Колокола» (XVI, 105). Герцен, внимательно следивший за событиями русской жизни и характеризовавший действия правительства в отношении демократической прессы как «террор, самый и опасный и бессмысленный из всех, террор оторопелой трусости, террор не львиный, а телячий» (XVI, 199), после приостановки в 1862 г. «Современника», «Русского слова» и «Дня» предложил их издателям и издателям журналов, которые будут запрещены вследствие политического террора в России, продолжать их издание в Лондоне «на средства Вольной типографии» (XVI, 214). Известно, что через Н.А. Серно-Соловьевича еще в конце июня 1862 г. Герцен предлагал Чернышевскому издание «Современника» в Женеве или Лондоне (XVI, 420). Отношение редакции «Современника» к этому предложению неизвестно.

Запрещение на 8 месяцев издания «Современника» и «Русского слова», отстранение И.С. Аксакова от редактирования газеты «День» явилось одним из звеньев репрессивных мер правительства после петербургских пожаров. Вскоре за связь с лондонскими пропагандистами были арестованы Чернышевский, Писарев, Серно-Соловьевич и другие общественные деятели. Действия правительства произвели удручающее впечатление даже на умеренного либерала А.В. Никитенко, записавшего в дневнике 12 июня 1862 г.:

«Вот она и реакция...»12 В этих условиях неизмеримо возросла сила лондонских изданий. Вопрос о борьбе с ними постоянно занимал внимание правительства. Но все принимавшиеся меры не приносили желаемых результатов, ограничить их доступ в Россию практически было невозможно. Поэтому правительство прибегло к другим методам борьбы против изданий Вольной русской типографии.

Мысль о «легализации» имени и произведений Герцена как необходимом условии борьбы с ним возникла в правительственных кругах во второй половине 1850-х годов. Так, в одной из записок, адресованных в 1858 г. министру внутренних дел С.С. Ланскому, содержалась рекомендация «позволить распечатывать в здешних (т.е. российских. – Л.Г.) журналах искандеровские статьи, с малыми лишь исключениями, с заменой собственных имен первыми буквами и обязанностью закончить перепечатку критическим разбором». В результате, по мнению автора, произойдет «уменьшение запроса на оригинальные издания, ибо они будут общеизвестны из позволенных журналов»13.

Проекты легальной, открытой борьбы с лондонскими изданиями выдвигались в эти годы неоднократно, однако конкретная реализация этой идеи принадлежит А.В. Головкину, назначенному в 1861 г. управляющим Министерством народного просвещения, а затем министром. Придерживаясь умеренно либеральных взглядов, министр выступал за продолжение реформ, видя в них спасение от революции, и принимал все меры к тому, чтобы оградить общество от распространения революционно-демократических идей. В «Записке о “Колоколе”» он намечает целую программу борьбы с влиянием «Колокола». Считая, что мнения должны обсуждаться гласно, он пишет: «...для точного и положительного опровержения какой-нибудь мысли надобно представить ее ясно и полно на суд читателей». С этой целью Головнин предлагает «перепечатывать... статьи лондонского журнала, разумеется, с надлежащими на оные возражениями»14. 12 февраля 1862 г. он сообщал министру внутренних дел П.А. Валуеву: «Ряд статей, опровергающих “Колокол”, можно бы, по моему мнению, начать словами: “Наши соотечественники, находящиеся за границей, читают постоянно издаваемые там несколькими русскими выходцами статьи, наполненные ложными сведениями о России. В “Северной почте” будут по временам пометаться опровержения этих статей”»15.

Таким образом, было дано официальное разрешение на полемику с герценовскими изданиями в русской легальной прессе. Вслед за этим тексты герценовских статей с соответствующими комментариями публикуются на страницах столичной периодики.

Серия статей, посвященных Герцену, появилась в изданиях М.Н. Каткова. 16 мая 1862 г. Катков выступил с резким выпадом против Герцена (не называя его имени) в «Современной летописи»; еще одну заметку, направленную против «наших заграничных refugies», опубликовал там же через три номера. В июньском номере «Русского вестника» за 1862 г. была помещена печально известная «Заметка для издателя “Колокола”», поводом для которой послужила статья Герцена «Письмо тт. Каткову и Леонтьеву».

Открытое письмо Герцена издателям-редакторам «Русского вестника» продолжало полемику, начатую публицистом в статьях «Сенаторам и тайным советникам журнализма» и «Дурные оружия». В ответ на обвинения Каткова в «Современной летописи» Герцен писал: «В нашей жизни, как в жизни каждого человека (...) есть ошибки, промахи, увлечения, но нет поступка, который бы заставил нас покраснеть перед кем бы то ни было, который мы бы хотели скрыть от кого бы то ни было» (XVI, 213). «Заметка для издателя “Колокола”», написанная в оскорбительном тоне и обвинявшая Герцена в петербургских пожарах, была встречена в правительственных кругах с одобрением. 26 июля 1862 г. Головнин доносил Александру II: «По желанию князя В.А. Долгорукова я сделал распоряжение, чтоб превосходная статья эта была бы перепечатана в газетах, имеющих большое число подписчиков»16. С просьбой перепечатать «Заметку для “Колокола”» в «Санкт-Петербургских ведомостях» Головнин обратился в письме к А.А. Краевскому от 26 июня 1862 г.17 «Заметка» была перепечатана в «Сыне отечества», «Домашней беседе», «Северной пчеле», «Journal de St.-Petersburg».

Часть русских газет и журналов поспешила отмежеваться от своих былых либеральных увлечений и начала активно выступать против издателей «Колокола». В обзоре периодических изданий, представленных Александру II 7 августа 1862 г., были упомянуты статьи «Современной летописи», «Нашего времени», «Северной пчелы», направленные против Герцена и Огарева и «против всяких революционных движений». Александр II остался доволен этим обзором, сделав к нему примечание: «Весьма хорошие статьи»18. В кратком обзоре периодических изданий за 1862 г. отмечалось, что «прочные нравственные убеждения» были в статьях большинства журналов и газет, и что журналистика благоприятно влияла в 1862 г. на общественное мнение. «Сознавая несомненную пользу такого направления, цензура считала не лишним дать некоторый простор статьям этого рода, имевшим целью противодействовать тенденциям “подпольной литературы” и некоторых заграничных изданий». Однако в обзоре имелось вынужденное признание, что выступление Каткова против лондонских пропагандистов, а особенно его «Заметка для издателя “Колокола”» теряли «значительную долю своей силы потому, что в тоне ее многие слышали раздражительность и отсутствие спокойного рассуждения»19.

И все же необходимо признать, что правительству, несмотря на открытое сочувствие многих изданий Герцену, удалось достигнуть поставленной цели. Расчет на то, что снятие запрета с имени Герцена и разрешение с ним открытой полемики в русской либеральной прессе снизит интерес к его изданиям, оказался верным. С 1862 г. начинает неуклонно падать спрос на герценовские издания. А после того, как в 1863 г. Герцен вступился за восставшую Польшу, в российских изданиях вовсе перестали звучать голоса в его поддержку. «Почти все, владеющие пращою в русской журналистике, явились один за другим на высочайше разрешенный тир», – констатировал публицист в статье «Журналисты и террористы» (XVI, 220).

1863 год стал годом испытания не только для Герцена и его «Колокола», но и для всей русской печати. Подавление революционного восстания в Польше правительственными войсками вызвало всеобщее одобрение либеральной прессы (лишь журнал М.М. и Ф.М. Достоевских «Время» высказал сочувствие полякам, за что был приостановлен). Польские события окончательно развели по разные стороны бывших союзников и «попутчиков», которыми в годы общественного подъема были для Герцена либералы. «Какой страшный пробный камень – этот 1863-й год», – отметил публицист в небольшой заметке для отдела «Смесь» декабрьского номера «Колокол», подытоживая польские события и отношение к ним русской прессы.

Наступление «грозного, черного времени» не явилось для Герцена неожиданностью. Еще во время петербургских пожаров стало очевидным «поправение» либеральной прессы. После польского восстания одинокий голос «Колокола» потонул в верноподданническом концерте русской журналистики. «Общественное настроение в России наводило ужас и отвращение, – писал Герцен об этой поре – Наша журналистика превзошла все виденное в самые печальные эпохи политических распрей и клевет» (XVIII, 460).

Пессимистически оценивая общую обстановку и понимая опасность потерять в общественном мнении, Герцен все же не считает возможным молчать: «Мы протестовали, т.е. сделали все, что может сделать лично человек перед дикой силой, мы заявили наш голос, для того чтоб он в будущем свидетельствовал, что такой разврат общественного мнения и публичной речи не мог пройти без отпора» (XVIII, 460). «В России всё против нас», – с горечью замечает Герцен 17 июня 1863 г., когда даже аксаковский «День» бросил «Колоколу» обвинение в измене.

На статьи И.С. Аксакова, выступавшего под псевдонимом Касьянова, Герцен трижды отвечал в «Колоколе». Он отмечал искренность своего оппонента, независимость его суждений. Но на стремление Аксакова объяснить радикализм «Колокола» исключительно влиянием М.А. Бакунина Герцен решительно возражает. В своем ответе он достаточно мягко, щадя Аксакова, опровергает его домыслы: «Теперь нас называют изменниками (…). Нет, не ждите моего раскаяния (...). Мы не можем изменить нашему воззрению, это сильнее нас, да и не хотим вовсе» (XVII, 211).

Что касается обвинения в чрезмерном влиянии Бакунина на направление «Колокола», то в этом Аксаков не был одинок. Мнение, что Герцен со времени приезда Бакунина в Лондон в 1861 г. заметно изменил направление своих изданий в сторону радикализма, часто высказывали И.С. Тургенев, Ю.Ф. Самарин и другие бывшие друзья и почитатели «Колокола».

Действительно, с первого упоминания имени М.А. Бакунина на страницах «Колокола» в связи с его побегом из сибирской ссылки у читателя создается впечатление о его исключительной близости к редакции. Герцен не только поднимает Бакунина на щит, но и как бы солидаризируется с ним, связывая дальнейшую деятельность «Колокола» с возобновлением революционной деятельности Бакунина. Из писем этого периода видно, что публицист не только сам оказывает большую материальную поддержку Бакунину, но и организует с помощью И.С. Тургенева в его пользу денежный сбор среди старых московских товарищей. Для Тургенева это была дань дружбе юношеских дней. У Герцена верность старым друзьям была всегда сильна. Это сказывалось в его отношении к славянофилам. Уважение к прошлому проявлялось даже по отношению к людям, ставшим его противниками. Тем более оно не могло не проявиться к Бакунину, с которым его связывало не только прошлое, но и единство политических целей, а кроме того, оно было данью испытаниям, выпавшим на судьбу революционера.

Однако вскоре после приезда Бакунина в Лондон Герцен испытывает разочарование. Сначала это было дружеское недовольство строем жизни бывшего товарища, его отношением к работе. Разногласия усугубились, когда в 1863 г. в «Колоколе» стал обсуждаться польский вопрос. Бакунин считал, что направление «Колокола» слишком отвлеченное, литературное, тогда как в России наступает пора практических дел. Руководители «Колокола» не разделяли мнения Бакунина о необходимости непосредственного участия в польском восстании. Они не разделяли также и приемов его агитации.

К концу 1863 г. отношения Герцена и Огарева с Бакуниным так обострились, что в переписке руководителей «Колокола» даже ставится вопрос о разрыве с ним. Поэтому говорить о влиянии Бакунина на направление «Колокола» было бы большим преувеличением. Тем более, что и собственное участие Бакунина в «Колоколе» в качестве сотрудника также весьма незначительно: в газете была напечатана одна статья Бакунина «С.-Петербургская нескромность» по поводу опубликования в русских газетах программы тайной польской организации и два обращения к славянским народам. Эти публикации относятся к 1862 г., т.е. началу пребывания Бакунина в Лондоне. В последующие годы в «Колоколе» не встречается ни одного материала за его подписью вплоть до 1867 г., когда были помещены два его письма в редакцию «Колокола».

Таким образом, то положение, в котором оказался «Колокол» в 1863 г., та потеря популярности, к которой привела газету поддержка Польши, не были следствием бакунинского влияния, а являлись результатом сознательного выбора руководителей «Колокола». Несмотря на трудность выбора, на все сомнения и колебания, когда «хотелось замолчать», «замолчать было решительно невозможно» (XVIII, 460). В обстановке террора и реакции Герцен уже не мог отказаться от поддержки Польши, хотя это и стоило «Колоколу» популярности.

«Мы испытали отлив людей с 1863 – так, как испытали его прилив от 1856 до 1862», – спустя год писал Герцен Тургеневу, высказывая мысль о невозможности в той ситуации поступить иначе. «Придет время, – продолжал он, – не “отцы”, так “дети” оценят тех трезвых, тех честных русских людей, которые одни протестовали – и будут протестовать против гнусного умиротворения. Наше дело, может, кончено. Но память того, что не вся Россия стояла в разношерстном стаде Каткова, останется» (XXVII, 454–455).

Спрос на лондонские издания к середине 1863 г. настолько сокращается, что в августе Герцен констатирует уже полную остановку сбыта. Тираж к концу года падает до 500 экземпляров. Показательно, что к этому времени прекращается и поток посетителей Герцена. Публицист понимает, что наступившая в России политическая реакция требует новых форм пропаганды. Впоследствии он выразит эту мысль кратко и емко: «Разные времена требуют разных оружий» (XXX, 53).

Реакция, наступившая в России в 1862–1863 гг., породила новую волну политических эмигрантов. Не имея возможности продолжать борьбу в родной стране, многие революционно настроенные молодые люди эмигрировали в Европу. Так, к 1863 г. в Швейцарии собралась многочисленная русская колония. Новая эмиграция получила в истории название «молодой», в отличие от «старой», меньшей по численности, но представленной крупнейшими деятелями освободительного движения. От «старой», дворянской эмиграции «молодая» отличалась и по своему социальному происхождению: это по преимуществу были разночинцы.

Герцен еще во время своей поездки по Италии и Швейцарии в конце 1862 г. лично убедился, что большинство эмигрантов сосредоточивается именно на континенте, и что отсюда имеются постоянные связи с Россией. Эти соображения привели руководителей «Колокола» к решению перевести типографию на континент. Относительно места организации типографии возникали различные предложения: Швейцария, Италия, Бельгия. Даже после того, как будущее место типографии было определено в Женеве, колебания Герцена продолжались вплоть до 1865 г., когда и он, и издание «Колокола» окончательно переселились в Швейцарию.

Но большее значение, чем эти внешние условия, для осуществления плана переезда и для самого продолжения «Колокола» имел вопрос внутреннего, принципиального характера о взаимоотношениях Герцена с «молодыми» эмигрантами.

В первое время в среде «молодых» возникает предположение использовать сохранившееся еще влияние Герцена и его издательства. Для Герцена и Огарева также было важно сблизиться с молодыми, так как они только что покинули Россию, знали о положении в ней не понаслышке и поэтому могли, как полагали редакторы «Колокола», своими молодыми силами содействовать подъему издательства. В течение 1863–1864 гг. в этом направлении с обеих сторон предпринимались попытки делового контакта. Из переписки видно, что «молодые» эмигранты часто обращались к редакторам «Колокола» с вопросами, просьбами, даже за советами. Герцен и Огарев охотно поддерживают создающиеся связи, оказывают молодой эмиграции всяческую помощь. При редакции «Колокола» был создан «Общий фонд», предусматривавший и самообложение эмигрантов, однако ввиду их бедности деньги поступали в весьма скудных суммах. Налаживание путей в Россию шло с большим успехом. В Константинополе проблемой связи занимался В.И. Кельсиев, в Швеции – М.А. Бакунин, в Италии – Л.И. Мечников, в Германии – В.И. Бакст и Н.И. Жуковский. Для того чтобы обеспечить растущий спрос на революционную литературу, осенью 1862 г. Бакст создал в Берне русскую типографию. Однако дела ее шли не слишком успешно, и в среде эмигрантов возникла идея объединить ее с Вольной русской типографией Герцена. Несмотря на то, что Огарев отнесся к этой идее одобрительно, Герцен решительно возражал. «Служить им я буду, – писал он Огареву, – но, прежде чем брать солидную ответственность, хочу видеть их журнал, их “profession de foi”»20.

Герцен не хотел ставить свое дело в зависимость от людей, в деловых и политических качествах которых не был уверен. От помощи же «молодым» он не только не отказывался, но, напротив, проявлял большую активность, сотрудничая с бернской типографией и помогая ей материально. Более того, когда в августе 1863 г. в Лондон приехал член Центрального комитета «Земли и воли» Н.И. Утин, Герцен предложил ему войти в редакцию «Колокола», но получил отказ. Дело в том, что Утин рассчитывал на превращение «Колокола» в общеэмигрантский орган с более радикальной платформой, на что Герцен пойти не мог.

Встреча с «молодыми» в декабре 1864 г. убедила Герцена в правильности своего решения. В письме Огареву от 30 декабря 1864 г. он достаточно четко определил суть разногласий: «Главное предложение вот в чем – сделать “Колокол” обширнее, берутся за корреспонденции и статьи – денег не дают ни гроша (да и нет их) и хотят сделать не редакцию, – а совет для обсуживания статей». В конце письма, вероятно, под влиянием горького раздумья, выдвигается такой проект: «А что ты думаешь о том, чтоб передать птенцам совсем “Колокол” и остаться при “Полярной звезде”?» (XXVII, 5). Однако вскоре Герцен решительно отказывается от этой идеи. Cлишком настойчивы и ультимативны требования «молодых» и слишком мало, по его убеждению, у них оснований для этого. «Колокол» для Герцена был не только политическим, но и литературным делом, а из молодых эмигрантов мало кто доказал свои способности к литературе.

Главной задачей Герцена в начале женевского этапа издания было снова нащупать среду своих читателей, создать среди них сеть постоянных корреспондентов, чтобы «Колокол» мог получить прежнюю силу. Первое же обращение из Женевы к «Нашим читателям» показывает, как Герцен мыслил осуществить это дело. Заявляя читателям о необходимости присылки не только статей, но и (в особенности) корреспонденции, так как «при всех общих статьях, мы не сделаем “Колокола” живым, русским органом без корреспонденции из края» (XVIII, 388), редакция обращала внимание на актуальность их содержания. Опыт прежних лет показал, что правильно выбранные актуальные вопросы русской действительности обусловили популярность «Колокола», его активное участие в жизни России. Редакция выдвигает на первый план вопрос, который ей кажется наиболее важным для данного момента: «Теперь на череду ударять к Собору, к земскому бессословному собору. До чьего-нибудь слуха звон наш дойдет и разбудит мысль о нем. Если б мы думали, что он бесплоден, мы сложили бы руки» (XVIII, 386).

Однако необходимый контакт с читателем в России так и не был налажен. «Что враги наши пошли по другой дороге и захватили с собой девять десятых друзей, это мы знаем и видим, – писал Герцен в статье “К концу года” (1865). – Но долго ли за ними пойдет читающий русский люд – этого мы не знаем и не видим, а ведь мы пишем только для него» (XVIII, 452).

Положение в России усугубилось после покушения на царя 4 апреля 1866 г. Русские либералы, напуганные выстрелом Дм. Каракозова, определенно приняли сторону правительства и молча переносили растущую реакцию. Герцен также резко осудил покушение: «Выстрел 4 апреля был нам не по душе, – заявлял он в статье “Иркутск и Петербург (5 марта и 4 апреля 1866)”. – Мы ждали от него бедствий, нас возмущала ответственность, которую на себя брал какой-то фанатик. (...) Только у диких и дряхлых народов история пробивается убийствами» (XIX, 58). Это выступление стало еще одним поводом для упреков Бакунина и молодых эмигрантов в отступничестве Герцена.

Спрос на «Колокол» продолжал падать. Внешние причины – усилившиеся преследования заграничной печати и трудности ее распространения – не были главными. И в то время были читатели, которые умели обойти эти препятствия и даже в российской провинции могли доставать, распространять и хранить издания Герцена. Но теперь их остались единицы, в лучшем случае десятки вместо сотен прежних лет. Особенно наглядным показателем сокращения связей «Колокола» с Россией было само содержание газеты. Документальные материалы еще поступали из России, статьи и письма – гораздо реже, и почти совсем не стало корреспонденции. В результате самый живой прежде раздел «Смесь» изменяет свой характер: не имея достаточной информации от читателей-корреспондентов, Герцен использует публикации русской легальной прессы, а иногда и прессы иностранной. Правда, он обрабатывает материалы для «Смеси» по-прежнему блестяще и остроумно, но это не может заменить исчезнувшей близости с читателем.

В первые дни нового 1867 г. Герцен еще полагал, что «”Колокол” надобно поддерживать как знамя» (XXIX, 10). К концу февраля он с грустью сообщает Огареву: «Русские говорят, что в Петербурге и Москве решительно никто “Колокола” не читает и что его вовсе нет; что прежде разные книгопродавцы sous main хоть продавали, а теперь пожимают плечами и говорят: “Никто не требует”» (XXIX, 49). 7 марта он вновь сетует: «”Колокол” нейдет. (...) Есть потребность на заграничный конституционный орган – и больше ни на какой» (XXIX, 55).

В июле 1867 г. «Колоколу» исполнилось десять лет. «Десять лет! – писали издатели в статье “1857–1867”. – Мы их выдержали, и, главное, выдержали пять последних, они были тяжелы. Теперь мы хотим перевести дух, отереть пот, собрать свежие силы и для этого приостановиться на полгода» (1867. 1 июля). Однако предположение прекратить издание лишь на полгода не оправдалось. Условия общественной жизни России за это время не изменились к лучшему, и издание «Колокола» на русском языке не возобновилось, да и не могло возобновиться.

Возникший в годы общественного подъема в России и опирающийся на сотни читателей-корреспондентов, в момент спада демократического движения, лишенный непосредственной связи с родиной, «Колокол» не мог уже продолжать прежнее существование, понимая это и не желая замолчать вовсе, Герцен планирует издавать «Колокол» для Европы. В письме Огареву от 19 сентября 1867 г. он пишет: «...что же “Колокол” издавать по-французски – или нет? Русский бесполезен» (XXIX, 202).

Французский «Kolokol» мыслился как продолжение русского издания с «Русским прибавлением». «Меняя язык, газета наша остается той же и по направлению и по цели», – сообщал Герцен в ее первом номере от 1 января 1868 г. Объясняя причины, побудившие предпринимать печатание на чужом языке, он писал далее о том, что наступило время познакомиться с Россией «до того, как завяжется весьма вероятная борьба (...) которая помешает всякому беспристрастию и приостановит всякое изучение» (XX, 8).

Издавая французский «Колокол» в новых исторических условиях, с новым уровнем знания и понимания исторического развития, Герцен, чтобы подготовить европейского читателя к восприятию современного положения в России, кратко повторил написанное им о России, в концептуальной форме изложил свой взгляд на Россию и Запад, а затем развил эти мысли применительно к современности21. «Ничего нового мы сказать не собираемся», – так начиналась статья «Prolegomena», напечатанная в первом номере газеты. Однако во французском издании тема России и Запада зазвучала по-новому. В условиях, когда в ряде европейских держав, а особенно во Франции, широко велась антирусская кампания, Герцен считал своим долгом говорить от имени страны и русского народа. Он начал с определения места России в мире: «...мы – часть света между Америкой и Европой, и этого для нас достаточно» (XX, 54). Говоря о своеобразии русского народа, Герцен писал: «Мы довольны тем, что в наших жилах течет финская и монгольская кровь; это ставит нас в родственные, братские отношения с теми расами-париями, о которых человеколюбивая демократия Европы не может упомянуть без презрения и оскорблений» (XX, 53).

Внеся коррективы в свои представления о западном мире, Герцен обратился к историческим особенностям русского народного быта, к проблеме изменения положения крестьянской общины в связи с освобождением крестьянства от крепостного права. При этом особое внимание он уделил вопросам самоуправления, которые возникли как следствие прошедших буржуазных преобразований в России, особенно земской реформы 1864 г.

Недостаточная осведомленность о положении дел в России, возможность судить о них в основном по русской прессе, объясняющаяся отсутствием прежних источников живой информации из писем, корреспонденции и от посетителей, привели Герцена к некоторой узости и односторонности представлений о событиях в России. Естественно, что русская либеральная пресса (с 1866 г. наиболее радикальные демократические журналы «Современник» и «Русское слово» были закрыты), ратовавшая за продолжение реформы, выражала лишь одну точку зрения общества. Но именно она по преимуществу и была доступна в это время публицисту, внимательно следившему за событиями в России. Вероятно, поэтому Герцен получил несколько иллюзорные представления о появившейся возможности мирного прогрессивного развития страны.

«Итак, – заключал он статью «Prolegomena», – остается созыв “великого собора”, представительства без различия классов – единственное средство для определения действительных нужд народа и положения, в котором мы находимся» (XX, 78). В своей теории «русского социализма» Герцен приходит к необходимости созыва Учредительного собрания и вновь, рассматривая альтернативное развитие событий, предпочтение отдает мирной модели – «без потрясения, без переворота – террора и ужаса – без потоков крови» (XX, 79).

В статье «Prolegomena» он последовательно показывает западному читателю, как прорастали в России ростки демократического движения, какую роль сыграли в этом русское правительство и русская печать. Причем, несмотря на расхождение с бывшими друзьями, отдает должное единству усилий печати всех направлений в деле освобождения крестьян: «Все политические и литературные оттенки, все школы – скептические и мистические, социалистические и панславистские, лондонская пропаганда и петербургские и московские газеты – соединились в общем деле для защиты права крестьянина на землю» (XX, 74).

Реакция в России на выход «Колокола» на французском языке была мгновенной. В передовой статье «Биржевых ведомостей» от 6 февраля 1868 г. возобновление «Колокола» рассматривалось как «факт грустный». Герцен был назван «беглым доброжелателем русского народа, пресловутым крикуном с другого берега». «Биржевые ведомости» предлагали создать международный русско-французский орган для «борьбы с воззрениями и тенденциями» нового «Колокола».

В номере от 1 апреля Герцен опубликовал ответ «Биржевым ведомостям». Отвергая обвинения русских газет в том, что он действует в ущерб России, публицист спрашивал, почему «быть врагом русского правительства – значит быть врагом русского народа и действовать “в ущерб родине”?» (XX, 143). Далее он напоминал о временах, когда русская пресса, «напуганная враждебностью общественного мнения, погрузилась в молчание и стушевалась – и мы, мы одни, говорили в защиту русского народа не только в газетах, но и на митингах в Лондоне» (XX, 144).

Нападки продолжались. Так, корреспондент газеты «Голос» Н. Родионов упрекал «Колокол» в «глумлении над пробуждением национального сознания» в России и в пристрастии Герцена и Бакунина к полякам. В номере «Голоса» от 14 сентября содержались также насмешки над «неизменностью программы “Kolokol”» и отсутствием у него читателей.

В ответ на публикации «Биржевых ведомостей», «Голоса», «Московских новостей», «Москвы», «Вестей» и других изданий Герцен писал в статье «Нашим читателям»: «Подвергаясь нападкам со стороны диаметрально противоположных по направлению органов, мы не хотели и не хотим отвечать, пока только будет возможность отмалчиваться» (XX, 355). Однако уже в статье «Мания доносов» дает отповедь своим оппонентам, указывая на шпиономанию русских газет: «Невыразимо чувство отвращения, негодования, которое испытываешь, будучи русским, не зараженным полициоманией, – при чтении этих префектурных передовиц в наших газетах». В центре изданий он видит Каткова, «подобно счастливой матери, окруженной своей семьей, которая состоит из крошечных доносчиков, копошащихся возле нее» (XX, 360–361).

Полемика с Катковым, еще более резкая и непримиримая, была продолжена Герценом в статье «Нашим врагам», которая явилась ответом на публикацию «Русского вестника», обвинявшую Герцена в измене в польском вопросе. Напомнив читателю, как Катков «из умеренного англомана превратился в оголтелого абсолютиста». Герцен показал, что падение Каткова не остановилось, что «катковский “Вестник” идет еще дальше. Осторожней, читатели, двумя ступеньками ниже – и в самую грязь» (XX, 416, 422).

И все же такая полемика не могла удовлетворить публициста – слишком неравными были возможности: русские издания выступали с обвинениями в адрес Герцена на широкую читательскую аудиторию, в то время как ответы Герцена, опубликованные во французском «Колоколе», становились известными лишь немногочисленным русским читателям. Французский «Колокол» был недолговечен. Всего за 1868–1869 гг. вышло 15 номеров газеты и 7 «Русских прибавлений». В конце 1868 г. вышло последнее «Русское прибавление». Для последнего номера Герцен приготовил «Письмо к Огареву», в котором объяснял читателю невозможность дальнейшего издания. «Без постоянных корреспонденции с родины, – говорилось в нем, – газета, издающаяся за границей, невозможна, она теряет связь с текущей жизнью, превращается в молитвенник эмигрантов, в непрерывные жалобы, в затяжное рыдание» (XX, 399). И как ни горько было признать, он подытожил: «Год тому назад я предполагал, что французское издание сможет заменить русский “Колокол”: то была ошибка» (XX, 402).

Ошибкой было, полагает Герцен, «рассказывать нашим соседям историю наших могил и наших колыбелей», тем более, как оказалось, «это их не слишком-то сильно волнует» (XX, 403). Что же касается русского читателя, то, по мнению публициста, «молодое поколение движется своим путем (...) оно достигло совершеннолетия», поэтому больше не нуждается в наставлении. «Прекращение издания “Колокола”, – продолжает Герцен, – вызовет ликование среди наших врагов». Но при этом подчеркивает: «Радость противников наших, не состоящих на жалованье, не будет, однако, столь полной (...) к их радости примешаны будут и капли горечи». Таким образом, делает вывод Герцен, они покидают «журналистское поприще, никем не побежденные, никем не опереженные» (XX, 401).

Подводя итог своей издательской деятельности за границей, публицист писал: «Что касается до нашей русской речи, мы сказали почти все, что имели сказать, и слова наши не прошли бесплодно (...) Одна из наших великих наград состоит именно в том, что мы меньше нужны» (XX, 9).

За период, прошедший с открытия в 1853 г. Вольной русской типографии, Герцен организовал целую систему свободной русской прессы. После выпуска первых брошюр, прокламаций, листовок и других непериодических изданий он создал общественно-политический и историко-литературный журнал-альманах «Полярная звезда» (1855–1868); публицистический сборник «Голоса из России» (1856–1860), ставший органом русских либералов; политическую газету «Колокол» (1857–1867) с тематическими «прибавлениями» – обличительным приложением «Под суд!» (1859–1862) и газетой для народа «Общее вече» (1862–1864); первую двуязычную газету «Kolokol» (1868–1869), выходившую на французском языке с Русским приложением; а также серийно-периодические сборники 1853–1870). Все они составили единую многообразную систему свободных, бесцензурных изданий, включившую в себя различные по типологии и целевому назначению издания. Опыт издательской деятельности Герцена и Огарева был использован другими русскими эмигрантами в создании новых периодических органов.

--------------------------------------------------------------------------------

1 Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954–1965. Т. XII. С. 64. – Далее ссылки на это издание будут даваться в тексте с указанием тома и страницы.

2 О «Полярной звезде» и ее тайных корреспондентах интересно и подробно рассказано в кн.: Эйделъман Н.Я. Тайные корреспонденты «Полярной звезды». М., 1966.

3 См. об этом: Герцен-издатель и его сотрудники // Лит. наследство. Т. 41–42. М., 1941. С. 572–620; Нечкина М.В. Предисловие к факсимильному изданию «Колокола». Вып. 1. М., 1960. С. 5–7; Эйдельман Н.Я. Указ. соч.

4 Полярная звезда. 1857. Кн. 2. С. 254.

5 Герцен А.И. Полн. собр. соч. и писем: В 22 т. / Под ред. М.К. Лемке. Т. 9. Пг., 1919. С. 11.

6 Герцен – это сила (фр.).

7 Герцен и Огарев // Лит. наследство. Т. 62. М., 1955. С. 385–386.

8 Голоса из России. Ч. 1. Лондон, 1856. С. 6–7.

9 См. об этом: Порох И.В. Из истории борьбы царизма против Герцена (попытка создания анти-«Колокола» в 1857–1858 гг.) // Из истории общественной мысли и общественного движения в России. Саратов, 1964.

10 Общее вече. 1862. №1. С. 1.

11 Современник. 1863. Янв. – февр. С. 85.

12 Никитенко А.В. Дневник: В 3 т. Т. 2. М., 1955. С. 279.

13 Герцен А.И. Полн. собр. соч. и писем: В 22 т. Т. 9. С. 443.

14 ИРЛИ. Ф.559. Д. 67. Л. 1.

15 Там же. Д. 38. Л. 5.

16 РНБ. Ф. 208. Д. 100. Л. 168 об.

17 Там же. Ф.391. Д. 289.

18 Там же. Ф. 208. Д. 113. Л. 200.

19 Краткое обозрение направления периодических изданий и газет и отзывов их по важнейшим правительственным и другим вопросам за 1862 год. СПб., 1863. С. 6, 76–77.

20 исповедание веры (фр.).

21 См. об этом: Роот А.А. «Колокол» возрожденный. Казань, 1989.

--------------------------------------------------------------------------------

Назад • Дальше

СодержаниеСодержание

Назад • Дальше

--------------------------------------------------------------------------------

<< | >>
Источник: Жирков Г.В.. Журналистика русского зарубежья XIX–XX веков .СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та. - 318 с.. 2004

Еще по теме 1. «Я бесцензурная речь ваша» (издательская деятельность А.И. Герцена):

  1. Глава I. Громова Л. П. Становление системы русской политической прессы XIX века в эмиграции
  2. 1. «Я бесцензурная речь ваша» (издательская деятельность А.И. Герцена)
  3. 5. В борьбе за демократию (А. Ф. Бережной, Г. В. Жирков)