«МИР БОЖИЙ»

1

Первый номер журнала «Мир божий» вышел в декабре 1891 г. с грифом «Литературный и научно-популярный журнал для юношества». С октября 1893 г. журнал начал издаваться с подзаголовком «для юношества и самообразования».

«На журнальное поприще,— вспоминал впоследствии Михайловский,— ее толкнула простая случайность. В 1885 г. она познакомилась с г-жой Евреиновой, затеявшей тогда „Северный вестник“... Г-жа Евреинова предложила Александре Аркадьевне место секретаря редакции. Вначале это было чисто дилетантское занятие умной светской дамы... Но постепенно она уже так втянулась в дело, что положительно ие могла без него существовать, основала „Мир божий“ и вся ушла в него... Успехом 1

О салоне Давыдовой конца 80-х — начала 90-х годов упомнпает

С. Венгеров в статье об А. Волынском, отмечая, в частности, что «Давыдовой удалось собрать вокруг себя блестящее лите- ратурно-артистическое общество» (Русская литература XX вока. М., 1915, т. 2, с. 121).

т

своим „Мир божий“ в очень и очень значительной степени обязан ей, хотя она ничего не писала» 267. Именно в редакции «Северного вестника» второй половипы 80-х годов, т. е. народнического его периода, Давыдова познакомилась и сблизилась с Н.

На место официального редактора Давыдова пригласила Виктора Петровича Острогорского, известного в те времена педагога, профессора, читавшего курс истории русской литературы на Женских педагогических курсах. Острогорский широко пропагандировал русскую классику как средство гуманистического воспитания, имел ряд книг и учебных пособий на эту тему. В 80-х годах он был ответственным редактором журнала «Дело», редактировал в свое время «Детское чтение», специально педагогические издания. А. Богданович охарактеризует впоследствии Острогорского как «идеалиста-шестидесятника», сохранившего до последних дней своих верность «основным принципам общественности, усвоенным им в молодости: прогресса, гуманности, знания и широкого просвещения народа». «Вместе со знаменитыми создателями русской педагогической школы Водовозовым, Стоюниным и Ушин- ским он, их ученик и товарищ, с юношеским жаром продолжал их дело» 268.

Острогорский будет играть заметную роль в журнале в самые первые годы его издания,— до -того, как фактическим редактором «Мира божьего» станет А. Богданович 269. Некоторые обстоятельства, предшествовавшие иа- *галу издания журнала, Б частности роль Острогорского в его организации, освещены в статье И. Мыльциной «„Мир божий“ — журнал для юношества (первый год издания)» 270. Это пока единственная работа о «Мире божьем», подробно характеризующая содержание первых двенадцати номеров журнала. Из приведенных в статье архивных материалов видно, что Давыдова и Острогорский предпринимали попытку издания юношеского журнала еще в 1885 г. и вновь вериулись к этому весной 1891 г. Весьма показательна переписка Острогорского 1891 г. (он обратился с письмами ко многим выдающимся ученым, в том числе к К. Тимирязеву, А. Бекетову, В. Ключевскому,

А. Веселовскому), дающая представление не только о его личном вкладе в дело «собирания» авторского коллектива, но и о роли в выработке нового, особого типа популярпо- просветительного еженедельника, рассчитанного, по его словам, на «более или менее легкое по форме, но уже серьезное по содержанию чтение» 271.

В первом номере «Мира божьего» была опубликовала его программа: «Беллетристика русская и иностранная.— Биографии.— Путешествия.— Очерки всеобщей и русской истории.— Этнография отечественная и иностранная.— Критика: очерки по истории литературы русской и иностранной.— Библиография русских и некоторых иностранных книг.— Очерки из областей наук о природе и человеке.— Смесь (краткие сведения о новых открытиях, изобретениях, замечательных событиях русской и иностранной жизни, некрологи и пр.)». Все эти разделы сохранятся в журнале и впредь, хотя структура его на протяжении пятнадцати лет издания не оставалась без изменений. Менялись названия отделов, их соотношение. В первый год журнал имел объем около 20 печатных листов. Каждый выпуск делился на три отдела: литературно-художественный; научные статьи; критика, библиография, смесь, разные известия. В 1893 г. первый и второй отделы были объединены. Художественной литературе первоначально было отведено около 6 печатных листов. В приложении (5 печатных листов) публиковались переводные, главным образом исторические, романы, а в дальнейшем иногда и курсы публичных лекций «с продолжением» и даже целые научные. труды. В конце номера помещалась библиография. Отечественная литература занимала па первых порах в журнале весьма скромное место (часто не более трети беллетристического отдела).

Богданович, характеризуя впоследствии начальный период истории «Мира божьего», отметит как его отличительную черту известную нейтральность по отношению к общественным течениям своего времени (имея в виду прежде всего народничество и марксизм): «Начало 90-годов, когда она (Давыдова.— Л.

А. Шеллер-Михайлов, В.-Дмитриева и др.) и особенно публицистов и критиков (С. Южаков, Н. Карышев,

С. Кривенко, А. Чупров, А. Скабичевский, Н. Рубакин), в чьих выступлениях читатель находил и прямые декларации, не оставлявшие сомнений относительно его общей I идеологической ориентации. Таковы были, например, статьи Ф. Щербины «Чем крепки русские артели» *(1893, № 2), Н. Карышева «Распорядки русской земельной общины» (1893, Я» 4).

Между «Миром божьим» первых лет издания и «Русским богатством» устанавливаются отношения очень близкие272. Они изменятся лишь во второй половине 90-х годов после вступления «Мира божьего» в активную полемику с идеологами народничества 273. Некоторые акции предпринимались редакциями того и другого журнала совместно. Характерное в этом смысле свидетельство мы находим в автобиографии Е. Чирикова, чьи первые рассказы появились почти одновременно в «Русском богатстве» и «Мире божьем»: «Покойные Н. К. Михайловский и

А. А. Давыдова прислали мне теплые письма и пригласили быть сотрудником» 274. Детская или же юношеская тематика была представлена на страницах «Мира божьего» 1892—1896 гг. сравнительно небольшим числом произведений: несколько рассказов Д.

По свидетельствам современников, журнал довольно быстро завоевал читательскую аудиторию, в том числе и в среде взрослых читателей. «Мир божий» обратил па себя внимание прежде всего высоким уровнем переводной литературы (как современной, так и классики), отобранной, как правило с большим художественным вкусом, хотя и далеко не всегда в соответствии с юношеским профилем издания 275. В первое же пятилетие журнал позпакомил своих читателей с произведениями Бальзака, Бьернстерн-Бьёрнсона, Диккенса, Доде, Жорж Занд, Золя, Киплинга (еще почти неизвестного в России), Мопассана, Альфреда де Мюссе, Шеридана. Забегая несколько вперед, отметим, что именно «Миру божьему» принадлежит заслуга первой публикации в русском переводе таких, вошедших в широкий культурный обиход русского читателя произведений, как «Овод» Э. Войнич, «Фараон» Б. Пруса, «Борьба миров» Г. Уэллса и ряда других.

Отбором иностранных книг и отделом переводной беллетристики в целом ведала на протяжении всех 90-х годов старшая дочь Давыдовой, которая начала сотрудничать еще в «Северном вестнике»,— Л. К. Туган-Баранов- ская (в журнале она подписывалась — Л. К. Давыдова) и. Самой Л. Давыдовой было сделано для «Мира божьего» немало переводов с французского, английского и польского языков, в том числе произведений Жорж Занд, Киплинга, Жеромского. Ей удалось привлечь в журнал высококвалифицированных переводчиков, таких, например, как 3. Вепгерову (ею, в частности, был переведен «Овод»). Она выступала иа его страницах и в качестве литературного критика. Однако, в отличие от «Вестника Европы» и «Северного вестника», печатавших с начала 90-х годов статьи 3. Венгеровой о новейших течениях в современной западноевропейской литературе, «Мир божий» публиковал лишь ее в достаточной мере академические работы 'о за' рубежной классике: «Шеридан» (1893), «„Эмилия Галот- тии Лессинга» (1894), «Значение Данте для современности» (1896).

Интерес, проявляемый журналом к иностранной литературе, сказался и па отделе критики, где в 90-е годы было опубликовано значительно больше статей о западной литературе, особенно классической, чем об отечественной. В первые годы издания одной из главных фигур критического отдела «Мира божьего» был много публиковавшийся в литературной периодике И. И. Иванов276. Историк по образованию, он примыкал к довольно замет- лой в русском литературоведении конца века группе историков (В. Герье, Н. Кареев, В. Ключевский и др.), которые широко привлекали литературные факты для иллюстрации своих исторических работ, а также нередко обращались и к собственно литературоведческому материалу, трактуемому в традициях культурно-исторической школы. «Мир божий» опубликовал множество статей Иванова о русской и западной культуре, литературе и театре: «Идеальная критика драмы и сцены» (1892), «Гёте как человек» (1893), «Новая французская литература У новейших историков» (1895), «История русской критики» (на протяжении 1897—1898 гг.), циклы статей о Тургеневе, Писемском, Короленко и др.277

В критическом отделе «Мира божьего» первой половины 90-х годов были напечатаны также цикл статей

А. Скабического «Начало и развитие русской критики» (в 1893—1894 гг.), несколько статей Острогорского о русских классиках. Разрабатывая главным образом историко- литературную проблематику, критика «Мира божьего» была в это время еще достаточно далека от современной отечественной литературы. Положение изменилось с появлением в журнале Ангела Ивановича Богдановича, которое, несомненно, было одним из самых больших событий в истории «Мира божьего», определившим во многом его дальнейшую судьбу.

За плечами Богдановича до его прихода в журнал была учеба на медицинском факультете Киевского университета, откуда он был исключен за участие в народо- , вольческом кружке, затем (в 1883 г.) ссылка в Нижний 1 Новгород; здесь в течение нескольких лет — газетная работа (Богданович стал постоянным публицистом и фельетонистом «Волжского вестника», позже — других газет среднего Поволжья). В Нижнем Новгороде Богданович тесно сближается с кругом В. Короленко и Н. Анненского, становится активным участником народоправческого движения. «В 1893 году,— вспоминал Короленко,— Богданович оставил провинциальную прессу для столичной. Он переехал в Петербург, привезя с собой превосходное знание провинциальной жизни и огромную работоспособность, приобретенную на ежедневной газетной работе. Здесь в течение почти года он вел хронику внутренней жизни в „Русском богатстве“. Статьи его появлялись без подписи, и в них мало сказалась его своеобразная литературная физиономия» 278.

В 1894 г. Богданович переходит в «Мир божий» в качестве сотрудника критического и внутреннего отделов. Журнал сыграл особую роль в судьбе Богдановича — именно здесь он и сформировался как литературный критик. В 1895 г. Богданович становится членом редакции «Мира божьего», заведующим отделами, беллетристики и критики. С марта 1895 г. в журнале стали публиковаться за подписью А. Б. (цензурные условия принуждали Богдановича скрываться за этими инициалами) литературнокритические и общественно-публицистические обзоры — «Критические заметки»,,посвященные современной отечественной литературе, событиям культурной и общественной жизни, иногда затрагивающие и некоторые явления новейшей зарубежной литературы. Большая часть этих обзоров составила содержание изданного в 1908 г., уже после смерти Богдановича, сборника , его работ — «Годы перелома. 1895—1906» 279.

Заметим, что в «Мире божьем» 90-х годов Богдажи вич — не только самый значительный, по, по существу, и единственный критик, обращенный к современной лите- ратуре. Параллельно с ним все реже,по мере приближения к концу десятилетия — продолжают выступать лишь Острогорскип и Иванов. (Положение это изменится с началом 900-х годов, когда наряду с Богдановичем, хотя далеко не с такой регулярностью, в «Мире божьем» будут печататься также М. Неведомский, Ф. Батюшков, В. Кранпхфельд, Л. Клейнборт.) Остальные критики (С. Ашевский, II. Стороженко, В. Фриче и др.) выступали в журнале эпизодически. Во второй половине 90-х — начале 900-х годов Богданович был фактическим редактором «Мира божьего». «Работоспособность его была поразительна,— отмечал А. Куприн.— Оп читал в рукописях статьи почти по всем отделам журнала, держал их корректуры, вел громадную деловую переписку» 1С. По свидетельствам современников, «превращение журнала в большой научно-популярный и политический орган произошло по инициативе Богдановича. Он настаивал на этом и долго убеждал Александру Аркадьевну, что это необходимо для преуспевания и развития журнала. В конце концов, уступая его настояниям и доводам, она сняла с журнала надпись «для юношества» 280.

2

С начала 1896 г. происходит увеличение общего объема журнала (с 20 печатных листов до 26), исключительно за счет научных материалов. Литературно-художественный отдел по-прежнему занимает в каждом номере около 5—6 листов 281. Вторая половина 90-х годов — это совершенно особый период в истории «Мира божьего», определивший новую его репутацию в среде взрослых читателей. Он прошел под знаком все более решительного выдвижения на первый план общественных наук: социологии, философии, политэкономии.

Первые признаки новых веяний — вторжение в до сих пор достаточно безмятежную «заводь» юношеского журнала острейших общественно-социальных проблем совремеи- ности — становятся заметны в отделе библиографии, который в своем новом, значительно расширенном с середины 1895 г. виде явился как бы прообразом .будущего общественно-публицистического отдела журнала. В № 8 за 1895 г. «Мир божий» опубликовал положительные рецензии на русские переводы книг Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной , собственности и государства» и К. Каутского «Возникновение брака и семьи». Наибольшее внимание журнал уделил новым книгам по проблемам политической экономии, рецензируя их под углом зрения уже развернувшегося спора между народниками и марксистами. , Так, в шестом номере «Мира божьего» за 1895 г. безымянный автор рецензии на книгу известного народнического экономиста и публициста В. В. (В. Воронцова) решительно возражал против его обвинений в адрес «русских учеников» Маркса: «Русские марксисты действительно не возлагают .надежд на общину, артель и кустарное производство, но они отнюдь не закрывают глаза на темные стороны совершающегося в настоящее время экономического процесса» (1895, № 6, с. 22).

Для того чтобы оценить значение этих, а также дальнейших выступлений «Мира божьего», следует напомнить о некоторых обстоятельствах полемики между марксистами и народниками в первой половине 90-х годов. Работа В. И. Ленина «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?», которая явилась ответом русских социал-демократов на антимарксистские статьи «Русского богатства» конца 1‘893 — начала 1894 гг., была издана нелегально летом 1894 г. Однако уже конец 1894 г. и начало 1895 г. Ленин впоследствии назовет «периодом крутого поворота в нашей легальной публицистике. Впервые пробрался в нее марксизм, представленный не только заграничными деятелями группы „Освобождение труда“, но и русскими социал-демократами» 282. Первые легальные антинароднические издания — это вышедшие к концу 1894

г. книги П. Струве «Критические заметки. К вопросу об экономическом развитии России» и Н. Бельтова (Плеханова) «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю. Ответ Михайловскому, Карееву и комн.» Появление этих работ вызвало новую волну полемических выступлений идеологов народничества. В этих условиях остро ощущалось отсутствие у русских марксистов своей

собственной печатной трибуны. Именно в этом контексте и следует рассматривать опубликованные «Миром божьим» в 1895—1896 гг. антинароднические статьи М. Туган- Барановского и П. Струве, которые явились началом полемики с народниками в легальной периодической печати. Они отразили тот ранний период в деятельности «легальных марксистов», за которым Ленин признавал определенные заслуги в борьбе с, народничеством. Некоторое время, вплоть до перехода в руки «легальных марксистов» «Самарского вестника» (в октябре 1896 г.) и затем «Нового слова» (в феврале 1897 г.), «Мир божий» оставался не только первым, но и единственным журналом, предоставившим свои страницы — в условиях публично развер-

м о П

иувшегося спора — для пропаганды марксистских идеи .

Первой достаточно серьезной акцией «Мира божьего», послужившей причиной длительной полемики с ним «Русского богатства» и других народнических изданий, стала публикация в двенадцатом, номере журнала за 1895

г. статьи М. Туган-Барановского «Значение экономического фактора в истории» 283, представлявшей собой популярное изложение общих принципов материалистического понимания истории, которые автор противопоставлял «столь популярному у нас учению о роли „критически мыслящей личности“ в историческом процессе» (1895, № 12, с. 105). Полемическое выступление журнала было решительным по существу (особенно если учесть дружеские связи «Мира божьего» с «Русским богатством»), по вместе с тем и весьма осторожным по форме: имя Михайловского в статье ни разу не называлось. Это пе помешало Михайловскому, откликнувшемуся на выступление ’ «Мира божьего» назамедлительпо, обрушиться на Туган-Бараиовского со всей мощью своего полемического темперамента. В первых двух книгах «Русского богатства» за 1896 г. отт посвятил ему почти целиком два очередных обзора «Литература и жизнь» и снова .вернулся к его статье в четвертом и пятом номерах за 1896 г:284 Непосредственно против статьи Тугаи-Барановского выступили также Л. Оболенский на страницах «Недели» и Н. Кареев, посвятивший выступлению «Мира божьего» целую главу в книге «Старые и новые этюды об экономическом материализме» (1896). Туган-Барановский ответил всем своим оппонентам — уже в резко полемических тонах — на страницах «Мира божьего» (1896, № 4 и 5).

В декабрьском номере за 1896 г. «Мир божий» опубликовал под знаком выдвинутой журналом программы самообразования для широкого читателя статыо П. Струве «Основные вопросы и понятия политической экономии. По поводу книги К. Маркса „Критика некоторых положений политической экономии“» — оперативный отклик «Мира божьего» на появлениие русского перевода работы Маркса «К критике политической экономии». Во второй половине 90-х годов спор в журнале с народничеством становится необычайно интенсивным, вовлекая в свою орбиту все новые и новые имена, стремительно расширяя проблематику. В этот период «Мир божий» уделяет особенно большое внимание политэкономии. Против экономических теорий народничества и его субъективной социологии выступает, в частности, Людвиг Кржвицкий, один из'первых пропагандистов научного социализма, переводчик «Капитала» Маркса иа польский язык.

В первом номере за 1897 г. в журнале были напечатаны три выдержки из работ, Ф. Энгельса под общим названием «Влияние экономических условий иа развитие общества (к вопросу об историческом материализме Ф. Энгельса)» 285. Они предварялись редакционным комментарием, из которого явствует, что редакция рассматривает эту публикацию как решающее и в известном смысле итоговое слово в спорах о значении экономического фактора в истории. В 1г898 г. в журнале была опубликована рецензия Ленина на «Краткий курс экономической науки» А. * Богданова (№ 4), в которой неоднократно подчеркивалось значение материалистического понимания истории. Нельзя посчитать случайностью, что Ленин прислал свою статью именно в «Мир божий». Рецензия была адресована широкому читателю, учащейся молодежи, т. е. тому самому кругу, к , которому апеллировал и журнал.

Публикации «Мира божьего» сегодня упоминаются во всех научных курсах, излагающих историю развития в России социологии, философии, политэкономии,— журнал отразил сложный и противоречивый процесс развития русской общественной мысли на рубеже веков в разных его гранях. На страницах «Мира божьего» выступают — и порой с крупными исследованиями — видные представители формирующейся в этот период русской социологической школы: Р. Виппер, П. Милюков (в журнале публиковались «Очерки по истории русской культуры»), М. Ковалевский, Б. Кистяковский и др. Мы находим в «Мире божьем» множество публикаций молодого Е. Тарле, несколько больших исторических работ Н. Рожкова, выпущенных вслед за тем отдельными изданиями, главы .из книги М. Лемке «Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX века», переводы новейших работ западных философов и социологов.

Нельзя, однако, не сказать о том, что научные позиции печатавшихся в «Мире божьем» авторов порой вступали в противоречие друг с другом, в связи с чем платформа журнала утрачивала свою цельность и последовательность. Так, пропагандируя историко-материалистический взгляд на развитие общества, «Мир божий» вместе с тем постоянно печатает работы психолога и философа Г. Челпанова — резкого противника применения материалистических принципов в психологии. С большей, чем какое-либо другое издание, полнотой «Мир божитЪ> запечатлел основные этапы эволюции «легальных марксистов», все усиливавшуюся ревизию ими учения Маркса, а также и их дальнейшее движение после того, как «легальный марксизм» уже перестал существовать в качестве течения. В начале 900-х годов в журнале была опубликована целая серия статей, зафиксировавших поворот «легального марксизма» к религиозному идеализму: Н. Бердяева («Ф. Ланге и критическая философия», 1900, № 6; «Борьба за идеализм», 1901,-№ 6; «Критика исторического материализма», 1903, № 10), П. Струве ' («Фердинанд Лассаль», 1900, № 11; «На разные темы», 1901, № 6), М. Туган-Барановского («Что такое общественный класс», 1904, № 1; «Психические факторы общественного разви-

. тин», 1904, № 8), С. Франка («О критическом идеализме», 1904, № 12) и др.

Установка на своего рода научный «парламентаризм», не лишенный объективистского оттенка, на представление читателю различных точек зрения, если они принадлежали лицам, достаточно авторитетным в научном мире (авторами научного отдела в журнале были, как правило, профессора, либо научные сотрудники, приват-доценты кафедр Петербургского и Московского университетов), весьма характерна для «Мира божьего». Не случайно Ленин, высказав в письме к А. Потресову от 27 апреля 1899

г. критическое Суждение о «„свободном“ и индивидуальном * представителе профессорской науки» (имея в виду статыо С. Булгакова в журнале «Начало»), напоминает здесь же и о «Мире божьем» как издании, «допускающем марксизм собственно из моды»,\в отличие от «Нового слова» как «органа паправления» 286.

По отношению к «Миру божьему» и в самом деле следует говорить не о выдержанном направлении, а о совокупности нескольких разных начал, определивших его общественную физиономию. Так, «профессорский» объек- тивизм сочетался в журнале с политической радикальностью его публицистических отделов, значительно усилившейся к началу 900-х годов. Поэтому принятая в нашем литературоведении суммарная характеристика «Мира божьего» как «типичнейшего образца либералыто-буржуаз- ной журналистики» 287 требует коррективов. Показательны в этом плане материалы разделов внутренней жизни («На родине», «Разные разности», «Из русских журналов», «Внутреннее обозрение»). Большинство публикаций постоянного отдела журнала «На родипе» во второй половине 90-х годов — первой половине 900-х годов имело характер недвусмысленных политических обличений, что видно уже из названий заметок. Приведем несколько названий за один только 1901 г.: «Полицейская расправа», «Дело о стачке»,’ «Студенческие беспорядки в Москве», «Положение рабочих на Урале и золотых приисках в Сибири», «Йз голодающих губерний», «Статистика ссылкй в России» и пр.

Такая направленность «Мира божьего» ие'осталась незамеченной реакционно-охранительной печатью. В 1904 г. «Русский вестник» опубликовал подробный обзор годового содержания журнала, имевший характер прямого политического допоса: «Ежемесячный литературный и научно- популярный журнал для , самообразования — „Мир божий“ — в текущем году верен себе... Если под самообразованием разуметь подготовку читателя к совершенному недовольству всем русским, к убеждению, что у нас нет и не было никогда ничего хорошего,; то „Мир божий“ вполне достигает своей цели» 288. Отдел «На родине» вызвал особое негодование рецензента, обвинившего редакцию в том, что журнал «относится вполне безразлично к выдающимся явлениям государственной жизни» (таким, как «рождение наследника престола, убиение министра, начало войны»), сосредоточивая свое внимание исключительно на темных сторонах действительности: «Если прислушаться к словам „Мира божьего“, то во всем божьем мире нет ничего хорошего... жизнь сосредоточилась в мелких грязных углах человеческого унижения... Мрачно, трудио, обидно, скверно... Учитесь ненавидеть родину и при возможности ниспровергнуть ее основы» 289.

Отпошения с цепзурой у «Мира божьего» складывались очень трудно 290. В 1906 г. Богданович рассказал об этом в заметке «Из истории нашего журнала»: «Читатель ничего этого ие знал, не'видел ни наших мук, ни усилий отстоять искру света, которую на протяжении пятнадцати лет мы бережно ограждали от посягательств цензурного ведомства и департамента полиции... Добрая половина ётатей гибла при этом, остальное протаскивалось в изурб- дованном виде... тащить журнал приходилось по таким ухабам, что каждую минуту дело грозило развалиться» (1906, № 1, с. 21-23).

Свидетельством демократической ориентации журнала была возрастающая год от года популярность «Мира божьего», неуклонное увеличение числа его подписчиков. Данные об этом мы находим в ежегодных публикациях «Мира божьего» в разделе «Из журнальной статистики». Так в 1897 г. у журнала было 7990 подписчиков: в 1899 — 11 029; в 1903 — 16 ООО. По утверждению М. Неведомского, число подписчиков журнала достигало 18 ООО 291.

С конца 1905 г. «Мир божий», как и некоторые другие периодические издания, стал выходить без предварительной цензуры. В объявлении о подписке на 1906 г. редакция «Мира божьего» выражала надежду, что это даст журналу «возможность с полной ясностью проявить свое направление и расширить программу». Программа эта была сформулирована далее следующим образом: «Политическое и экономическое освобождение человека,. идея рабочего класса как идея всего человечества — таковы основные стремления журнала... Журнал в социалистическом строе видит путь, ведущий к осуществлению этого принципа. Ближайшей своей задачей журнал ставит пропаганду идеи полного духовного и политического освобождения личности и свободной борьбы за интересы трудящегося класса, то есть перехода власти в руки народа. Наконец, рассматривая федеративный строй как форму, обеспечивающую свободное развитие индивидуальных национальных групп... журнал отстаивает идею автономности народов и народностей, входящих в состав русского государства» (1905, № 12). Декларация эта была подписана редакционным комитетом в следующем составе: В. Агафонов, Ф. Батюшков, Л. Богданович, Н. Иорданский, В. Кранихфельд, М. Куприна, А. Куприн, М. Неве домский, Е. Тарле.

С началом первой русской революции «Мир божий» в ряде своих выступлений приветствовал движение революционных масс. «Всю веру нашу мы полагаем только в силу движения парода, который не даст снова загнать Россию в „дортудр участка“ и на реакцию сверху ответит действиями снизу»,— писал Богданович в ноябре 1905 г. (№ 11, с. 4).

В августе 1906 г. «Мир божий» был закрыт в административном порядке из-за напечатанной в «Политическом обозрении» восьмого номера журнала статьи Н. Иорданского, имеющей следующий подзаголовок: «Крушение „истинно-либеральной“ политики г. Столыпина.— Возвращение правительства на путь полицейского террора.— Возрождение разрозненных и анархических форм революционной борьбы.— Министерские попытки разрешить крестьянский вопрос.— Их бесплодность.— Необходимость созыва Государственной думы» 292. В октябре 1906 г. редакции удалось добиться возобновления издания, однако уже под новым названием — «Современный мир».

Несомненно, что «Мир божий» следует отнести, несмотря иа всю неоднородность, а порой и противоречивость его общественно-публицистического отдела, к числу тех демократических изданий, которые способствовали усилению общественного подъема, содействовали созданию в России оппозиционного общественного мнения в конце 90-х годов и первой половине 900-х годов прошлого века. Радикально-демократическую ориентацию «Мира божьего» во мпогом определили публицистические и литературно- критические выступления А. Богдановича, а также его деятельность в журнале на протяжении многих лет в качестве фактического редактора.

В • пашей научной литературе уже давпо укоренилось мнение, что к середине 90-х годов Богданович, разочаровавшийся к тому времени в народнической доктрине, переходит на позиции «легального марксизма» 293. Утверж дение это нуждается в существенном уточнении. При оценке общественно-идеологической и литературной позиции Богдановича, с нашей точки зрения, недостаточно учитываются связи критика — и через него «Мира божьего» — с движением народоправства294. Известно, что Богданович был привлечен в партию по рекомендации Короленко в тот момент, когда делались еще самые первые шаги ио ее организации — в мае 1892 г.295 В дальнейшем он становится одним' из активных участников движения 296, автором «Манифеста социально-революционной партии „Народного права“ (вместе с П. Николаевым и М. Плотниковым). Его перу принадлежит программная брошюра партии «Насущный вопрос».

Возникновение в 1893 г. партии «Народного права», просуществовавшей до апреля 1894 г., было связано с достаточно драматическими поисками бывшими народовольцами (значительная часть их верпулась к началу 90-х годов из ссылок) новых путей борьбы с самодержавием в условиях кризиса народнического движения. Стремясь избежать «роковых ошибок» прошлого, пародо- правцы провозгласили свое намерение «явиться перед лицом торжествующего абсолютизма не кружком заговорщиков, а политической партией», опирающейся на «более широкий круг народа и общества» 297. С этой целью ими была предпринята попытка создания антиправительственного блока оппозиционных сил. Основанная группой видных революционеров 70-х годов (М. Натансон, И. Тютчев и др.), партия «Народного права» объединила в своих рядах не только бывших народовольцев, по н некоторых деятелей либерального движения, таких, например, как В. Гольцев и П. Милюков. Редактором печатного органа партии дал согласие стать Н. К. Михайловский, который, как пишет О. Аптекман, «хотя и не входил в организацию, но очень близко к ней стоял» 298, так же как В. Короленко и Н. Анненский. Положительная программа народоправства заключалась в выдвижении па первый план «насущного вопроса» о первостепенной необходимости завоевания в России политических свобод.

«Уничтожить самодержавие и заменить бюрократию народным правлением — таковы в совремеппой России непосредственные цели и задачи борьбы за политическую свободу»,— писал Богданович, призывая «стряхнуть с себя гнет обветшалых идей народничества, культурничества, проповеди малых дел», «отказаться от благоговейного преклонения перед мифическим «богоносительным» народом, с его какой-то никому неведомой особливой правдой...» 299 Важной стороной платформы пародоправ- цев был не только резкий разрыв с либерально-народническими концепциями, но и отказ от общенароднических представлений об особом историческом пути России. Народоиравцы призывали призвать бесспорные преимущества — по сравнению с российским самодержавным строем — буржуазного парламентаризма европейского типа, хотя в достижении его виделась им лишь ближайшая задача освободительного движения па пути к социализму300.

Дапная народоправцами присяга верности социалистическому идеалу не меняла, однако, того обстоятельства, что их политическая программа оказалась отделенной от задачи борьбы за социализм, что было характерно для «процесса превращения боевого, революционного народничества в политически-радикалышй демократизм» 30. «Партии, так горячо призывающей к борьбе с иллюзиями, ие следовало бы других вводить в иллюзии первыми же словами своего „манифеста“; не следовало бы говорить о социализме таМ, где нет ничего, кроке конституционализма» 301,— писал В. И. Ленин в своей работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?», в разделе, посвященном анализу «Насущного вопроса», оговариваясь вслед за тем: «...однако, нельзя оценивать народоправцев, не приняв во внимание их происхождение от народовольцев» 302. Связь с революциоино- демикратической традицией отличала народоправство от зрелого буржуазного либерализма того периода, когда уже произошло окончательное размежевание демократических и либеральных элементов в русском освободительном движении. Все исследователи признают вместе с тем переходный, промежуточпьііі характер народоправства по отношению к главным направлениям общественного движения 90-х годов — народничеству (к которому народоправство стояло ближе всего), социал-демократии и либерализму.

Печатью такого рода идеологической переходности отмечена общественно-публицистическая, а также и литературно-критическая деятельность Богдановича. Анализ выступлений критика в «Мире божьем» — а это была его единственная печатная трибуна — убеждает нас в том, что на протяжении многих лет после разгрома (в 1894 г.) партии «Народного права» Богданович, так и не примкнувший ни к какому иному течению, оставался во многом верен исходным пунктам именно народоправ ческой программы. Перейдя из «Русского богатства» в «Мир божий», он начинает выступать — чем дальше, тем более решительно — против «сентиментального народолюбия» во всех его проявлениях, предлагая отличать его от истинного демократизма в духе традиций шестидесятничества. Одновременно мы можем отметить и явную эволюцию Богдановича в сторону признания правоты марксистов в их споре с народниками. Он подвергает резкой критике народнические представления о происхождении русского капитализма (1898, № 3, с. 1—5). Все очевиднее становится для пего «антагонизм интересов в общине, указывающий на ее естественное разложение» (1897, № 7, с. 16), «наивность политической платформы народничества» в целом (1897, № 2, с. 3). Неоднократно выступает Богданович и против отдельных положений субъективной социологии45. Однако, несмотря на все это, он ост&етСй человеком, достаточно далеким от социал-демократического движения. Марксизм интересует его больше в плане полемическом, аптииародпическом, чем в своем собственном позитивном содержании. Богдановича, как и всех парод он равцев, отделяло от него отсутствие четкого представления о классах, о различии их материальных интересов, что само по себе ставило его значительно ближе к общедемократической точке зрения. С теориями субъектив- пых социологов, несмотря на порой ожесточенную полемику с ними, гепетически было связано сохраняющееся у Богдановича представление об интеллигенции как о лидере общественного движения, посителе идеалов социальной справедливости и шире — особой «нравственной силы» (1897, № 6, с. 10), которая была для Богдановича надклассовой категорией.

Показателен спор, возпикший уже после смерти критика, об отношении его к народничеству. Поводом для него послужила статья М. Неведомского «Богданович как писатель и редактор „Мира божьего“», опубликованная в посмертном сборнике статей Богдановича «Годы перелома» (1908) 43. Неведомский, более чем кто-либо другой сближавший Богдаповича с социал-демократическим направлением, категорически, без всяких оговорок писал об отрицательном отношении Богдановича к народничеству во всех его исторических формах, в том числе (это особо подчеркивалось в статье) и к народовольчеству, «имевшему легальным выразителем направление критического народничества, направление Михайловского, Успенского, „Отечественных записок“» 44. С этим решительно ие согласилось «Русское богатство». Гневную отповедь журнала 45 вызвало в особенности утверждение Неведомского, что Богдапович, «анализируя пародничество с точки зре- 42

Наиболее развернуто и четко о своем отношении к историческому спору между народниками и марксистами Богданович скажет в «Критических заметках» за октябрь 1902 г. (№ 10, с. 3—4). 43

Первоначально была напечатана в «Современном мире» под па- званием «Логичная жизнь. (Памяти А. И. Богдановича)» (1907, №4). 44

Годы перелома, с. XXVII. 45

Мы имеем в виду неподписанную рецензию в журпалс «Русское богатство» (1908, № 8) на сборник «Годы перелома», автором которой был II. Якубович. См.: История русской литературы копца XIX — пачала XX века: Библиографический указатель. М., 1963, с. 140.

йия этйческой и психологической... открывал в нем элементы, чуждые истинному демократизму»303. На самом деле Богданович, отвергавший социологические построения народничества, был кровно связан с ним по линии этической н психологической. Показательно, что «Русское богатство» готово было, хотя и с оговорками, но все же в конечном счете признать Богдановича своим единомышленником 4?. Не случайно Богданович откликнулся на смерть Михайловского статьей, выдержанной в тонах почти благоговейных. «...Не стало человека,— писал он,— который в течение сорока почти лег стоял во главе пашей журналистики как признанный вождь и руководитель в важнейших вопросах общественности и критики» (1904, № 3, с. 10) 304. В своей полемике с праволиберальным крылом народничества Богданович во многом шел вслед за Михайловским, равно как и в ряде своих литературных оценок. Об этом свидетельствуют, в частности, и отзывы Богдановича в «Мире божьем» о книгах и отдельных выступлениях в печати Михайловского (см., например: «Критические заметки» за 1900 г., № 3 и № 9).

Этико-психологической связью с народничеством объясняется отчасти и то обстоятельство, что Богданович, как и Михайловский, сочувственно воспримет этическую программу новой, «постлегально-марксистской» волны русского идеализма, оставаясь чуждым его философской платформе. «Мир божий» в 1900 г. в разделе «Из русских журналов» с оттенком одобрения писал о том, что Михайловский в очередном обзоре «Литература и жизнь» (помещенном в мартовской книге «Русского богатства» за 1900

г.) «приветствует» намечающийся в выступлениях Струве поворот в сторону признания «важности и необходимости субъективно этической точки зрения па общественные явления, которую Михайловский еще в 70-х годах выставил как противовес против крайнего позитивизма» (1900, № 5, с. 44). В 1903 г. Богданович выступил с обзором сборника «Проблемы идеализма». Оставляя в стороне философскую сторону новой идеалистической доктрины (в той же мере, как и эстетическую ее программу), он сосредоточил свое внимание главным образом на освещении участниками сборника проблем сущего и должного, нравственного идеала, нравственного долга.

Выступление Богдановича отразило определенное разочарование его в результатах общественного движения на этом этане. В 1902 г. в работе «Что делать?»

В. И. Ленин говорил о периоде «разброда и шатания» в российском социал-демократическом движении. Взгляд революционной социал-демократии на пути преодоления этих кризисных явлений отличался от взгляда Богдановича. В 1903 г. критик писал: «В свое время марксизм порешил окончательно с социальным утопизмом, и это было огромным шагом вперед, приведшим к блестящим завоеваниям в области практических задач и создавшим огромное общественное движение, влияпие которого сказывается на всех областях жизни. Но затем отсутствие утопического элемента и практицизм, если можно так выразиться, начали подрывать самое движение, как бы потерявшее душу». В платформе «правственного идеализма» Богданович увидел «стремление к высшим нравственным задачам», которое должно было, по его убеждению, внести дополнительные духовные стимулы в общественное движение (1903, № 2, с. 3). Во всем этом еще раз сказался общий эклектизм идеологических построений Богдановича (с одной стороны, вполне лояльное и даже сочувственное отношение к позиции марксистов в их споре с народничеством, с другой — элементы традиционно народнических воззрений, с третьей — некоторые либеральные иллюзии в духе народоггравческой объединительной программы, представление об общности интересов различных социальных слоев и групп). Тем не менее наиболее примечательной чертой Богдаиовича-критика, публициста и общественного деятеля, всегда оставался ярко выраженный демократизм народовольческой «закваски». ,

Для понимания общественной позиции Богдановича особенно важен неизвестный до последнего времени факт его длительной связи с революционным подпольем, свидетельствующий о верности народовольческим традициям. Исследования сравнительно недавних лет показали, что движение народоправства ие прекратилось после разгро- на партии в 1894 г., как это долгое-время считалось, но продолжало существовать в глубоком подполье вплоть до конца десятилетия. В уже упоминавшейся монографии

В. Широковой дается характеристика нелегальной деятельности уцелевших после массовых арестов членов партии «Народного права», в которой «главную роль играли петербургские народоправцы, группировавшиеся вокруг Богдановича»4Э. Находившийся под постоянным надзором полиции Богданович в конце 90-х — начале 900-х го- дов неоднократно подвергается арестам .

В. Широкова обращает внимание на стремление на- родоправцев использовать «Мир божий» в качестве своей печатной трибуны. Заметим, что с журналом оказалась тесно связана целая группа других членов партии «Народного права» — М. Плотников, П. Николаев, М. Миклашевский (Неведомский), В. Богучарский-Яковлев. Задачи просвещения (политического, научного, культурного), создания оппозиционного общественного мнения, составлявшие одну из важных сторон программы народоправства, нашли непосредственное отражение во многих материалах, публиковавшихся на страницах журнала. Характерной чертой культурно-просветительской программы «Мира божьего» был упорно отстаиваемый Богдановичем «демократический принцип» (родословную его критик вел от революционных демократов 305) — обращение к широким демократическим слоям общества, к «среднему читателю». Для Богдановича именно революционно-демократическое просветительство стало после разгрома партии «Народное право» определяющим принципом его литературно-критической деятельности в журнале.

3

Вступив на литературное поприще в середине 90-х годов, Богданович сразу же заявляет о себе как о приверженце традиций революционно-демократической эстетики. Продолжение их он видит прежде всего в защите реализма и общественной функции искусства. В литературе 90-х — первой половины 900-х годов Богданович — один из пред ставителей утилитарной, «направленческой» критики. Литературное наследие его, представленное ежемесячными «Критическими заметками» (с 1895 по 1906 г.), очень неравноценно. В непримиримой резкости своих суждений критик доходил иногда и до явных упрощений. Таковы, например, его прямолинейно отрицательные суждения о Лескове, свидетельствующие о том, что Богданович не мог постичь как идеологическую, так и эстетическую природу противоречий писателя. Вместе с тем критик порой опережал своих современников в раскрытии социального смысла литературного произведения. Так Богданович, по свидетельству современного исследователя, один из первых увидел в «Воскресении» Толстого социальный роман («Критические заметки» за февраль 1900 г.) 306.

Одну из наиболее значительных страниц в наследии критика представляет собой обширный цикл статей о пи- сателях-народниках (Н. Наумове, Н. Каронине-Петропав- ловском, Гл. Успенском, Н. Златовратском), опубликованных Богдановичем в период с 1897 по 1902 г. Первое, что обращает на себя внимание — это резкое разграничение, проводимое Богдановичем между писателями-народ- никами «старого типа» и эпигонами народничества (олицетворявшимися для Богдановича, например, в М. Меньшикове), заменившими общественные идеалы «буржуазными мечтаниями о сладости существования на лоне природы». Возникновение такого «цветочного идеала» Богданович связывал с «последней метаморфозой народничества», сего превращением в «народничество на буржуйной подкладке» (1898, № И, с. 6-7).

Иным было отношение критика к «{народникам прежнего типа», к числу которых он относил Гл. Успенского, а также Н. Каронина, Н. Наумова, Н. Златовратского,

А. Энгельгардта. Некоторых из них он оценивал чрезвычайно высоко в качестве правдивых бытописателей народной жизни. Успенского Богданович называет самым любимым своим писателем, «великим непосредственным художником, которому только недостаток цельного миросозерцания мешает быть гениальным» (1897, № 2, с. 1). . К его имени он обращается почти в каждой из упомянутых выше статей*, с ним сравнивает, ему противопоставляет, и потому фигура Успенского оказывается в цеитрь народнического цикла, хотя формально ему была целиком посвящена лишь одна статья 1902 г. (№ 7). Главная заслуга Успенского в том, что он «в самый разгар народнических увлечений... неизменно оставался правдивым и, страстно болея душой за «мужицкое свинство», представил все отрицательные стороны народной жизни так же ярко и выпукло, как и привлекавшие его положительные» (1902, № 7, с. 22). В характерном для, Успенского объединении в одном лице публициста и беллетриста (что постоянно отмечалось, хотя и но-разному оценивалось современной критикой) Богданович видел не просто особенность художественной манеры, но драматическое противоречие писателя, своего рода блестящий пример «раздвоения личности» (1897, № 4, с. 12). В Успенском, писал Богданович, «публицист и страстный народник постоянно борются с великим непосредственным художником... что и производит тот болезненный диссонанс, который на каждом шагу поражает в его творчестве... Художник, спас Успенского как писателя» (1897, № 2, с. 1—2).

•Соотношение между мировоззрением и творчеством — основная проблема и других статей Богдановича о литературном народничестве, с точки зрения которой определяется им ценность тех или иных его явлений. Выразительна в этом же плане характеристика, которую Богданович дает «Письмам из деревни» А. Энгельгардта: «Публицист Энгельгардт шумит и с пеной у рта доказывает, что „дешев хлеб — дорог труд, и мужик благоденствует“. Художник молча и спокойно рисует такие картины этого „дешевого благоденствия“, что у читателя сердце сжимается от презрения и жалости... художник... победоносно ниспровергает публициста, хотя последний как бы руководит первым» (1897, № 4, с. 12) 307. Иной исход, другое разрешение того же конфликта Богданович отмечал у Златовратского, в произведениях которого «желание не столько рисовать, сколько морализировать и поучать» обернулось, по мнению критика, в конце концов отсутствием интереса к реальной деревне (1898, № 1, с. 8, 4, 6). Еще один, также негативный вариант разре-

Шеййй ЭтОГб стбль характёрйогб для йароДиической беллетристики противоречия Богданович находил в творчестве Наумова (1897, № 2, с. 1).

Наиболее правильным (и близким к своей собственной позиции) Богданович считал то .понимание народа и отношение к нему, которое было свойствённо Щедрину: «Был ли Щедрин народником в том смысле, как понимается это направление теперь? ... он не идеализировал ни мужика, пи деревни со всем ее укладом и восставал против жалостливого отношения к мужику... Он требовал только справедливости для мужика, как требовал ее и для всех... К великому ущербу для развития русского сознания правильный взгляд Щедрина был надолго вытеснен из литературы народническим сладкогласованием г. Златовратского с братией» (1899, № 9, с. 65—66).

Основное противоречие у писателей-народииков, -писал Богданович, «заключается в изображении ничтожности современного деревенского уклада... и в то же время в указании на этот «мир» как на идеал, к которому должна стремиться интеллигенция» (1898, № 11, с. 13). Подход Богдановича к произведениям народнической беллетристики, понимание ее противоречий соотносились с отдельными выводами марксистской критики того времени, в частности с некоторыми суждениями о Гл. Успенском и Каронине в статьях Засулич и Плеханова, опубликованных на страницах нелегальной прессы.

В своих «Критических заметках» Богданович неоднократно обращался к вопросу о причинах еще недавней огромной популярности некоторых, впоследствии утратргв- ших свое звучание, произведений демократической литературы прошлых лет. В 1900 г. между Богдановичем и Михайловским развернулась острая полемика в СВЯЗЕЙ с выходом второго издания запрещенного в 70-е годы романа Д. Мордовцева о «новых людях» — «Знамение времени» 308. Михайловский не оспаривал суждения Богдановича о романе Мордовцева как о произведении малохудожественном, аляповатом и даже топорном. Вместе с тем он решительно не согласился с утверждением, что произведение это отражало, хотя и в грубо прямолинейном изложении, настроения. передовой части общества. Суть спора была, однако, в другом. В ироническом пере сказе содержания романа и комментарии к нему Михайловский усмотрел пренебрежительное и даже кощунственное отношение Богдановича к идеям 60—70-х годов 309. Между тем Богданович подверг осмеянию преимущественно разного рода утопические проекты переустройства общества, нашедшие отражение в романе и связанные с безграничной верой в способность личности «перестроить мир на разумных началах» (1900, № 8, с. 6), что прямым образом соотносилось со слабыми сторопами народнической доктрины.

Была в позиции Богдановича и другая, собственно эстетическая, сторона. Роман Мордовцева, представлявший собой, по единодушному мнению критики, во многом непереваренную смесь из публицистики, научного трактата и художественного вымысла, несомненно, привлек внимание Богдановича и своей открыто заявленной полемикой со старой «художественностью» 310, что Богданович считал опасной тенденцией в развитии демократической литературы. Анализируя творчество писателей- народников, Богданович приходил к весьма важным для своей эстетической позиции выводам. Ни в каких других своих статьях он не выступал с такой страстью против преобладания тезиса над художественным изображением, за право художника на самостоятельное, свободное от идеологической предвзятости познание жизни. (Подобная позиция в применении к другим, не принадлежащим к литературному народничеству, художественным объектам давалась критику, как мы увидим далее, куда с большим трудом.)

Следует заметить вместе с тем, что порой Богдапович слишком категорически противопоставлял миросозерцание литераторов-народников их творчеству, недооценивая влияния на них прогрессивных сторон народнической доктрины. В этом смысле суждения, например, Плеханова о литературном народничестве были более диалектически-

Ми й Ширбкйми. Своеобразие позиции Ёогдановйча заключалось в данном случае в резко выраженном полемическом акценте на реалистических достоинствах лучших произведений писателей-народников, на их заслугах в выработке — «вопреки» мировоззрению — новых представлений о народной жизни, в том числе и антинародниче- ских по существу своему, сыгравших такую важную роль в последующем развитии литературы. Так, по мнению Богдановича, писатели-народники предвосхитили, некоторые коллизии «деревенских» произведений Чехова, и в частности «Мужиков». «Читатели, конечно, помнят еще,— писал Богданович в 1898 г.,— те негодующие вопли и тьму ругательств, которыми народники встретили рассказ Чехова „Мужики“. Чехова укоряли в нарочитом оклевета- нии деревни, в грубом непонимании народной жизни, в злобном отношении к народу, даже в „марксизме“... А между тем в его рассказе не было ничего нового, ничего, что еще задолго до него не было бы сказано именно народниками-беллетристами, вроде Каропина». Приведя примеры «поразительного реализма», с которым Каронин рисует «необъятный мир тьмы, невежества, животного прозябания», Богданович не без горечи восклицал: «Неужели эти архиеретические мысли высказывает народник, а не заядлый марксист?» (1898, № 11, с. 11—12).

В цикле статей Богдановича о Чехове (семь статей, в основном относящихся к 1897—1899 гг.) отразились как противоречия критика, так и движение — через преодоление собственных схем — к постижению сложного общественного смысла чеховского творчества. Известно, что именно Чехов, явившийся своего рода связующим звеном между литературой 80-х и 90-х годов, писателем, чей опыт сыграл столь важную роль в формировании нового литературного поколения, оказался наиболее сложным объектом для критики самых разных направлений. «Антидоктринерство» Чехова было особенно непримиримо воспринято народнической критикой, постоянно ставившей писателю в вину «безыдейность», отсутствие общественной позиции и пр. Богданович в данном случае с самого начала выступил как прямой оппонент народнической критики. Он горячо приветствует публикацию «Мужиков» (это была его первая статья о Чехове, напечатанная в июне 1897 г.), признает огромное общественное значение произведения Чехова, подчеркивая полемическую, анти- народническую его направленность: «Художник как буд-

ТО Желает дать ответ на прежние призывы в деревню, в которой якобы одной спасение от зол современного капиталистического строя... Правду жизни можно найти только в деревне; добрые нравы — только в деревне, сколько раз мы это слышали». Заметим, что спасение деревни критик видит в приобщении ее к «развивающему, культурному влиянию города», на которое, считает он, «наша литература не обращала до сих пор внимания, с избытком рисуя дурные стороны городской жизни» (1897, № 6, с. 5—6). В этом особенность позиции Богдановича в острой полемике вокруг «Мужиков» Чехова 311, в которой он, по собственному его определению, занял «середину между... крайними мнениями», между «неумеренным гонением» и «непомерной хвалой» (1898, № 1, с. 1).

Следующая статья Богдановича о Чехове, появившаяся несколько месяцев спустя («Критические заметки» за декабрь 1897 г.), содержала, однако, уже несколько другие акцепты: «...Критики, накинувшиеся на Чехова за сугубо мрачный взгляд его на деревню, могут утешиться, так как взгляды автора на город, выраженные в «Моей жизни», еще безотраднее»,— писал Богданович в связи с выходом «Мужиков» под одной обложкой с «Моей жизнью» в 1897 г. Богданович ие может смириться с тем, что на вопрос «где же выход?» «автор ие дает ответа», видя причину этого в том, что Чехов так и не совладал с унылым настроением «восьмидесятничества» (1897, № 12, с. 1, 2, 5). С отголосками традиционно народнических воззрений на Чехова, в особенности ранних оценок Михайловского («Художественное творчество его напоминает превосходное, но разбитое зеркало» и пр.), мы встречаемся и в другой статье Богдановича, посвященной «Человеку в футляре». Здесь снова прозвучит — несмотря на высокую оценку произведения — недоверие к авторской позиции: критику хотелось бы более явных, отчетливых акцентов на общественных причинах «футлярного существования». Он выражает надежду, что в Чехове «назревает какой-то перелом, прорывается нечто, сближающее его и с другими нашими великими художниками, которые никогда не могли удержаться на чисто объективном творчестве и кончали проноведыо» (1898, № 10, с. 8-9).

В последующем, однако, постепенное принятие Чехова совершается у Богдановича по другой линии — через постижение рисуемой писателем сложной, опосредованной связи между жизнью личной и жизнью общественной, через понимание «мучительно-тревожного настроения чуткого и вдумчивого художника», являющегося «выразителем тех глубоко скрытых общественных настроений, которые назревают в массе общества, еще бессознательных, но уже властных и многозначительных» («Критические заметки» за февраль 1899 г., посвященные рассказам «Случай из практики», «Новая дача», «По делам службы»). Богданович и здесь констатирует, что «автор не дает ответа» на невеселые думы изображаемых им людей, но уже с пониманием того, что за этой «неопределенностью» ощущается у Чехова поиск новых, более сложных ответов на «тревожно стучащиеся в душу читателя неразрешимые вопросы жизни» (1899, № 2, с. 1, 6, 10).

Несколько позже Богданович в одном из своих критических. обзоров выступит уже с отповедью всем тем, кто продолжал обвинять Чехова в безыдейности на том только основании, что он «не тенденциозный писатель, что в его произведениях нет этикеток с яспыми обозначениями нравственных качеств его героев и с пояснениями автора, как к пим следует относиться» (1902, № 10, с. 12).

Как все критики, принадлежавшие к демократическому лагерю, Богданович связывает реализм в литературе, а также саму способность ее осуществить свое общественное назначение непосредственно с проблемой отображения народной жизни. Этот критерий всегда оставался для него главным при оценке художественного произведения. Были, однако, у Богдановича здесь и некоторые свои, особые акценты, которые наиболее отчетливо проявились в интерпретации им творчества Горького, Вересаева, Гарина-Михайловского, Чирикова, Юшкевича и других писателей, вступивших в литературу в 90-е годы. Каждому из названных выше писателей Богданович неоднократно посвящал свои «Критические заметки». «...Он один из первых приветствовал исключительные таланты Горького и Андреева и воспринял от купели юношеские произведения многих беллетристов, пользующихся теперь большой известностью, а тогда — робких, застенчивых»,— свидетельствовал Куприн 57а.

Богданович решительно не соглашается с распространенным в конце 90-х — начале 900-х годов утверждением, «будто с падением народничества в наше время понизился интерес к народу и в литературе, и в обществе» (1900, № 8, с. 9). Он берет новую демократическую литературу под защиту от обвинений в отсутствии общественных идеалов,'равнодушии к действительности, в том, что литература порвала связь с традициями 60—70-х годов. (См. полемику Богдановича с Г. Новополиным, автором книги «В сумерках литературы и жизни» в «Критических заметках» за октябрь 1902 г.) «В литературе... вопрос о народе не сходит со сцены,— писал Богданович в 1900 г.,— но только постановка самого вопроса действительно совершенно иная... Литература двух последних десятилетий развеяла туман, заволакивающий деревню в глазах интеллигенции, и правда о народе разрушила народническую легенду» (1900, № 8, с. 9—10). С другой стороны, «литература теперь иначе относится к ПОНЯТРПО „народ“,— констатирует Богданович, имея в виду расширение этого понятия: отход от преимущественного изображения крестьянства, большее внимание к жизни демократических слоев города, „среднему человеку“» 312.

Другая, не менее важная, особенность литературы 90-х годов заключалась, по мнению критика, в заметном повышении писательского интереса к отдельной личности — в стремлении запечатлеть не столько коллективный облик народной массы, что было характерно для литературного народничества, сколько неповторимую и протестующую человеческую индивидуальность. В этом ключе были прочитаны им некоторые произведения Вересаева, выделяющиеся «новизной освещения трудовой жизни», и в частности повесть «Два конца» (1902, № 11). Под этим же углом зрения рассматривает Богданович и творчество раннего Горького. Литература, считал Богданович, сделала «огромный шаг впсфед в этом расчленении народа, который уже никому теперь не рисуется в виде огром-

Мой одноликой ёДиЙйЦы, йро^йвопоставляемой иптёлЯИ- генции как ничто ей противоположное... когда явился в лице Горького писатель, давший ряд талантливо нарисованных типов из народной среды, читатель и литература единогласно приветствовали его как давшего нечто новое, оригинальное и заслуживающее огромного внимания» (1900, № 8, с. 9).

В статье 1898 г. «Философия приволья. Очерки и рассказы Максима Горького» (№ 7) 313, сравнивая Горького с его предшественниками — бытописателями босячества, Богданович увидел своеобразие подхода писателя к этой теме не только в «жестокой правде» изоб|ражения, но и в создании образа человека, непримиримо относящегося к существующему порядку жизни. Изображенные Горьким характеры, самые сложные душевные движения его героев, их поиск смысла существования Богданович находил естественными и художественно мотивированными, ибо для них «вековечные вопросы, над разрешением которых бьется человечество уже тысячелетия», представляют отнюдь не теоретический интерес: «это не идейные вопросы», а сама «жестокая действительность, требующая практических ответов» (1898, № 7, с. 11). В «Фоме Гордееве», поначалу встреченном критиком почти восторженно, он также видел «олицетворение протеста лучших сил человека против царящей пошлости и убаюкивающей тишины застоявшейся жизни» (1899, № 9, с. 70). Однако конец романа его разочаровывает: неспособность героя найти выход из «темного царства» не вяжется, по мнению критика, с представлением о его бесспорной силе, и потому «Фома как тип не удался автору» (1899, № 11, с. 4). Через несколько лет Богданович придет примерпо к такому же заключению и о повести Горького «Трое». Он писал о Луиеве: «Не может быть, однако, чтобы такие по существу хорошие натуры, цельные и крепкие, были лишними. Если они не укладываются в рамки выпавшей им па долю жизни, они сумеют переделать эти рамки по своим размерам, когда поднимутся на высшую ступень развития» (1902, № 1, с. 10—11). В оценке. Горького, как и некоторых других писателей, Богдановича порой «подводил» слишком буквальпо понятый критерий верности действительности.

Так, ои обвинял Горького в «нескрываемом пренебрежении к интеллигенции» на том основании, что в романе «Фома Гордеев» единственный представитель интеллигенции, с которым соприкасается Фома,— якобы «полусумасшедший народник»: «Мы думаем, нужно совсем закрыть глаза на текущую жизнь, чтобы, как Горький, прийти к такому выводу»,— писал он (1899, № И, с. 3-4).

Проблема изображения интеллигенции была для Богдановича одной из наиболее болезненных точек в современной ему литературе, в особенности когда она оказывалась связанной с темой самовыражения нового поколения, вступившего в жизнь на волне крушения народнических идеалов,— поколения, к которому он причислял и себя. Наиболее четко критик выскажется по этому поводу в отклике на выход сборника очерков и рассказов Вересаева в 1898 г., анализируя повесть «Без дороги» как драму интеллигенции «переходной эпохи, когда старое изжито, истрепано в конец, а новое еще даже не мелькнуло вдали» (1898, № 12, с. 3). Для нас важно отношение Богдановича к главному персонажу повести. «К людям переходных эпох принято относиться несколько свысока,— пишет он.— То, мол, были герои, а это — жалкие люди, к добру и злу постыдно равнодушные... но... и во времена унылого застоя... есть тоже свои герои, которые, не имея собственного знамени... честно сознаются в своем незнании, где искать это „знамя*“, и находят в себе достаточно сил принести себя в жертву, хотя и не веря в спасительность ее» (там же, с. 6). Критик явно преувеличивает «героичность» главного персонажа, Чеканова, его «веру в людей и лучшее будущее». И это не случайно — интонации сочувствия к драме героя, принадлежащего к поколению, «отравленному книжной проповедью о подвиге», звучат у Богдановича, пожалуй, более явственно, чем у других критиков его времени.

В сущности, та же позиция выразилась и в отклике на полемику вокруг повести «Инвалиды» Чирикова, изобразившей, по словам критика, «представителей вымирающего направления». Богданович, с одной стороны, решительно отметал обвинения Чирикова в клевете на своих героев, прозвучавшие в журнальной полемике, отмечая реальность нарисованных им типов, но все же счел нужным подчеркнуть, что его собственное отношение к «инвалидам» значительно более положительно, чем авторское: «Мы готовы отдать им полную дань уважения. Они сыграли свою роль, но память по себе они оставили хорошую, которою не всякий может гордиться» (1898, № 1, с. 1,3).

Вместе с тем критик был внимателен и чуток к новым веяниям в среде интеллигенции. В этом смысле показательна его оценка рассказа Вересаева «Поветрие», изобразившего спор между народниками и марксистами. Богданович приветствовал «попытку Вересаева наметить слагающийся новый тип в лице Наташи>у, сочувствующей марксизму, которая «постепенно среди хаоса находит дорогу», хотя он и не определял до конца своего собственного отношения к этому новому типу. Но, в противоположность Михайловскому, увидевшему в рассказе Вересаева лишь предубежденное изложение марксистской «доктрины», Богданович оценивает «Поветрие» как «интересный очерк, написанный с большим знанием современных отношений между двумя борющимися течениями, с большой выдержкой и редкой в наше время объективностью» (1898, № 12, с. 9).

В конце 90-х — начале 900-х годов Богданович часто обращается к теме «идейного разлада» между представителями разных поколений, «отцами» и «детьми», к разным вариантам отражения ее в литературе, подчеркивая, что переживаемое время — переходная историческая эпоха, когда «происходит смена не поколений, а миросозер- цаний, образуется водоворот, в котором смешиваются м сталкиваются разнороднейшие элементы и разобраться среди них хладнокровно может разве историк» (190С. № 1, с. 3).

Критик считал, что современные писатели недостаточно полно отражают коллизии своего переломного времени, его сложпость и противоречивость. Именно с этим и была связана неудовлетворенность состоянием литературы, выражавшаяся им довольно часто и соседствовавшая в его обзорах с высокой оценкой отдельных ее явлений. Он пишет, например, в связи с разбором произведений Н. Телешова и А. Серафимовича, выпущенных издательством . «Знание»: «Оба они, несомненно, талантливые и яркие художники, но в них мы не чувствуем современности с ее нервностью, тревожным исканием новых путей в осложнившейся жизни и чуткостью к беспокойному настроению, переживаемому нами теперь» (1903, № 4, с. 3).

В следующем году он отмечает в итоговом критическом обзоре «щемящую сердце картину — молчаливую литературу на фоне мятущейся жизни» (1904, № 1, с. 2).

В самом начале 900-х годов критик неоднократно варьирует мысль о «предчувствии нового в искусстве, которое в старой своей реалистической форме отстало от жизни» (1900, № 1, с. 4). И хотя у Богдановича не было развернутой и четко сформулированной позиции по отношению к дискуссионным вопросам реализма и эстетической проблематике, непосредственно с ними связанной, симптоматичным в данном случае было уже само признание критиком необходимости обновления реализма. Широту представлений Богдановича о реализме, подтверждают, с одной стороны, суждения его о Л. Андрееве (например, в дискуссии по поводу рассказа «В тумане» — 1903, № 2), а с другой — некоторые его высказывания об Ибсене. Считая, что реализму отнюдь не противоречат ни условный, ни фантастический элементы, которые могут способствовать «углублению содержания», он полемизировал с точкой зрения на Ибсена как на явление символизма, высказанной 3. Венгеровой (1897, № 3, с. 5) 314.

Произведениям русских символистов Богданович посвятил немало резких строк, считая их неудачным подражанием западным образцам. Вместе с тем он в своей первой же антисимволистской рецензии признавал правомерность стоящих за этими, неудачными, по его мнению, поэтическими опытами художественных поисков. Цель символизма, писал Богданович, «представить не только внутренний мир человека, но найти выражение в звуках и красках для тех смутных, неуловимых ощущений, из которых складываются представления и понятия... Нельзя отказать в законности такому стремлению, которое может привести к неизвестным нам пока открытиям в области языка и дать средства к выражению тончайших ощущений и настроений души» (1895, № 10, с. 193) 315. Продолжая в дальнейшем в целом отрицательно относиться к практике русского символизма, Богданович неоднократно подтверждает (особенно категорично в пачале 900-х годов) эту свою позицию — взгляд на символизм как на симптом «искания новых форм для искусства» (1900, № 1, с. 4), что было поставлено ему в вину на страницах «Русского богатства», увидевшего в очередных «Критических заметках» А. Б. «прославление символизма» и «похороны реального искусства» 316.

Рассмотренные выше статьи дают представление о том, как в литературно-критической практике Богдановича преломлялась его общественно-идеологическая позиция — критика народнических иллюзий патриархального толка, апелляция к городской цивилизации, стремление к пробуждению нравственного чувства и правосознания личности.

Есть основания говорить об элементах буржуазного просветительства в демократической, народоправческой по существу своему, культурной программе Богдановича, но, конечно, не о буржуазном ее «пафосе». О том; насколько далек был Богданович от какой-либо апологе- тизации русского капитализма, убедительно свидетельствуют его литературно-критические отклики на произведения, так или иначе затрагивающие эту тему. Так, в заметке под характерным названием «„Хлеб“ — роман Ма- мина-Сибиряка как иллюстрация хищнической стадии капитализма» он говорит о заслуге писателя, обратившегося к новому в отечественной литературе типу крупного капиталиста, в частности, о том, что, «очерчивая этот тип, Мамин, в противоположность Боборыкину, не приходит в восторг и отнюдь не обеляет его» (1895, № 12, с. 233, 236). Но, отдавая должное «образам Деруновых, Колупа- евых и Разуваевых... в гениальных очерках Щедрина и Гл. Успенского» (1898, № 3, с. 1), Богданович одновременно выступает очень резко против отражения в литературе «народнической схемы капитализма» (таков был подзаголовок его статьи о рассказе С. Елпатьевского «Спирька») как угрожающего фантома, «наросшего на здоровом древе русской жизни» (1898, № 3, с. 3).

Задачу изучения, свободного от какой-либо предвзятости, социального процесса и выдвигает критик в противовес «народническому трафарету». Русский капитализм он считает явлением «далеко еще не сложившимся, пребывающим „на ходу“ и крайне изменчивым», уже «перешагнувшим за стадию Чумазого, но еще не отлившимся в более определенную форму, которую мог бы схватить и изобразить вдумчивый художник» (1898, № 3, с. 5). Такая выжидательная по существу своему позиция редактора журнала., очевидно, сказалась и на прозе «Мира божьего». На протяжении всего издания не было опубликовано ни одного произведения, непосредственно запечатлевающего практику русского капитализма 63.

Признавая реальным процесс капитализации России, критик неоднократно отмечает и положительные стороны этого процесса, много пишет о роли фабрики, возражает против расхожих народнических представлений о ней. Отражение подобного рода представлений он видит, в частности, в «Молохе» Куприна, замечая при этом: «Взглянуть на фабрику с другой стороны, оценить в ней не только разрушительную силу, но и созидательную давно пора» (1898, № 2, с. 5—6).

В конце 90-х годов * Богданович все чаще заявляет о себе как о противнике сложившегося в общественном и художественном сознании антагонистического противопоставления города деревне. Его чрезвычайно привлекает «мысль о возможности примирения интересов деревни и фабрики» — «двух огромных факторов в современном строе», которую он находит в романе Боборыкина «Тяга», хотя эта м&сль и воплощается здесь, по словам критика, весьма искусственно, с натяжками и утопическими проектами (1898, № 6, с. 6, 10).

«Фабрика, понимаемая в широком значении», и есть, в представлении Богдановича, тот «новый фактор, который вносит в деревню культуру, объединяющую эту деревин) с остальным миром» (1900, № 1, с. И). Отметим

сразу. характерный для Богдановича по преимуществу

, -, ?'* • , .

&3 Характерно, что среди ряда помещенных журналом больших .1 • "Произведений Маадица-Сибиршса, постоянно сотрудничавшего в «Мире божьем», пет пи одного из тех, которые снискали автору славу бытописателя российского капитализма.

т

культурйо-этйческий подход к рассмотрению взаимоотношений города и деревни — вопросу, занимавшему столь большое место в литературной полемике 90-х — начала 900-х годов. В качестве главного аргумента, выдвигаемого в полемике с традиционно народническим взглядом на фабрику, у Богдановича фигурирует прежде всего указание на «возможности для развития культуры, скрытые в этом колоссальном организме» (1901, № 8. с. 10). Более всего его интересует тот новый, по сравнению с деревней, тип личности, который вырабатывается благодаря фабричным и шире — городским — условиям труда и быта. Именно под этим углом зрения критик рассматривает многие произведения демократической литературы 90-х годов.

Идеалы просвещения, политического и культурного развития личности Богданович, хотя и несколько отвлеченно, связывает со становлением «нового промышленного строя», имеющего своим обязательным и естественным следствием демократизацию культуры. На Западе, подчеркивал он, «литература высшего класса, его газеты, его живопись, театр, университетская наука стали в значительной степени уже теперь доступны рабочему классу» (1898, № 6, с. 4). Он считает, что и в России «за последнюю четверть века, несомненно, народился новый читатель, явившийся из тех слоев населения, которые раньше не имели ничего общего с литературой...» (1901, № 1, с. 3). Проблема нового демократического читателя, активного культурного деятеля из народной среды настойчиво выдвигается Богдановичем как важнейшая проблема времени. Это одна из постоянных тем его «Критических заметок». Он считает «вполне допустимым такое состояние общества, при котором рабочий читатель явится главным двигателем и вдохновителем искусства и науки. Как отразится такой коренной переворот на искусстве, теперь даже предвидеть невозможно. Можно одно сказать с полной уверенностью, что это будет благодетельным переворотом прежде всего для искусства» (1898, № 4,<с. 5). ’

Такого рода последовательный демократизм достаточно резко отделяет Богдановича и от идеологической платформы «культурного капитализма» и от просветительной программы русского либерализма. Современники Богдановича впоследствии, уже после его смерти, с большим единодушием отмечали, что созданный им журнал для «сред него читателя» был «главным делом жизни» Богдановича. «В журнале он видел прежде всего средство для воспитания — культурного вообще и политического в частности — широких кругов демократии»,317 — писал М. Неведомский.

4

До начала 900-х годов Богданович целиком определял литературно-критическую позицию журнала. После смерти Давыдовой в 1902 г. издание перешло к ее приемной дочери Марии Карловне, ставшей к этому времени женой Куприна (впоследствии — Куприна-Иорданская318). В 1902 г. Куприн вошел в состав редакции «Мира божьего». В том же 1902 г. умер и официальный редактор журнала Острогорский. На его место был приглашен — при содействии Короленко — Ф. Д. Батюшков, историк литературы и критик, приват-доцент Петербургского университета по кафедре всеобщей литературы 319.

«...Наступило время, когда Ангел Иванович [Богданович] должен был поступиться своей властью, которую он раньше разделял только с Александрой Аркадьевной Давыдовой»,— вспоминает Куприна-Иорданская. Батюшков «на первом же редакционном собрании заявил, что он, подписывая „Мир божий“, берет на себя полную ответственность за журнал, поэтому он должен быть осведом- лей о йсех поступающих 6 редакцию Материалах, бму должно принадлежать право вето»320. Отдел беллетристики распределился между Батюшковым, Богдановичем и Куприным. Статейный материал — между Батюшковым и Богдановичем.

К моменту прихода в «Мир божий» у Батюшкова уже была сложившаяся репутация эрудированного, европейски образованного критика академического склада. Для ли- тературно-критической позиции Батюшкова показательны были выступления против утилитаристских припципов народнической критики. По мнению Батюшкова, Михайловский, столь горячо призывавший соединить «правду — истину» и «правду — справедливость», сам остался «поборником по преимуществу лишь второй из этих идей» и при этом «почти не вспоминал о красоте как третьем, существенном элементе правды» 321.

Первые выступления Батюшкова в «Мире божьем» (еще до прихода в журнал в качестве его официального редактора) —две статьи 1901 г. (в № 8 и № 10): «Бодлер и его русский переводчик П. Я.» и «Еще о Бодлере и его русском переводчике». В обеих статьях критик выступал против трактовки творчества Бодлера в переводах П. Я. (П. Якубовича), полагая, что переводчик затушевывает темные стороны мировоззрения французского поэта, не желая видеть в нем «певца зла» и «отца русского декадентства» 6Э. Вместе с тем в самом факте обращения П. Якубовича к Бодлеру Батюшков увидел — об этом, правда, он писал уже в своей более поздней статье «Новые побеги русской поэзии» — знаменательное свидетельство отхода «былых народников» от «литературного консерватизма» (1903, № 10, с. 10).

В этой же статье была сформулирована позиция Батюшкова по отношению к новым течениям в искусстве. Она сводилась к разграничению «декадентства в тесном смысле слова» (которое он определял как «понижение нравственных свойств человека с точки зрения личных и общественных идеалов», как «одностороннее увлечение формальными новшествами в ущерб смыслу») и плодот- йбрнОТЧ) ЙО существу своему <<Д1ШЖе11ЙЙ В пользу возрождения поэзии и обновления способов ее выражения» (там же). Критически относясь к русскому символизму в целом, не признавая его в качестве течения с особой эстетической платформой, Батюшков вместе с тем отдавал должное таланту отдельных его представителей, защищал от нападок критики некоторые их произведения. В этом смысле многие конкретные его оценки (например, характеристика произведений Бальмонта, Минского) приходили в прямое противоречие с точкой зрения Богдановича, высказанной на страницах того же «Мира божьего».

Академизм Батюшкова, не раз подчеркиваемое им стремление быть свободным от каких-либо групповых пристрастий, вызывали, как правило, нарекания и даже враждебную реакцию у критиков разных направлений 322.

В «Мире божьем» были напечатаны две работы Батюшкова о Чехове: «Предсмертный завет Антона- П. Чехова» (1904, № 8) и «А. П. Чехов и освободительное движение» (1906, № 4). И в той и в другой статье Батюшков выступал против представлений об общественной индифферентности Чехова: «Теперь, когда мы в состоянии судить о прошлом по позднейшим результатам,— говорилось во второй работе,— роль Чехова в 80-е годы представляется нам в совершенно ином виде. То, что казалось недостатком, напротив, представляется нам преимуществом... Ополчился Чехов, конечно, не против идеализма шестидесятников... а против рутинерства и пошлости, прикрывающихся изношенной мантией сошедших со сцены деятелей» (1906, № 4, с. 37—38).

Эти выступления Батюшкова вместе со статьей

В. Альбова (1903, № 1) «Два момента в развитии творчества Антона Павловича Чехова» («...не нам учить его, что писать и как писать,— утверждал Альбов.—...У него именно нужно учиться любить и понимать человека, любить и понимать жизнь», с. 115) определили Б 900-е годы позицию журнала по отношению к Чехову. В 900-х годах одним из ведущих критиков «Мира божьего» (а также членом его редакции) становится М. П. Неведомский (Миклашевский), опубликовавший в журнале серию статей о современной литературе (о Л. Андрееве, Чехове, сборниках «Знания» й др.)> И°Д общей рубрикой «О современном художестве».

Литературно-критическую позицию Неведомского, как и Богдановича, в значительной мере определил анти- народнический пафос его выступлений, приобретший, однако, иную окраску. В своем анализе эстетики народничества критик предпринимает попытку классового подхода к явлениям искусства, достаточно, впрочем, несовершенную и прямолинейную. Он полагал, соприкасаясь в этом с Е. Соловьевым, что всю «полосу народнического реализма в литературе можно рассматривать как порождение именно дворянской культуры, выросшей на почве барско-крепостнических отношений» (1904, № 8, с. 29). Кризис народнической эстетики Неведомский считал закономерным завершением процесса развития классического реализма XIX в., поскольку в основе последнего, по мысли критика, также лежал утопический подход к проблеме взаимоотношений с народом, отвергнутый впоследствии самой жизнью. Мы сталкиваемся у Неведомского с неправомерным расширением понятия «народничество»: «Мировоззрение и идеологию того „упрощенного“ времени мы, широко говоря, называем народническими,., всю идеологию народничества, а стало быть, и идейного реализма в литературе называем идеологией сельской культуры» (1904, № 10, с. 148).

«Идеологии сельской культуры» Неведомский противопоставляет весьма расплывчатое и нерасчлененное понятие «городская идеология»: «В наши дни центр культурной и вообще исторической работы переместился в город. Развитие городской промышленности сопровождается нарождением новых общественных элементов, новой городской идеологии» (1904, № 10, с. 2). Соответственно критик противопоставляет «старого типа идейный реализм» «современному художеству», задачу которого видит в осознании и прояснении «тех элементов будущих представлений и понятий, без которых не было бы нового понимания жизни, новых итогов, новой жизни, стало быть» (1903, № 4, с. 39).

Отдавая должное гражданскому искусству. 60-х годов («В то „публицистическое“ время нельзя было иначе мыслить и писать. Вся общественная мысль и жизнь сосредоточивалась в литературе».— (1904, № 6, с. 40), критик полагает, что в современных условиях, в условиях высокого развития форм общественной жизни, происходит — по европейскому образцу — специализация литературы, выявление ее собственной эстетической природы со своими специфическими способами освоения действительности, что должно привести к отделению литературы от художественной публицистики в чистом виде. Именно с этим и был связан выдвинутый Неведомским в полемике с народнической эстетикой лозунг «свободного искусства», сформулированный критиком еще на страницах журнала «Начало» (1899, № 1—2),— свободного прежде всего от предъявляемых ему внеэстетических требований.

Отвечая на страницах «Мира божьего» на обвинения Михайловского, Неведомский возражал против отождествления выдвинутого им лозунга «свободного искусства» с позицией защитников «чистого искусства», подчеркивая, что имеет в виду тип художественного творчества, который должен быть по-новому пророческим и «именно с социальной точки зрения выше и значительнее гражданской проповеди в художественном облачении» (1903, № 4, с. 39). В современной литературе представлению о таком искусстве, по мнению Неведомского, отвечали — и то лишь отчасти — Л. Андреев и Чехов. Отрицание принципов «утилитаристской» критики привело Неведомского к целому ряду полемических издержек и ко вее большему заострению формулировок, что, в свою очередь, вызвало множество резких полемических откликов в современной критике323. Несмотря на оговорки и на оперирование в своей собственной критической практике идеологическими понятиями, Неведомский, по существу, выступил против отчетливой социально-идеологической направленности искусства.

Более плодотворными были соображения критика насчет эстетической природы «современного художества». Новую художественную манеру, характерную для Чехова, Андреева, Юшкевича, отчасти Горького и некоторых других писателей, отличало, по мнению Неведомского, особое сочетание реализма и «символизма»,— «симвояиче- ский реализм». Определение это само по себе нельзя признать удачным. «Л реализм, прокипяченный в символизме,— разве это что-нибудь уловимое?» 324 — писал Короленко Ф. Батюшкову 2 сентября 1904 г. по поводу суждения Неведомского о «Вишневом саде» в восьмой книжке «Мира божьего» за 1904 г. Но вспомним, что и Горький видел в пьесах Чехова реализм, который «возвышается до одухотворенного и глубоко продуманного символа» 325. Неведомский имел в виду под этим и тяготение к широкой обобщенности художественного содержания, и усиление лирико-субъективного начала, и интерес к условнометафорическим'формам— явления, в той или иной степени характерные для развития искусства на рубеже веков и замеченные рядом критиков той поры 326. С другой стороны, идея «символического реализма» отразила стремление осмыслить некоторые разнонаправленные идейно-эстетические тенденции, связанные, в частности, с существованием в литературе этого времени ряда явлений промежуточного, переходного типа между реализмом и модернизмом. В этом смысле несомненный интерес представляют наблюдения критика над творчеством Л. Андреева (две статьи из цикла «О современном художестве» в «Мире божьем» —в № 4 за 1903 г. и № 10 за 1904 г.), сочувственно воспринятые самим писателем327.

Эстетические позиции Батюшкова и Неведомского, как видим, в ряде отношений не сходились с той литературно-критической платформой, которую отстаивал Богданович. Эту платформу ему удалось осуществить лишь в период, когда он был фактическим редактором журнала, т. е. во второй половине 90-х годов. В середине 90-х годов, в переломный момент истории «Мира божьего», когда журнал вступает в открытую полемику с идеологами народничества, возникает заметное противоречие между его публицистикой и критикой, с одной стороны, и прозой — с другой. В этот период, как и в ранний, в «Мире божьем» продолжают публиковаться произведения, отмеченные печатью сентиментального иародолюбия, например повесть Вас. Немировича- Данченко «Встречи. Из сказок действительности» (1897, № 3 и 4) — о девушке из богатой и знатной семьи, оставляющей свой круг ради жизни сельской учительницы. Мотив этот, довольно часто встречающийся в прозе «Мира божьего» (та же коллизия — в опубликованном несколькими годами ранее рассказе Н. Златовратского «Забытая»), был, как правило, окрашен в элегические тона жертвенности и ягкптического смирения.

Некоторые тюизведения, напечатанные в 90-е годы журналом, и прежде всего принадлежащие перу Н. Златовратского, ГГ. Засодимского, Г. Мачтета (в «Мире божьем» в 1898 г. была опубликована последняя написанная им вещь — повесть «Два типа»), явственно отразили процесс вырождения части народнической беллетристики в сентиментальную мелодраму, уже лишенную какой-либо социальной окраски, несмотря на присутствие традиционных образов аскетов и праведников, готовых пострадать во имя идеи народолюбия.

Редакцию журнала на протяжении всего издания явно привлекали бытописательские романы из жизни средних социальных слоев общества (чиновничество, разночинцы, интеллигенция и пр.), утверждающие — отчасти в духе традиции программно-учительских произведений А. Шеллер-Михайлова и И. Омулевского о «новых людях» — демократический идеал «честного труженика», противопоставляемый праздности или же аморальности представителей высших сословий. Таковы романы Д. Мамина-Сибиряка «Весенние грозы» (1893), «По новому пути» (1896), К. Станюковича «Равнодушные» (1899), многочисленные романы и повести И. Потапенко («Живая жизнь», 1897; «Два счастья», 1898; «Победа», 1900; «Мать и дочь», 1903 и др.), который, бесспорно, занимает в «Мире божьем» первое место по числу и тем более объему публикации. Произведения этого необычайно пло- довитого беллетриста, те основном не выходящего за рамкй бытописательской натуралистической литературы, заполняли на протяжении долгих лет страницы не только «Мира божьего», но и многих других литературных журналов. Однако в случае с «Миром божьим» публикация Потапенко — не просто факт «журнального самотека», но и в некотором смысле принципиальная позиция Богдановича, считавшегося с необычайной популярностью этого имени в среде провинциальных читателей 328.

Деревенскую тему в «Мире божьем» 90-х годов представлял главным образом очерк или очеркового типа рассказ. Таковы очерки-воспоминания о деревне в годы голода и холеры, рассказы о буднях сельского учителя, зарисовки быта, нравов деревни, отдельных типажей деревенского жителя (произведения А. Яблоновского,

В. Бысгренина, Л. Хлопова и др.).

В потоке массовой, очеркового типа беллетристики, заполнявшей страницы журнала не только в первой, но отчасти еще и во второй половине 90-х годов, отрабатывался определенный стереотип изображения человека из народа. Он строился на столкновении — преимущественно этического плана — деревенского человека с жестоким равнодушием города (С. Елпатьевский «В кухне» — 1897, № 5; Е. Леткова «Бабьи слезы» — 1898, № 5). Именно этот аспект крестьянской темы — разорение, голод, переселенчество, поиски работы на чужбине, в конечном счете процессы капитализации деревни оказался в центре внимания прозаиков «Мира божьего» в 90-е годы. Сюда же примыкали и рассказы из солдатской жизни, повествующие все о том же мужике, оторванном от родной почвы. Произведения эти были прочно связаны со сложившейся еще в 80-е годы традицией «художественной социографии», которая наиболее ярко проявилась в народнической прозе, с характерной для нее установкой на документально-эмпирическую основу повествования. Не выходило в целом за рамки народнического миропони-

Майил и основное содержание этих произведений, пбсвЯ- щеиных драматической судьбе человека из народа в период коренной ломки деревенского уклада жизни.

В «Мире божьем» 90-х годов можно заметить характерное жанровое разграничение: с романами выступают исключительно писатели-восьмидесятники, с произведениями «малых жанров» (рассказы, а на рубеже десятилетия — и повести) — писатели-реалисты младшего поколения, которые начали печататься здесь примерно с середины десятилетия, будучи еще, как правило, малоизвестными широкому читателю авторами. С 1894 г., как уже отмечалось выше, начинается сотрудничество с журналом Е. Чирикова. С 1895 по 1902 г. в «Мире божьем» публикуются один за другим рассказы И. Бунина, который до того был представлен на страницах журнала лишь как автор стихов (с 1892 г.). С 1895 г. постоянным автором журнала на протяжении нескольких лет будет Н. Гарин-Михайловский, с 1896 г.— В. Серошевский, с начала 900-х годов — В. Вересаев. В 1899 г. на страницах «Мира божьего» появляются имена М. Горького (в журнале было опубликовано, правда, только одно произведение писателя—рассказ «Каин и Артем») и Куприна, который с начала 900-х годов печатается в «Мире божьем» постоянно.

Первые из опубликованных журналом произведений постоянных прозаиков «Мира божьего», как правило, обнаруживают генетическую связь с утвердившейся на его страницах традицией очеркового повествования о деревне (зарисовка с натуры, путевой очерк, типаж человека из народа, деревенский человек в чуждом окружении), хотя и переосмысленной уже на ином художественном уровне. Таковы, например, рассказы Бунина «Святая ночь» (1895, № 4 — более позднее название «На чужой стороне»), Куприна «Ночпая смена» (1899, № 2), Гарина- Михайловского «Жизнь бессловесная» (1896, № 1), «На ночлеге» (1898, № 2), Вересаева «В степи», «На холоду», «В пути» (1901, № 9).

Большая часть названных выше писателей на протяжении нескольких лет была связана достаточно прочными узами с «Русским богатством», которое во многих случаях явилось и местом их первой публикации. Тем не менее к концу 90-х годов отходят от «Русского богатства» Гарин-Михайловский, Чириков, Бунин, Вересаев, Серошевский. Наряду с «Миром божьим», они будут печататься и в других демократических, однако не принадлежащих народническому лагерю изданиях тех лет — журналах «Новое слово», «Жизнь», «Начало», «Образование», «Журнале для всех».

П. Якубович писал в феврале 1897 г. А. Писареву- Иванчину, являвшемуся ответственным секретарем «Русского богатства»: «Гарин, вероятно, ушел от Вас? А жаль... по-видимому, Серошевский тоже укочевал из «Р[усского]Б[огатства]»... Я рассчитывал, что Вы сумеете и теперь составить такого же рода основное ядро... из таких писателей, как Короленко, Гарин, Серошевский, Мамии, Вересаев, чтобы все они печатались только и только у Вас, но, очевидно, это невозможно, хотя я ие понимаю, почему» 329.

Причиной отхода части писателей от «Русского богатства» был не только эстетический консерватизм его редакции, но в ряде случаев и всевозрастающее разочарование в народнической доктрине. Выразительное свидетельство этому находим в воспоминаниях Вересаева: «Воспитанный в школе Михайловского, я вначале яростно спорил с марксистами, возмущался „необузданным“ топом полемики с Михайловским. Летом 1896 г. вспыхнула знаменитая июньская стачка петербургских ткачей. Многих, кого не убеждала теория, убедила она,— меня в том числе... Я решительно примкнул к литературному кружку тогдашних легальных марксистов (Струве, Туган-Баранов- ский, Калмыкова, Богучарский, Маслов и др.)». «Вскоре из-за этого ушел из „Русского богатства“ при весьма враждебном ко мне отношении Михайловского и других руководителей журнала» 330. Характерно и высказывание Михайловского о Гарине в письме к П. Якубовичу 2 ноября 1898 г.: «...талантливый человек. Но ... капризник и модник, избалованный барич, которому, что марксизм, что модного цвета сюртук,— все едино. Мы с ним совсем расстались» 7в.

Не следует, как справедливо полагает современный исследователь, «преувеличивать увлечение Гарина и Вересаева научным социализмом... Но знамением времени яв-

ляется тяготение писателей-реалистов к научной соцмоло-

ОА

гии, поиски ими научного мировоззрения» .

Гарин-Михайловский стал для журнала одним из наиболее ярких представителей его очерковой и этнографической прозы. К моменту прихода в «Мир божий» он уже был автором автобиографических повестей «Детство Темы», «Гимназисты», «Студенты», а также цикла художественных очерков «Несколько лет в деревне», отразивших разочарование писателя в некоторых народнического толка проектах социально-экономического переустройства деревни. Периодически публиковавшиеся на страницах журпала деревенские очерки Гарина свидетельствовали о все большем перемещении художественного интереса писателя в социологическую сферу.

Один из наиболее выразительных образцов — очерк «На ночлеге» (1898, № 2), рассказывающий об одной из крестьянских семей, «пристегнутой еще к деревне и уже тяжело и грубо отрываемой от нее иной жизнью». Внимание автора сосредоточено на социально-экономических проблемах жизни деревни в связи с разрушением ее патриархального уклада — речь идет о судьбе кустарного промысла в новых, капиталистических условиях, о правовом положении крестьянина сравнительно с фабричным работником. В очерке «Картинки Волыни» Гарин рисует уцелевшее в топких лесах Волыни селение полещуков — кусочек патриархального мира, который «до сих пор еще для многих отвечает идеалам народной жизни», но безжалостно разрушается цивилизацией. «Как возвратить полещуку его утерянный рай? — спрашивал Гарин.— ...уничтожить фабрики и заводы, ие строить железные дороги? Не признавать всей этой новой жизни или признавать, что жизнь идет не по тому или другому желанию, а по своим, вечным, неумолимым, как сама природа, законам?» (1897, № 2, с. 203).

Своеобразным итогом очерковой прозы Гарина второй половины 90-х годов явилась его книга «В сутолоке провинциальной жизни», печатавшаяся в «Мире божьем» на цротяжении 1900 г. (№ 2—4, 9, И, 12). Явившись непосредственным продолжением книги «Несколько лет в деревне», она захватывала — в своем пафосе исследования новой, противоречивой и не определившейся еще до кон- 80

Каминский В. Пути развития реализма в русской литературе конца XIX в. Л., 1979, с. 56. да в своем развитий действительность! — значительно более широкие ее социальные пласты. В поле зрения автора здесь попадают уже не только деревня и помещичья усадьба, но и провинциальный город, его различные социальные группы. Гарин рисует губернские выборы, нравы дворянского собрания, земство, строительство местной железной дороги, среду полуразночинной интеллигенции с ее мучительными поисками ответа на главные вопросы времени,чкоторые более всего занимают и автора,— как жить дальше, каково будущее деревни в ее отношении к городу и техническому прогрессу, как должны строиться взаимоотношения народа и интеллигенции, в чем здесь «корень зла».

Местами книга пересекается с «идейной повестью» об интеллигенции. Споров о народничестве и марксизме,

о путях будущего социально-экономического развития здесь не меньше, чем в известных произведениях Вересаева. «...Но где же истина,— спрашивает Гарин,— где то неотвратимое, которое все наши желания приводит в соответствие с жизнью; где то неумолимое, ясное, что заставит непоборимо признать себя? Увы! все эти вопросы оставались без ответа» (1900, № 2, с. 60). Однако Гарии решительно отводил обвинения в адрес сторонников технического прогресса в том, что они «служат буржуазии и самым пошлым образом». «Верю,— говорит один из персонажей Гарина в эпизоде рисуемого им спора между студентом-марксистом и народником,— что железная дорога, фабрика, капиталистическое хозяйство несут в себе сами культуру, а с ней и самосознание: здесь образованный человек, машинист, техник — нужны, и не только потому, что я этого хочу, а потому, что он действительно необходим... лично я хотел бы вносить во все свои ремесла не только эту сторону, но и идейную. И в железных дорогах, и в хозяйстве интенсивном я вижу средство для достижения цели: более быстрого развития жизни, хотя бы экономической, с которой придет и остальное» (1900, № 9, с. 247—248). Надежды Гарина на обновление страны, которые писатель связывал прежде всего с демократической интеллигенцией, служащей техническому прогрессу, во многом совпадали с позицией Богдановича.

В 1899 г. публиковались путевые очерки Гарина «Карандашом с натуры. Из путешествия вокруг света через Корею и Маньчжурию» (№ 2—8, 10—12). Они содержа-

Ли, поМико богатого этнографического и бытового материала, также и размышления историко-социологического плана: о прогрессе и цивилизации, о патриархальном обществе и пр. Мы находим здесь у Гарина недвусмысленное признание неизбежности и благотворности объективного хода исторического процесса и одновременно — любование поэзией естественного, «патриархального» состояния человека на ранних этапах исторического развития.

В самом начале 900-х годов одним из постоянных авторов «Мира божьего» становится Вересаев. Значительным событием в истории журнала стала публикация «Записок врача» (1900, № 1—5). «Успех „Записок“ был небывалый,— вспоминал Вересаев.— Одно издание за другим расхватывалось моментально331“332... Врачебная печать дружно встретила книгу мою в штыки... В юмористических журналах изображался Вересаев, в которого летят со всех сторон чернильницы, клистирные трубки, ланцеты, калоши... Кипели всюду споры за и против. В обществах врачебных и литературных читались доклады о книге» 333. На страницах «Мира божьего» отразились полемические страсти, бушевавшие вокруг этого произведения. В 1902 г. здесь была напечатана большая, растянувшаяся на три номера статья Д. Жбанкова «О врачах. (По поводу „Записок врача“ Вересаева)», вслед за тем опубликован ответ Вересаева критикам. На протяжении этого же года Богданович неоднократно выступает в защиту Вересаева. «Записки врача», с их ярко выраженным интересом не только к профессионально-медицинским, но и к социальным, а отчасти и к философским проблемам, несомненно, оказались в русле основной литературной программы журнала (не говоря уже об определенной соотнесенности с характером научйоГо бт- дела «Мира божьего»), отчетливо обозначив одну из ее граней на стыке прозы собственно художественной и научной, очерковой беллетристики и публицистики.

В «Мире божьем» творчество Вересаева было представлено с большой полнотой, во всех его основных аспектах. Здесь был опубликован в 1901 г. цикл его деревенских «Маленьких рассказов» («В степи», «На холоду», «Исправились», «В пути»), повести «На повороте» (1902) и «Честным путем. Конец Александры Михайловны» (1903) — вторая часть повести «Два конца». В 1906 г. отправившийся в качестве врача на фронт русско-японской войны Вересаев напечатает в «Мире божьем» серию своих военных очерков.

Опубликованная «Миром божьим» повесть «На повороте» (1902, № 1—3) продолжила цикл произведений Вересаева* из жизни русской демократической интеллигенции («Без дороги», «Поветрие») 334. В исследованиях, посвященных Вересаеву, отмечаются особенности повести «На повороте» — преимущественный интерес писателя, проявившийся и в предыдущих его произведениях, к коллизиям, строящимся на столкновении различных общественных миросозерцаний; стремление показать многообразие и противоречивость умонастроений русской интеллигенции начала 900-х годов; вошедшие в произведение точные приметы идейной жизни своего времени. Повесть при появлении вызвала много споров, имела различные толкования?5. «Мне хочется Сказать Вам, дорогой Викентий Викентьевич, кое-что о той радости* которую вызвало у меня начало Ва1ней новой повести,— писал Горький Вересаеву.— Славная вещь!.. Здорово это все! Весело, бодро. Вы пишете о тех, о ком надо писать, для кого надо, и о том, о чем надо. Молодежь —боевая, верующая, работающая, наверное, сумеет оценить Вас. Таня у Вас превосходна! Сергей, Шеметов— все хороши!» 335 Вересаев отвечал Горькому: «Насчет отзыва боюсь, что Вы в дальнейшем разочаруетесь... Вы поймете это, когда дочитаете повесть мою до конца» 336.

Известен отзыв Ленина об этом произведении. Ленин писал 11(24) марта 1902 г. М. И. Ульяновой: «Как у вас довольны новой вересаевской повестью в „Мире божьем“? Я поначалу ждал большего, а продолжением не совсем доволен»337. Повесть Вересаева была опубликована в 1—3 номерах журнала за 1902 г. Ленин говорит

о продолжении, т. е. скорее всего о главах, опубликованных в февральской книжке «Мира божьего». Вересаев рисует здесь споры Токарева с Таней (Токарев упрекает ее в прямолинейной узости и догматизме), в некоторых эпизодах появляется рабочий Тимофей Балуев. Сам но себе образ революционного рабочего в произведении Вересаева был весьма знаменателен. Однако в восприятии Токарева Балуев «теоретически неинтересен». В момент разгоревшегося спора о теории Бернштейна, о стихийности и сознательности в революционном движении Балуев, столь сильный своей неотрывностью от жизни, «был теперь тускл и сер», чем и разочаровал присутствующих.

Уже в этих главах понижается тон произведения. Писатель сосредоточивается на изображении кризисного состояния тех своих героев, которые, несмотря на то, что противостоят бодрой, верящей в революцию молодежи и не желают идти на идейные компромиссы, вместе с тем не видят выхода из противоречия между своим мировоззрением и реальной жизнью. В последних главах особенно заметна та пессимистическая «метафизика», во власть которой попадают персонажи. С точки зрения нашей темы представляется особенно существенным, что повесть Вересаева была, как пишет В. Келдыш, «единственным в своем роде (и тем особенно ценным) художественным документом, устанавливающим прямые и непосредственные связи между духовными кризисами в интеллигентской среде и особенностями определенного, тоже кризисного этапа в русском освободительном движении» 338.% Повесть Вересаева, так же как и некоторые из опубликованных «Миром божьим» произведений Гарина, свидетельствовала о внутренних связях между беллетристическим и научно-публицистическим отделом издания (имея в виду ие только общую позицию журнала в полемике с народничеством, но и те кризисные явления в истории русской социал-демократии, которые также отразились на страницах «Мира божьего»).

Публикации Вересаева в «Мире божьем» органически связаны с главными направлениями развития прозы журнала. Так, напечатанные в 1901 г. его деревенские рассказы продолжили ту «жесткую» противонародническуто линию в изображении деревни, которая была начата в журнале Гариным. Мы видим в «Мире божьем» и произведения («Блудный сын» Чирикова, 1899; «Записки студента Павлова» Юшкевича, 1901), которые могут быть поставлены в один ряд с вересаевской «идейной повестью» из жизни интеллигенции. Вересаев оказался причастен и еще к одной, весьма важной стороне прозы «Мира божьего», заявленной с первых лет издания,— она была связана с изображением жизни низших и средних социальных слоев города (деревенский человек в городе, люди дна, мелкое чиновничество, разночинная интеллигенция)'. Вересаевым и в этом направлении была обозначена наиболее острая и, если можно так выразиться, выдвинутая вперед точка, поскольку он первым в журнале обратился (в повести «Честным путем. Конец Александры Ивановны», 1903) к изображению жизни городского пролетариата.

Мы проследили лишь некоторые наиболее важные и соприкасающиеся между собой линии развития, прозы «Мира божьего» в 90-х — начале 900-х годов. Однако в журнале, этом «живом организме», отражающем то с большей, то с меньшей полнотой течение литературного процесса, подчас возникали и другие тенденции, значительно осложняющие наше представление о цельности его художественной платформы.

На протяжении 1900 г. («N*2 1 —12) здесь печатался роман Д. Мережковского «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» (вторая часть трилогии «Христос и Антихрист»), первые главы которого уже были опубликованы в 1899 г. журналом «Начало» (№ 1—4), перед его закрытием. «„Начало“ погибло с шумом, и Воскресавшие боги не воскресали-таки,— писал в связи с этим в августе 1899 г. Д. Мережковский П. Перцову,— однако начнут, кажется, снова воскресать с января в «Мире божьем» у г. Давыдовой и Ангела Богдановича,— веселенькое местечко для богов! В Жизнь не отдал, потому что она тоже колеблется, а «Мир Б[ожий]» хоть и противен, да прочен» 339.

Появление романа в «Мире божьем» вызвало громкий резонанс в критике, увидевшей в этом произведении Мережковского (в значительно большей мере, чем в первом романе трилогии — «Отверженный») «иллюстрацию к философским трактатам Ницше»340. Сам Мережковский, впрочем, рассматривал свой роман скорее как полемику с Ницше. В письме к П. Перцову он следующим образом разъяснял смысл «Воскресших богов»: «Нитче, однако, с которым я во многом, даже в главном, не согласен (у него древнее, первое единство, а у меня новое, второе соединение), гораздо глубже, чем Вы думаете... Он очень многогранен»341. В образе Леонардо, отмечал рецензент «Книжек „Недели“», автор видит осуществление «высшего синтеза идей эллинизма и. христианства»342.

П. Гриневич (П. Якубович), задаваясь на страницах «Русского богатства» вопросом о том, почему «в нынешнем году этому произведению гостеприимно открывает свои двери другой прогрессивный журнал», объяснял его появление в «Мире божьем» не столько интересом журнала к Ницше343, сколько наметившимся в последние годы в литературе «тяготением в сторону самодовлеющей эстетики». Признаки подобной перемены курса «Мира божьего» Гриневич усматривал и в относящихся к началу того же 1900 г. выступлениях Богдановича344 (о них уже шла речь выше). «Мир божий» был поставлен, таким образом, в ряд изданий («Начало», «Жизнь»), которые народническая критика обвиняла в «странном союзе экономического материализма с декадентством, эстетизмом и ницшеанством» 345.

Обращение «Мира божьего» к роману Мережковского с его идеалистической философской и эстетической концепцией не-может быть, конечно, не поставлено в связь со сложной идеологической и философско-эстетической позицией журнала па рубеже веков — в особенности с отразившимся на его страницах заключительным этапом эволюции «легального марксизма» к идеализму. Публикация эта явилась свидетельством определенного влияния на «Мир божий» (так же как годом ранее на журнал «Начало») эстетической платформы, которая была уже не только антинародпической, но и «антинаправленче- ской»346, сочувствовавшей идеалистическим исканиям в искусстве. «В русской прогрессивной литературе просветительный материал «идеалистов земли» обратился в мертвящий позитивно-реалистический шаблон,— писал Н. Бердяев в опубликованной в 1901 г. в журнале статье «Борьба за идеализм».—...В искусстве начинает возрождаться идеализм и романтизм как реакция против реализма, дошедшего до самого пошлого, самого мелочного натурализма... Современное искусство с его «декадентскими» течениями — искусство переходной эпохи и отражает на себе нервную развинченность нездоровой общественной атмосферы, но оно делает в принципе прогрессивные попытки сказать новое слово и подготовить нового человека...» (1901, № 6, с. 6, 24).

Как уже говорилось выше, и ведущие критики журнала (Батюшков, Неведомский, отчасти Богданович) в первой половине 900-х годов также проявляли интерес к «новым течениям» в искусстве. Это, однако, пе внесло принципиальных изменений в общую направленность литературно-художественного отдела. Так, авторы стихотворных публикаций в журнале (поэзия, к слову сказать, никогда не занимала в «Мире божьем» заметного места и не имела своего особого лица) в 900-е годы в основном те же, что и в предшествующий период. Это И. Бунин, П. Вейнберг, В. Ладыженский, Л. Федоров, О. Чюмина, Allegro (П. Соловьева) и др. При этом имена представителей «новых течений» в поэзии — К. Бальмонта, Д. Мережковского, Н. Минского — встречались изредка лишь в первой половине и середине 90-х годов; на страницах «Мира божьего» они печатали главным образом свои наиболее традиционные произведения (исключение представляет публикация в 1902 г. нескольких стихотворений Ф. Сологуба).

Что касается прозы, то здесь сохраняющаяся приверженность журнала реалистической и демократической традиции была более чем очевидна. Центральной фигурой в «Мире божьем» в 900-х годах становится Куприн. Постоянное сотрудничество с «Миром божьим» и участие в работе его редакции в качестве заведующего беллетристическим отделом совпало с началом нового, очень важного периода в творчестве писателя. «В жизни его вдруг выступил резкий перелом,— вспоминал Бунин,— он попал в Петербург, вошел в близость с литературной средой, неожиданно женился на дочери Давыдовой, в дом которой я ввел его, стал хозяином «Мира божьего»... стал много писать и каждой своей новой вещью завоевывал себе все больший успех»е8. Произведения Куприна, опубликованные им в журнале в течение 1902—1906 гг., принадлежали, по единодушному признанию современников, к числу лучших его рассказов — это «В цирке», «Болото», «Корь», «С улицы», «Река жизни», «Штабс- капитан Рыбников». По свидетельству Батюшкова, первые главы «Поединка» первоначально также были переданы в «Мир“божий» ". Сила реалистического письма, проявленная Куприным в этих произведениях, в особенности в рассказах «Болото» и «В цирке», отмечена в широко известных отзывах Л. Толстого, Чехова (которому Куприи присылал журнальную корректуру этих рассказов) и Бунина. Отметим также факт публикации в «Мире божьем» нескольких рецензий и библиографических заметок Куприна за подписью А. К. или же

А.К-рнн 10°.

Рассказы Куприна с их интересом к «среднему человеку», запечатленному в разнообразных социальных и профессиональных обликах (солдат, крестьянин, студент, землемер, цирковой артист, городской мещанин, проститутка), с их особым вниманием к «улице», к миру людей, отверженных обществом347, очень органично вписались в демократическую прозу журнала. Вместе с тем в произведениях Куприна проявились некоторые общие особенности творчества писателей-реалистов нового поколения — отход от прямолинейно-социологических, мотивировок, непосредственно продолжающих традицию «художественной социографии» демократической литературы прошлых лет, тяготение к передаче более сложного соотношения в человеке социальных и «природных», сущностных начал. В этом смысле для «Мира божьего» 900-х годов особенно показательны разнообразные художественно-идеологические акценты при изображении «человека из народа». Это, с одной стороны, уже упоминавшиеся пронзведеппя Вересаева из народной жизни, продолжающие отчетливо социологическую линию очерковой прозы Гарина. С другой—«Сосны» Бунина (1901, № 11), где судьба «деревенского человека» соотнесена с изначалытостью вечной природы, или «Болото» Куприна (1902, № 12), в котором природа, напротив, выступает как символ противостоящей человеку беспощадной и жестокой силы.

Принципиально ипые краски, обращенность к другому аспекту народной жизни, прежде всего к ее положите льно-героическим потенциям, находим в повести Скитальца «Сквозь строй» (1901, № 12), где возникает романтически приподнятый образ героя, сильного, душевно щедрого, талантливого. Следует заметить, что повесть Скитальца стоит в этом смысле в достаточной мере особняком в прозе «Мира божьего» рассматриваемого периода, где изображение жизни демократических слоев общества окрашивалось чаще всего в драматические, порой гнетуще мрачные тона. Таковы, в частности, произведения С. Юшкевича, опубликованные «Миром божьим» в первой половине 900-х годов («Кабатчик Гейман» — 1900, № 4; «Записки студента Павлова» — 1901, № 7; «Ита Гайне» — 1902, № 5—7; «Человек» — 1903, № 9— 12; драматическая сцена «В августовский вечер» — 1904, № 9). Современная критика считала его «одним из даровитейших представителей пового реализма», рисующих «страшную картину современной России», где «страдания личности — это крик физической ^ боли, страшный крик человека, которого злобно душат голод, непосильный отупляющий труд и беспощадный эгоизм сильных и сытых» 348. Вместе с тем критики уже тогда отмечали у Юшкевича (особенно в повести «Человек») переплетение реалистических стилевых начал, порой натуралистически окрашенных, с напряженной романтической экспрессией,— все то, что с особой определенностью проявилось в позднем творчестве писателя.

В первой половине 900-х годов в журнале было опубликовано несколько произведений М. Арцыбашева: рассказы «Подпрапорщик Гололобов» (1902, № 12), «Сумасшедший» (1903, № 11), а также повесть «Бунт» (1904, № 3, 4). Последняя, посвященная теме проституции и отношению к ней «культурного общества», получила положительный отклик в прессе349. Появление первых произведений Арцыбашева, в которых еще трудно было ощутить будущего автора «Санина», вызвало в критике споры. Почти все (в том числе и Богданович, в девятом номере «Мира божьего» за 1905 г.) признавали талантливость молодого писателя, отмечая, правда, и некую Двойственность его художественного видения («острое ощущение жизни сменяется столь же острым, дразнящим ощущением смерти»104), тяготение к изображению жестокого в человеке, к теме смерти.

В последний период своего существования «Мир божий» проявлял заметный интерес к сложным, «пограничным» явлениям в русском реализме рубежа веков. Эго подтверждается, в частности, и отношением журнала к Леониду Андрееву, заявленным в литературно-критических статьях Богдановича, Неведомского, Батюшкова, а также и фактом публикации в «Мире божьем» одного из «ключевых» для Андреева 900-х годов произведений, вызвавшего столкновение самых противоположных мнений,— рассказа «Мысль» (1902, № 1).

На протяжении всей своей истории, с 1892 по 1906 г., «Мир божий» печатал авторов разного уровня и порой разной ориентации. Его художественные и литературно- критические публикации отразили существенные стороны литературного процесса своего времени, сохрапяя при этом в целом несомненную приверженность реалистическим и демократическим традициям литературы.

Как уже отмечалось выше, последний номер «Мира божьего», конфискованный царской цензурой, вышел в августе 1906 г. В октябре 1906 г. издание было возобновлено под новым названием — «Современный мир».