ТРАДИЦИИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА В ЛИТЕРАТУРЕ И ЖУРНАЛИСТИКЕ РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА *

Literature and journalism traditions during the Silver Age in Russian Far

East countries

Literature and journalism of Russian Far East countries in its development was based on the humanistic traditions of native classics and Silver Age and paid most careful attention to the connectedness of the East and the historical destiny of Russia.

ХХ век стал новой заметной вехой в развитии самых продуктивных, межкультурных, отношений между народами и странами азиатско- тихоокеанского региона. Пресловутая антитеза Восток - Запад на протяжении ХХ века обнаруживала свою всё большую продуктивность в интеграционных процессах. Динамика социо-культурной ситуации двадцатого столетия в странах АТР и Северо-Восточной Азии в большой мере способствовала этому.

Статья написана в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 гг. (П 1323).

Процесс взаимодействия культур и литератур существенно активизировался в эпоху серебряного века. В это время Восток стал притягательным для многих русских поэтов и писателей, которые стремились через знакомство с философией, культурой и литературой Востока разгадать его загадку, приблизить себе и сопоставить со своим миропониманием малознакомое для своих соотечественников мировосприятие народов соседних азиатских стран. В художественном исследовании Востока творчество Александра Блока и Николая Гумилёва стало программным для российских писателей, оказавшихся в странах Востока. Поэтика восточной культуры и литературы, продуктивно осваиваемая русскими писателями и художниками, способствовала развитию межкультурной коммуникации, открывала новые перспективы для развития художественного творчества в русском зарубежье Дальнего Востока.

Драматические социально-исторические события в России на рубеже 1920-х годов привели к эмиграции большой части россиян в страны СевероВосточной Азии, главным образом в Китай, тем самым создали объективные предпосылки для усиления интеграционных процессов межкультурной коммуникации в этом регионе мира.

Жизнь россиян на Востоке, в окружении новой культуры, способствовала активизации русской научной и художественной мысли в исследовании истории России, выявлении её глубинных корней, связанных с азиатской составляющей. В этой драматической ситуации достижения русской культуры и литературы серебряного века стали для эмигрантов основой, прочным фундаментом в сохранении и развитии связи с утраченной Россией, надёжным ориентиром в их подвижнической деятельности на благо России, её будущего. Опираясь на художественные открытия серебряного века, крепкой нитью связанные с русской классикой, русские писатели и журналисты за рубежом укрепляли преемственность гуманистической традиции в развитии отечественной культуры и литературы. Вместе с тем отечественная литература и журналистика в окружении китайской культуры активно «входили» в новый историко-культурный контекст, способствовали развитию межкультурной коммуникации в этом регионе мира.

В создании нового художественного пространства литература и журналистика русского зарубежья Дальнего Востока в своём развитии шли «рука об руку», сохраняя и преумножая свою органическую связь с историей России и русской классикой.

Историко-литературный процесс, направляемый и корректируемый социально-историческими сдвигами, в своей внутренней, «имманентной» составляющей определяется, в свою очередь, двумя взаимодействующими факторами. Одним из них, базовых, является национальная культурная традиция, художественная реализация которой дополняется, обогащается воздействием инонациональной культуры.

Художественное произведение всегда существует в мощной сфере литературных и культурных контекстов. Литературный контекст 1920-х годов представлял собой сложное взаимодействие политики и искусства.

Историко-литературный процесс 1920-х годов в русском зарубежье Дальнего Востока развивался в русле традиций русской классики и серебряного века, которые стали духовно-нравственной основой творчества эмигрантов на Востоке. Традиции русской классики нашли своё художественное воплощение и развитие в наследии ярчайших представителей серебряного века. Подлинно вершинными фигурами для эмигрантов стали знаковые явления - Александр Блок и Николай Гумилёв. В этом проявилась высота творческих художественных устремлений литераторов и журналистов русского зарубежья Дальнего Востока.

Вместе с тем эмиграция в большой мере способствовала раскрытию и выявлению глубинных содержательных пластов творческого наследия великих русских поэтов, чья жизнь трагически оборвалась революцией. Жизнь в изгнании потребовала от эмигрантов огромной духовно-нравственной стойкости, выдержки и мужества в своём служении России. Творчество Блока и Гумилёва стало основой и опорой, тем мощным духовно-нравственным фундаментом, который сформировал главные линии и направления в развитии эмигрантского творчества. Жанрово-тематическое богатство наследия А. Блока и Н. Гумилёва в контексте новой, восточной, культуры стало уникальным, мощным средством межкультурной коммуникации.

В 1921 году, в год трагических утрат русской литературы, в Петрограде большевиками был расстрелян поэт Николай Гумилёв, умер поэт Александр Блок. Трагедия необыкновенным образом сблизила этих разных поэтов, которые стали вершинными фигурами, высокими ориентирами для поэтов- эмигрантов.

Николай Гумилёв занял особое место в литературной жизни русского зарубежья на Востоке. Один из известных поэтов русского зарубежья Дальнего Востока Арсений Несмелов посвятил этому поэту стихотворение, навеянное трагическими событиями гибели Н. Гумилёва, где ставит его в ряд русской классической поэзии, обладавшей необыкновенным даром предвидения («Ты грозно умер, смерть предугадав, - // О, это Лермонтовское прозренье!..») [1; 5]. Стихотворение было опубликовано в сборнике А. Несмелова «Уступы» (Владивосток, 1924) без названия, возможно, из политических опасений, и только в «Гумилёвском сборнике» (Харбин, 1937) стихотворение получило название по имени своего адресата («Гумилёву»). Автор уподобляет поэтическое творчество Н. Гумилёва плодоносному древу жизни («Ты - древо, опустившее над нами// Шатёр ветвей... И сень его шумит,// Уже отягощённая плодами»). Гумилёв предстаёт поэтом-героем, олицетворяющим преемственность, неостановимость жизни и творчества. В творчестве Гумилёва поэт открывает залог жизни, неиссякаемый творческий импульс и источник вдохновения. Безмерная благодарность побуждает автора стихотворения вознести поэта к небожителям, обожествить его провидческий дар («Поэт, герой! У гроба твоего// Грядущее, обняв былое, грезит,// И ты не человек, а божество// С могилой, превращающейся в гейзер!» Сам факт выхода в свет данного сборника, являющегося уникальной библиографической редкостью, подтверждает приверженность русской эмиграции имени и творчеству Гумилёва.

Трагическая смерть Н. Гумилёва вызвала к жизни полемику с теми, кто был повинен в этой трагедии. Особой остроты полемика приобрела там, куда советская власть в те годы в полной мере ещё не пришла. Так было во Владивостоке, где в это время жил журналист и писатель Вс. Н. Иванов, перу которого принадлежит статья в литературно-художественном приложении к воскресному номеру (№ 144) владивостокской газеты «Русский край» с громким подзаголовком «В Петрограде большевиками расстрелян поэт Николай Гумилёв». Три страницы из четырёх данного приложения посвящены трагической дате и открываются глубокими стихами самого Н. Гумилёва «Измучен огненной жарой...». Статья Вс. Н. Иванова пронизана горечью утраты великого российского поэта, непримиримостью в адрес виновников трагедии, доходящей до сарказма: «Советскую власть можно поздравить с новым серьёзным завоеванием. Ещё меньше одним пленительным человеком на русской земле. Ещё больше простора осталось для творцов новой жизни, хамов с низкими лбами. Конечно, он должен был умереть. Он не был творцом новой жизни. Он был певцом жизни вечной, прекрасной, такой, какая она есть на самом деле» [3; 2 - 3]. Отражённый в очерке Вс. Н. Иванова трагедийный конфликт поэта-пророка с обществом в ХХ столетии рождает литературные ассоциации с художественно воссозданным М. Ю. Лермонтовым в стихотворении «Смерть поэта». Созвучие двух эпох, Пушкина и Гумилёва, усиливает трагедийное звучание в восприятии Ивановым своего времени, делает этот конфликт трагически типичным для истории русской культуры в целом.

Я вежлив с жизнью современною,

Но между нами есть преграда:

Всё, что смешит её, надменную,

Моя единая отрада...

Уходя от надменной жизни в созерцание экзотики, Гумилёв не уходит от реальности, в этой «экзотике, - подчёркивает Иванов, - ищет он только усугубления этого мира, который, таким образом, мог бы соответствовать его грёзам» [3; 2]. Поэт грезит о высоком, героическом: «Победа, слава, подвиг - бледные// Слова, затерянные ныне,// Гремят в душе, как громы медные,// Как голос Господа в пустыне...» [3; 2].

Вс. Н. Иванов воспринимает поиски Гумилёвым экзотики как поэтическое стремление к жизни в её концентрации: «... жизнь, сплошная и одинаковая, имеет в себе экзотику АКМЕ, имеет полдень, сладкий и нежащий, концентрирующий её. Гумилёву надобен был этот полдень...» [3; 2].

Гумилёвское стремление к подлинности, сущности жизни, а не к её внешним проявлениям, было необыкновенно близким ощущению жизни русских эмигрантов: «Гумилёв гнался за этой подлинностью. И точно так же, как он охотился в Абиссинии на львов, он отправился на Русско-Германскую войну. Георгиевский кавалер-солдат, георгиевский кавалер-офицер, - он следил смерть с холодной любопытной улыбкой, скандируя из Т. Готье запечатлённые радости жизни...» [3; 3].

Стремление к жизни и постоянная готовность умереть за неё, за жизнь, что неотрывна от России, роднят чувства поэта-патриота Гумилёва и поэтов- эмигрантов, утративших связи с Родиной и надежду вернуться к ней. Именно поэтому Гумилёвские строки («Словно молоты громовые// Или воды гневных морей,// Золотое сердце России// Мерно бьётся в груди моей»//) станут лейтмотивом патриотической лирики русского зарубежья Дальнего Востока в первой половине ХХ столетия, а позднее уйдут вместе с русскими беженцами в дальние страны, включая Австралию [1; 9].

Своей статье Иванов предпослал эпиграф из поэмы Г. Маслова «Кольцо» («Одно понять - права лишь сила - // Так не права в кольце стальном// Хихикающая горилла// За председательским столом...»), прямо и открыто обвинив большевиков в убийстве поэта, ставшего знамением своей эпохи [3; 2].

В небольшом ряду ярких представителей серебряного века (Андрей Белый, А. Блок, Н. Гумилёв, В. Маяковский, С. Есенин) совершенно особое место занимает Александр Блок. Феноменальность личности Блока, его творческий гений, созданная им философско-эстетическая система поэтических образов и мотивов послужили источником вдохновения для многих писателей и поэтов, современников А. Блока, оказавшихся в эмиграции. Блок стал концептуальной фигурой отечественного искусства, воплотившей в своём творчестве актуальную для ХХ -XXI веков проблему межкультурной коммуникации (Запад - Россия - Восток). А космический масштаб раздумий и переживаний его лирического героя, воплощённых в его наследии, оказался в высшей степени созвучным мироощущению универсальной по размаху аудитории: и для строителей новой культуры, и для представителей «духовной» эмиграции, и для вынужденных уехать в эмиграцию россиян.

Трагический уход из жизни Блока-поэта и Блока-человека в буквальном смысле потряс Россию, но в официальной советской литературе никто не мог и подумать обсуждать глубинные причины этого ухода.

Одной из немногих на трагический уход из жизни А. Блока пронзительно откликнулась упомянутая выше владивостокская «Вечерняя газета» статьёй Вс. Н. Иванова, озаглавленной поэтическими строками Блока («Причастный тайнам») [4; 2]. В этой статье Вс. Н. Иванов одним из первых отметил «безумно-сложное» содержание «Двенадцати» А. Блока, которое вбирает многогранность самой жизни, являясь в то же время «полным выражением мировоззрения поэта». Блок «с его мистическим ясновидением, с его напряжённым, пронизывающим, созерцательным взором, направленным <...> в будничную жизнь», открывает там иные, «подлинные аспекты жизни». Иванов указывает на пушкинский источник мотива тоски, пронизывающего поэму Блока. Через мистическое содержание иной подлинности, «тоскующей реальности», Иванов открывает в поэме А. Блока другое содержание, тоску мировой души, исполненной философской мыслью о безнадёжности бытия всех, приходящих в этот мир. Иванов называет Блока «рыцарем смерти», который не обещает никому никакой «нечаянной радости». Этим проникновением в глубинный смысл происходящего Блок был близок обеим противоборствующим сторонам революции, хотя и не был понят ими до конца.

Только поэту, Причастному особым Тайнам, доступно это проникновение, что сродни духовному подвигу. Патриотизм, духовное подвижничество, пронизывающие творчество А. Блока, были примером для поэтов эмиграции в их духовно-нравственном служении России.

В начале 1920-х годов культурная жизнь Владивостока бурлила вокруг огромного числа периодических изданий. Различные по своей идейной и политической направленности периодические издания Дальнего Востока России на рубеже 1920-х годов, в преддверии эмиграции, своим содержанием отражая глубинную устойчивость духовно-нравственных основ русской национальной культуры и государственности, стали залогом последующей духовной, национально-культурной миссии русской эмиграции. Среди них большой популярностью пользовались издаваемая Вс. Н. Ивановым «Вечерняя газета», газета «Русский край» со своими уникальными литературнохудожественными приложениями.

Журналистика Дальнего Востока России стала в этот исторический момент предтечей, «собиранием сил» будущей русской эмиграции в Китае. Здесь формировались духовные ценности и приоритеты той части российской интеллигенции, которая чуть позже сделает свой трудный выбор и покинет Россию. Русские писатели и журналисты на отдаленном «пятачке» России, ощущая свою оторванность от центра, вели активную творческую жизнь. Свою причастность общей жизни страны они выражали через творчество, напрямую связанное с журналистикой.

Статьи Вс. Н. Иванова «Причастный тайнам (Памяти А. Блока)» и «Н. С. Гумилёв (расстрелян Н. С. Гумилёв)» открыли новый этап в осмыслении творческого наследия поэтов, прозревавших за трагедией настоящего светлые дали. Вс. Н. Иванов одним из первых ощутил в поэме «Двенадцать» А. Блока не романтику революции, а «стихийное бушевание этой подлинной, мировой тоски, которая в русском народе». Иванов открывает истинную художественность и глубинность поэмы А. Блока: «И надо знать Блока, с его мистическим ясновидением, с его напряженным пронизывающим созерцательным взором, направленным именно в будничную жизнь, чтобы там открыть иные, подлинные аспекты жизни, чтобы понять, что поэма эта - не только фотографический снимок, а полное выражение мировоззрения поэта» [4; 2]. По мнению писателя и критика Иванова, «мистическое содержание этой иной подлинности тоскующей реальности и составляет другое содержание «Двенадцати». Очевидной становится и причина полярных трактовок поэмы разными политическими силами. Она - в неразгаданности, в недостаточности проникновения в её глубинный смысл, «потому что проникновение - это дело самого поэта, дело Причастного Тайнам, особым тайнам поэта» [4; 2].

С именем и творчеством А. Блока русские эмигранты на Востоке связывали свои мысли о России и надежды на возвращение. Через десять лет, уже в эмиграции, Вс. Н. Иванов в статье «А. Блок (к 10-летию со дня смерти)» вновь задастся вопросом: «Неужели вы позабыли,// Что поэзии имя - Блок?» [2; 2]. Обратившись к поэтическому наследию А. Блока, Иванов открывает в нём так необходимые в эмиграции ценностные ориентиры. Трагизм настоящего сменяется верой и надеждой: «Едва ли у кого из русских писателей столь явственно видна вся эволюция духовной жизни России перед революцией. Блок не просто прожил, не просто просмотрел два страшных десятилетия XX века, - нет, он пережил, перечувствовал их. Революция задавила его годами, кровью, глухотой, но он провидел за ней какие-то новые, светлые, примиренные дали. (...) -

Всё будет хорошо, - записывал Блок в 1918 г. в своей 49-й книжке. - Россия будет великой!.. Но как трудно ждать и как трудно дожидаться!..

И великий поэт умер, не дождавшись, в тёмном Петербурге, умер со старым, светлым именем Пушкина на последнем своём стихе» [2; 4].

Скорбь и надежда здесь неразлучны, как были они неразрывны в чувствах и переживаниях российских эмигрантов. Поиски духовной опоры продолжались в русле исканий поэтов серебряного века на пути к русской классике.

В созданной Вс. Н. Ивановым в первые годы эмиграции «Беженской поэме» одна из главных тем, тема Востока, неизменно восходит к Пушкину и Блоку. Именно их поэтическими строками в качестве эпиграфов («От потрясённого Кремля // До стен недвижного Китая ...», Пушкин; «Закат в крови. Из сердца кровь струится.// Плачь, сердце, плачь!// Покоя нет ... Степная кобылица // Несётся вскачь ...», Блок) Иванов задаёт художественную траекторию чаяний и раздумий своего лирического героя [5, 514]. Одной из скрепляющих драматический текст поэмы Иванова является пушкинская жизнеутверждающая мысль об объединяющем начале жизни («Не потому ль прозренья ясны, // Мила китайская земля, //Что так же как и эти красны // И стены древнего Кремля?» [5; 525 - 526]

Традиции серебряного века, сформировавшиеся на прочном фундаменте гуманистической традиции русской классики, способствовали творческому созиданию в эмиграции, вдохновляли на новые открытия, направляли на продуктивное изучение Востока, определяли художественно-нравственные ориентиры творчества в изгнании, своей приверженностью теме России соединяли с утраченной Родиной.

Литература и журналистика российского и эмигрантского Дальнего Востока в этот период времени становилась универсальным средством коммуникации, вбиравшим в себя полифонию социо-культурной жизни большого региона Дальнего Востока России и северо-востока Китая и обретавшим свою новую реальность в контексте восточной культуры.

Примечания 1.

Гумилёвский сборник (1921 - 1936): Поэты Харбина в память кровавой даты умерщвления большевиками Николая Степановича Гумилёва. Харбин, 1937. 47 с. 2.

Иванов Вс. А. Блок: Статья // Рубеж. Харбин. 1931. № 35. С. 1 - 4. 3.

Иванов Вс. Н.С. Гумилёв (Расстрелян Н.С. Гумилёв). Русский край: Литературно-художественное приложение. Владивосток. 1921. № 144. - С. 2 - 3. 4.

Иванов Вс. Причастный тайнам (памяти А. Блока) // Вечерняя газета. - Владивосток. 1921. № 75. С. 2. 5.

Иванов Вс.Н. Императрица Фике; Дочь маршала: Исторические повести / Вступ. ст. П. Николаева. М.: Худож. лит., 1992. 541 с. 6.

Паркау А. В синем тумане (К 10-летию смерти А. Блока). Рубеж. Харбин. 1931. № 33. С. 1. 7.

Русская поэзия Китая: Антология /Сост. В.П. Крейд, О.М. Бакич. М.: Время, 2001. 720 с.

О. А. Бузуев

Амурский гуманитарно-педагогический государственный университет, г. Комсомольск-на-Амуре, РФ