1. Диалектика экономических отношений и формы собственности у Маркса
Представления Маркса о роли и месте собственности в системе отношений буржуазного общества складывались, уточнялись и обогащались по мере развития его общесоциологической концепции и экономической теории. Удивительно, но факт — при том повышенном интересе, который проявляется сегодня к взглядам Маркса на капиталистическую частную собственность в «неомарксистской» литературе, в ней нет, по существу, работ, где бы исследовался генезис этих взглядов (впрочем, практически отсутствуют такие работы и в марксистско-ленинской литературе). Возможно, этим не в последнюю очередь объясняется обилие ошибок и домыслов, вплоть до приведенного выше утверждения Ходжсона об отсутствии у автора «Капитала» ясного представления об отношениях собственности. Систематические экономические занятия Маркса начались примерно в конце 1843 — начале 1844 г. в Париже со знакомства с предшествующей литературой по политической экономии. Именно тогда впервые перед ним встал вопрос о соотношении собственности и внутренней структуры буржуазного способа производства. Выписав из сэев- ского «Трактата по политической экономии» краткие определения «принципов, управляющих природой и обращением богатства», Маркс делает весьма важный вывод относительно буржуазной политической экономии: «Частная собственность есть факт, обоснованием которого поли тическая экономия не занимается, но который составляет ее основу» 20 Под углом зрения критики частной собственности Маркс анализирует в своих парижских тетрадях все экономические проблемы и категории — такие, как стоимость, деньги, кредит и т. д. Но, в отличие от буржуазных экономистов, он рассматривает их взаимовлияние, понимая, что экономические отношения являются не только следствием частной собственности, но, в свою очередь, воздействуют на нее, увеличивая ее общественную силу и господство над людьми. В работах Маркса и Энгельса середины 40-х гг.— таких, как «Экономическо-философские рукописи 1844 года», «Святое семейство» (1845),— диалектика формы собственности и формы общественного производства, а также проблема генезиса капиталистической частной собственности занимали значительное место. По мере разработки материалистического понимания истории и углубления познаний Маркса в области политической экономии складывались и уточнялись его представления о характере связи между производственными отношениями капитализма и буржуазной частной собственностью. В «Немецкой идеологии» (1845—1846) Маркс и Энгельс представляли себе структуру общества следующим образом: производительные силы детерминируют разделение труда, а последнее определяет форму собственности, которая понимается как «отношения индивидов друг к другу соответственно их отношению к материалу, орудиям и продуктам труда» 2й2, фактически — как синоним производственных отношений. В общем и целом аналогичным образом расставлены акценты и в «Нищете философии» (1847), где Маркс писал: «...определить буржуазную собственность — это значит не что иное, как дать описание всех общественных отношений буржуазного производства» 203. В предвосхищавшем идеи этой работы знаменитом письме Анненкову от 28 декабря 1846 г. Маркс высказался еще более определенно: «...общественные отношения (производства.— А. Ч.)... в совокупности образуют то, что в настоящее время называют собственностью; вне этих отношений буржуазная собственность есть не что иное как метафизическая и юридическая иллюзия» 204. Таким образом, от констатации того, что частная собственность есть «основа» буржуазной политической экономии, Маркс пришел к пониманию ее «несамостоятельности», трактовке собственности как совокупности производственных отношений. Но к концу 50-х гг., под влиянием своих экономических исследований, он вновь корректирует сложившееся представление, о чем свидетельствует характеристика, данная в классическом предисловии к первому выпуску «К критике политической экономии» (1859): «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались» 205. Иначё говоря, как оболочка производственных отношений, собственность есть правовое отношение 208. Изменение угла зрения Маркса на проблему собствен- йости произошло в рукописи 1857—1858 гг., в процессе начавшегося складывания политической экономии рабочего класса в стройную систему 207. Рассуждая о причинах того, почему в буржуазном обществе индивиды противостоят друг другу как свободные и равные, Маркс в «Главе о капитале» замечает: «...если экономическая форма, обмен, полагает всестороннее равенство субъектов, то содержание, субстанция, как индивидуальная, так и вещественная, которая побуждает к обмену, полагает свободу. Таким образом, в обмене, покоящемся на меновых стоимостях, свобода и равенство не только уважаются, но обмен меновыми стоимостями пред ставляет собой производительный, реальный базис всякого равенства ij всякой свободы. Как чистые идеи, равенство и свобода представляют собой всего лишь идеализированные выражения обмена меновыми стоимостями; будучи развиты в юридических... отношениях, они представляют собой все тот же базис...»208 Здесь, во-первых, проявления буржуазной собственности (свобода и равенство товаровладельцев) определены как внешнее проявление более глубокой «экономической формы» (обмена). Но Маркс этим не ограничился — он показал, во-вторых, что свобода и равенство индивидов как покупателей и продавцов есть лишь оболочка, «между тем как в глубине... протекают совершенно иные процессы, в которых эти кажущиеся равенство и свобода индивидов исчезают» 209. Таким образом, был намечен путь обоснования тезиса из письма Анненкову о том, что вне понимания связи отношений собственности с глубинными экономическими процессами собственность — лишь «юридическая иллюзия». Но путь к объяснению причин существования буржуазной собственности был тем самым лишь начат. В цитированном выше месте Маркс упоминает, наряду с «экономической формой, обменом», полагающим «всестороннее равенство субъектов», также «содержание, субстанцию», которая «побуждает к обмену». Что.он имел здесь в виду? Это становится ясно из предшествующего изложения, где говорится следующее: «Потребительная стоимость, составляя содержание обмена, находящееся совершенно за пределами его экономического определения, далека... от того, чтобы причинять ущерб социальному равенству индивидов; напротив, природное различие между ними она делает основой их социального равенства... Только различие их потребностей и неодинаковость осуществляемого ими производства дают повод к обмену и к их социальному приравниванию друг к другу в обмене; это природное различие является поэтому предпосылкой их соци- 4 А. Ю. Чепуренко ального равенства в акте обмена...»21,0 Итак, природное различие между индивидами, различие их потребностей является естественной предпосылкой их равенства. Но каковы социальные причины установления такого равенства в специфической форме, форме частной собственности? Ответ на этот вопрос мог быть получен лишь в результате исследования процесса товарного производства. Это же исследование должно было дать ответ и на другой важный вопрос: почему свобода и равенство' в капиталистическом обществе носят лишь формальный характер, в силу каких именно причин законы собственности товарного производства (собственность на продукт своего труда) превращаются в законы капиталистического присвоения (собственность на продукт чужого труда) ? В наброске главы «Деньги» первоначального текста «К критике политической экономии» Маркс констатирует, что совершенно запуталась в этом последнем вопросе буржуазная политическая экономия, которая пришла к «тому странному результату, что истина о законе присвоения буржуазного общества должна... быть перенесена в то время, когда еще не существовало самогб буржуазного общества, а основной закон собственности — в то время, когда еще не было собственности»211. Он намечает выход из этого затруднения: «...в дальнейшем ходе исследования... противоречия... так же как и этот закон первоначального присвоения через труд, должны быть выведены из развития самбй меновой стоимости»212, имея в виду развитие меновой стоимости в капитал, т. е. исследование процесса производства прибавочной стоимости. При таком более глубоком анализе отношений, на которых покоится буржуазная система свободы и равенства, обнаруживаются «имманентные ей противоречия, усложнения самой этой собственности, самой этой свободы и самого этого равенства, которые при случае переходят в свою противоположность» 2|3. Эти строки заставляют вернуться к «Главе о капита ле» рукописи 1857—1858 гг. Там в разделе о процессе капиталистического накопления впервые было показано, как «на стороне капиталиста право собственности диалектически превращается в право на чужой продукт или в право собственности да чужой труд, в право присвоения чужого труда без эквивалента, а на стороне рабочей силы — в обязанность относиться к собственному труду или к своему собственному продукту как к чужой собственности», причем «обмен эквивалентов, выступавший как та первоначальная операция, в которой юридически было выражено право собственности, обернулся... для одной из сторон», а именно для рабочих, «лишь видимостью обмена...» 2Н. Впоследствии эти положения были развиты в стройную концепцию. Переход законов собственности товарного производства в законы капиталистического присвоения был детально исследован Марксом в I томе «Капитала»215, где, в связи с рассмотрением воспроизводства капиталистического отношения в расширенном масштабе, Маркс обстоятельно показал, что капиталистическая частная собственность, являющаяся эмпирической предпосылкой политико-экономического исследования капитализма, представляет собой собственный и необходимый результат капиталистических производственных отношений21в. Йо шел Маркс к такому выводу, как мы стремились продемонстрировать, уже в экономической рукописи 1857—1858 гг. («Grundrisse»). Именно там тевис о том, что отношения собственности определяются производственными отношениями, был не только сформулирован, но и доказан в ходе политико-экономического исследования процесса производства и воспроизводства капиталистических отношений. Поэтому в 1865 г., основываясь на результатах собственных исследований, проведенных в трех черновых вариантах «Капитала», Маркс мог сказать о современной ему буржуазной собственности: «На вопрос: что она такое? — можно было ответить только критическим аналй- зом «политической экономии», охватывающей совокупность этих отношений собственности не в их юридическом выражении как волевых отношений, а в их реальной форме, то есть как производственных отношений» 217. Это был вывод, имеющий не только теоретическое, но и огромное практическое значение. Дифференцированное рассмотрение совокупности производственных и других общественных отношений, выявление их действительной иерархии позволило Марксу продолжить критическое размежевание с волюнтаристскими концепциями мелкобуржуазного пру- доновского социализма. Известно, что первоначально Маркс с большим интересом и одобрением отнесся к книге Прудона «Что такое собственность?» (1840). В 1845 г. в «Святом семействе» отмечалось, что Прудон в ней «подвергает основу политической экономии, частную собственность, критическому исследованию, и притом — первому решительному, беспощадному и в то же время научному исследованию. В этом и заключается большой научный прогресс, совершенный им,— прогресс, который революционизирует политическую экономию и впервые делает возможной действительную науку политической экономии» ш. (На данную в «Святом семействе» весьма высокую оценку научных достижений Прудона в исследовании собственности обратил внимание Ленин. Конспектируя эту работу Маркса и Энгельса, он заметил: «Тон... по отношению к Прудону очень хвалебный...»219) Однако в 1865 г., говоря о той же работе Прудона, Маркс подчеркнул: «В строго научной истории политической экономии книга эта едва ли заслуживала бы упоминания» 22°. Принципиальное изменение оценки прудоновской концепции, в которой собственность выступала как внеисто- рическое, по существу чисто волевое отношение человека к вещи, не зависящее от характера производственных отношений, становится понятным в свете проведенного выше рассмотрения эволюции собственных воззрений Маркса. Прудон, апеллируя к моральному принципу «вечной справедливости», пытался все аргументы в пользу собственности развить таким образом, чтобы показать, как они превращаются в собственную противоположность. Маркс же, сделав первый шаг в «Grundrisse», продемонстрировал затем в I томе «Капитала», что по мере развития меновой стоимости в ходе капиталистического процесса производства собственность, основанная на собственном труде, превращается в присвоение чужого труда. Более того, проведенный в III томе «Капитала» анализ тенденций развития кредита показал, что еще в рамках буржуазной общественной системы «капитал, который сам по себе покоится на общественном способе производства и предполагает общественную концентрацию средств производства и рабочей силы, получает... непосредственно форму общественного капитала (капитала непосредственно ассоциированных индивидов) в противоположность частному капиталу, а его предприятия выступают как общественные предприятия в противоположность частным предприятиям», происходит «упразднение капитала как частной собственности в рамках самого капиталистического способа производства» 221. Этих сальто-мортале отношений собственности не понять, исходя из них самих по себе. Кроме того, если положить форму собственности в основу своего исследования, подобно Ходжсону, то из этого описанного еще Марксом и с тех пор значительно усилившегося процесса можно сделать весьма далеко идущие выводы относительно социальной природы современного западного общества. Если же стоять на позициях автора «Капитала», то «развитие кредита и скрыто заключающееся в нем уничтожение капиталистической собственности» есть показатель нового, более высокого уровня развития материальных производительных сил и складывания переходных форм «от капиталистического способа производства к ассоциированному» — пока в пределах прежней общественной системы а на базисе противоположности между капиталом и наемным трудом222. Вернувшись теперь к тезису Ходжсона об отсутствии у Маркса стройной концепции собственности, мы, думается, с полным основанием можем сказать, что налицо стремление выдать желаемое за действительное. На самом же деле Марксово понимание роли отношений собственности в экономической теории попросту в корне противоположно построениям Ходжсона: по Марксу, познание специфики буржуазной собственности достигается вместе с проникновением в сущность капиталистического способа производства, Ходжсон же, Рёмер и некоторые другие теоретики «неомарксизма» полагают, что буржуазную частную собственность следует исследовать вместо процесса производства прибавочной стоимости. К чему это приводит, мы видели: во-первых, к внеисториче- ской трактовке эксплуатации, во-вторых, к тавтологии — выведению отношений классовой эксплуатации из частной собственности на средства производства, которая сама является результатом этих отношений эксплуатации. Отнюдь не случайна следующая оговорка Ходжсона в конце книги: «Здесь не предполагается, что в настоящем исследовании дан полный анализ эксплуатации. В частности, процесс производства и воспроизводства отношений эксплуатации не был проанализирован» 223. Это вполне закономерно: если существование отношений классовой эксплуатации выводится из частной собственности, то и их воспроизводство логически следовало бы связать с воспроизводством буржуазной частной собственности. Между тем если отказаться от политико-экономического подхода к данному вопросу, обоснованного в «Капитале» Марксом, то не останется ничего иного, кроме как недоумевать, например, вслед за английским утопистом начала прошлого века Томасом Годскином: «Капиталиста можно теперь назвать первым собственником всего общественного богатства, хотя нет такого закона, который предоставлял бы ему право на эту собственность... Власть капиталиста над всем богатством страны есть результат полнейшей революций в нраве собственности, а между тем на основании какого закона или какого ряда законов совершилась эта революция?»224 И Ходжсон, действительно, вполне откровенно признает, что «новая радикальная политическая экономия будет нуждаться в... теории собственности... радикальная теория собственности продолжит традицию «утопической» социалистической мысли, таких ее представителей, как Уильям Годвин, Томас Годскин и Уильям Томпсон»22s. Что же, откровенность автора, который без обиняков причисляет себя к последователям утопического социализма, делает ему честь! Разумеется, в свете той остроты, которую приобрел вопрос о собственности в некоторых развитых капиталистических странах в связи с проводимой стоящими у власти консервативными кругами политикой реприватизации226, можно понять, почему некоторые радикальные и социалистические теоретики вновь обращаются к этой фундаментальной проблеме, в течение последних десятилетий неоправданно игнорировавшейся многими социалистами. Понятно и их стремление обосновать «социалистический императив»: марксисты всегда считали, что социалистам не следует отказываться «от выставления определенных требований правового характера. Активная социалистическая партия без таких требований невозможна, как вообще всякая политическая партия. Требования, вытекающие из общих интересов какого-либо класса, могут быть осуществлены только путем завоевания этим классом политической власти, после чего он придает своим притязаниям всеобщую силу в форме законов. Каждый борющийся класс должен, поэтому, формулировать свои притязания как требования правового характера в виде программы». Но эти «требования правового характера... представляют собой переменный элемент и время от вре мени пересматриваются... При таких пересмотрах'принимаются в расчет фактические отношения...» 227. Анализ же «фактических отношений» свидетельствует, что изменения в структуре форм собственности являются скорее следствием, нежели причиной изменений, происходящих в механизме капиталистической эксплуатации. Только этот анализ и дает понимание причин и перспектив развития отношений собственности и соответствующих правовых форм. Отсутствие его — чем бы оно ни оправдывалось: отказом от «скомпрометированной» марксистско-ленинской традиции или ее «новым» пониманием — обрекает на субъективизм или созерцательность и в политике. * * * О теории стоимости и прибавочной стоимости Маркса за последние годы написано на Западе очень много, и это естественно. «Интерес к мыслям Маркса возрастает всякий раз, когда капиталистическое хозяйство вползает в новый кризис»,—откровенно признает солидный либеральный западногерманский журнал 228. Тем более понятно, что этот интерес особенно велик (и по большей части носит искренний характер) со стороны представителей тех общественных слоев, которые развитием социально- экономических и политических процессов поставлены перед альтернативой — уйти в небытие вместе с исторически обреченным, хотя и самым могущественным ныне классом, отстаивая его интересы и проводя его идеологию, или пытаться найти выход из кризисного состояния капиталистического общества за пределами традиционных рамок буржуазных общественно-экономических доктрин. Однако стереотипы буржуазного мышления живучи, они, как мы пытались показать, проявляются на каждом шагу в работах неорикардианских теоретиков. Не случайно эпиграфом I раздела данной книги послужили слова члена Совета исполкома Международной экономической ассоциации итальянца Пазинетти: ведь, по существу, и попытки построить теоретическую систему, объясняющую существо происходящих в капиталистической экономике процессов, исходя из «физических величин», и стремление вынести трудовую теорию стоимости и теорию прибавочной стоимости за скобки анализа капиталистической эксплуатации, сколько бы ни уверяла в том, что это подлинно научная альтернатива «Капитала» или вершина современной марксистской мысли,— все эти попытки в конечном итоге приводят к подмене исследования отношений буржуазного способа производства и специфической природы труда в капиталистическом обществе общими рассуждениями об экономических константах и переменных в духе традиционной «экономике», более того, к переносу центра тяжести на рассмотрение таких сфер, Которые лежат за пределами системы производственных отношений. Едва ли такие концепции являются серьезной альтернативой экономических доктрин, выражающих интересы «перепуганного истэблишмента». Ленин, говоря о Меринге, назвал его человеком не только желающим, но и умеющим быть марксистом229. К сожалению, у большинства авторов, чьи взгляды были выше рассмотрены, дело ограничивается в лучшем случае желанием, не доходя до умения. Думается, одной из важных причин неумения быть марксистами является мировоззренческая ограниченность неорикардианства как направления, ориентирующегося только на его величество факт, т. е. испытывающего сильнейшее влияние эмпиризма, позитивизма. Между тем для того, чтобы быть марксистом в экономической теории, недостаточно просто усвоить Марксову терминологию. Для этого нужно еще понять внутреннюю связь теоретической системы «Капитала», вне которой его положения утрачивают истинность. Иными словами, необходимо понимание духа материалистической диалек тики «Капитала». В противном случае при анализе'«проблемы трансформации» утрачивается то, что составляет ее подлинное содержание,— именно вопрос о природе цены производства как превращенной формы стоимости, а потому исследователь попадает под власть фетишистских представлений, господствующих в вульгарной политической экономии. Точно так же невозможным становится адекватное восприятие взглядов Маркса на соотношение трудовой теории стоимости и теории прибавочной стоимости, роль и место отношений права и морали в Марксовой концепции капиталистической эксплуатации,— взглядов, столь отличных от того, что проповедовали и проповедуют различные течения утопического социализма. Как мы стремились показать, главное, чего недостает «неомарксистам» в подходе к указанным и некоторым другим вопросам,— это диалектического взгляда как на сами проблемы, так и на процесс формирования и развития представлений Маркса об их содержании и значении. Препарировать же «Капитал», пользуясь обычным инструментарием экономической мысли Запада, попросту невозможно — это оборачивается вульгаризацией и извращением изложенной в нем теории. Впрочем, в современной литературе о «Капитале» широко представлена и другая тенденция, особенно в работах ряда западногерманских и японских авторов. Имея в виду споры последнего двадцатилетия в ФРГ, вполне можно было бы, повторяя слова Маркса, сказать, что «в своей мистифипированной форме диалектика стала немецкой модой» 23°. Ход и некоторые результаты этих споров, с которыми мы познакомимся в следующих главах, по нашему мнению, небезынтересны для нашего читателя. Ибо в дискуссии — а ее участниками были как марксисты, так и немарксисты — поднят ряд вопросов, по которым не существует единого мнения и в советской литературе.