В эпоху Возрождения место Европы не определялось критериями демографии. К началу XVII в. население континента не достигало еще и 100 млн. Кажется, такое количество еще в начале XVI в. населяло Индию: в Декане тогда проживало 30 или 40 млн человек, а на Севере Индостана примерно 60 млн. Население Китая к XVI в. насчитывало 53 млн душ, а в 1578-м — уже 60 млн. Конечно, население Африки и Америки в это время также было не слишком большим, если сравнить его количество с колоссальностью их территорий: можно рискнуть и назвать цифру в 50 млн в отношении Африки к началу XVI в.; в Америке количество населения колеблется между 40 и 80 млн. Однако на этих континентах центры, отделявшиеся друг от друга обширными пустынными зонами, имели довольно плотное заселение. На вулканическом Мексиканском плато (приблизительно 510 тыс. кв. км) проживало 25 млн человек, когда Кортес со своими испанскими войсками ворвался в этот мир, дотоле не известный европейцам. Империя инков в начале XVI в. насчитывала от 8 до 10 млн подданных. Во Франции (если ее рассматривать в современных границах) в 1320 г. обитало менее 15 млн жителей; нет уверенности, что ее население превышало 18 млн в 1620 г. В этот период демографический прирост в Европе оставался небольшим вследствие чумы, голода и войн. В Италии население увеличилось, вероятно, с 10 до 12 млн, в Германии (в границах 1937 г.) — с 12 до 15 млн. В Испании оно выросло с 6,5 до 8,5 млн; рост населения Англии и Шотландии, вместе взятых, составлял от 4 до 5,5 млн. ('.лсдует также отмстить, что в начале XVI столетия наиболее значительные города мира находились за пределами западной цивилизации. Таким образом, Константинополь и Мехико, две столицы, обитатели которых понятия не имели друг о друге, насчитывали первый 250 тыс. жителей, второй — 300 тыс., а значит, они были больше, чем Париж (в котором проживало, возможно, 200 тыс. душ) и Неаполь (приблизительно 150 тыс.). Но именно в Европе, и прежде всего в западных областях этой части света, присутствовал динамизм и находились ключи от будущего. Первое доказательство существования этого внутреннего динамизма можно обнаружить, если сравнить две карты Европы — 1320 и 1620 гг. И сколько же потрясений насчитывается между этими двумя датами! В начале XIV в. Пиренейский полуостров был разделен на пять государств: Наварра, Арагон, Кастилия, Португалия и королевство Гранады. Португалия еще не обосновалась в Африке. Она получит там точку опоры только в 1415 г., захватив Танжер. Кастилия, на протяжении всего XIV в. терзаемая внутренними раздорами, потерпела поражение в 1319 г. под Гранадой, а в 1343 г. — у Альхесираса. Напротив, более могущественный Арагон пытается создать средиземноморскую державу. Территория Франции во времена Филиппа VI де Валуа (который вступил на трон в 1328 г.) простирается до Гента и Брюгге, но в этот период в ее состав еще не входят ни Мец, ни Гренобль, ни Марсель, ни Монпелье, не говоря, конечно, о Страсбурге и Перпиньяне. Лион тогда находился на границе с Савойским герцогством. Бордо, Байонна и вся Аквитания и, кроме того, графство Понтье по-прежнему принадлежат Англии, хотя король Англии и соглашается еще приносить вассальные клятвы своему сюзерену — королю Франции. Бретань является в это время фактически независимым герцогством. Что касается Англии, то ей удалось присоединить (используя необычайную жестокость) Уэльс, который окончательно войдет в состав королевства только в правление Генриха VIII. Но у нее сложились отвратительные отношения с Шотландским королевством, ее соседом и соперником. Ирландия представляет собой в это время нечто вроде английской колонии, но этой колонией пренебрегают, и только ее восточное побережье на самом деле контролируется Эдуардом III, который стал английским королем в 1327 г. Империя пребывает в состоянии анархии, и власти в ней бессильны. Подобное положение дел длилось уже долго и стало хроническим. Но Ганзейский союз, образовавшийся в середине XI в. в результате распространения немецкого влияния на берегах Балтийского моря, уже достиг подлинного могущества. В 1370 г. он представляет собой федерацию 77 городов, которая навязала королю Дании Штралъзундский мир, по которому ганзейские суда освобождались от уплаты таможенных пошлин при пересечении Эресунна. В 1375 г. император Карл IV подтвердит величие Ганзы, отправившись с торжественным визитом в Любек. Вместе с тем к началу XIV в. Бранденбург еще не принадлежит Гогенцоллернам, они получат его только в 1415 г. Что до Габсбургов (в это время герцогов Австрийских и Штирийских), они только что потерпели поражение в своей борьбе против швейцарцев: Конфедерация кантонов возникает в 1291 г. Габсбурги еще не владеют ни Каринтией, ни Крайной, ни Тиролем. Они получат императорскую корону только в 1440 г. в правление Фридриха III. На северо-западе Европы Нидерланды еще не сложились как политическое объединение. В Восточной Европе XIV в. стал выдающейся эпохой для Чешского королевства, к которому были присоединены Моравия и Силезия. Чехия становится неотъемлемой частью Священной Римской империи: правление династии Люксембургов в Праге устанавливается в 1310 г. и завершается только в 1437 г. Высший подъем правления этой династии был связан с царствованием Карла IV — чешского короля в 1347—1378 гг. и германского — с 1346-го, императором он был коронован в 1355 г. Именно в царствование Карла IV был основан Пражский университет. Теоретически императоры сохраняли право претендовать на часть Италии. Но в действительности это право от них ускользает. Походы Генриха VII в 1312 г. и Людвига Баварского в 1328-м на территорию Апеннинского полуострова завершились провалом. Италия, одновременно блистательная и раздробленная, состояла из множества маленьких государств, каждое со своей особой игрой. Следовательно, положение дел там сложилось до предела мобильное: в Италии в 1320—1620 гг. происходит множество изменений. После Сицилийской вечерни 1282 г. Сицилии принадлежит Арагону, который в 1325 г. присоединяет и Сардинию. Но королевство Обеих Сицилий, которое включает Южную Италию, образуется только в 1442 г. Дальше к северу полуострова феодалы становятся хозяевами в «папской области», которую папство покинуло, обосновавшись с 1309 г. в Авиньоне. Во Флоренции, куда Данте, изгнанный в 1302 г., никогда не сможет возвратиться, внутренние распри не мешают делам. Но большой банковский и текстильный городок, городок на Арно, властвует еще только над небольшой территорией и достигнет моря только в 1406 г., после того как сумеет победить Пизу. В Милане Висконти уже начали свое восхождение, оно окажется блистательным в концеXIV — первой половинеXVвв.В 1395—1397 гг.Джан- Галеаццо получит от императора титулы герцога Миланского и Ломбардского. Генуя, владения которой на побережье ограничены Апеннинами, в XIV столетии была богатым морским городом и могла гордиться своими факториями на берегах Черного и Эгейского моря. Кафа, находившаяся в Крыму, где завершаются сухопутные маршруты с Дальнего Востока, принадлежала Генуе с 1286 г. Если взглянуть на побережье Малой Азии, то можно видеть, что в 1340—1360 гг. Лесбос, Хиос и Самос также оказываются под ее властью. Она монополизирует тогда производство квасцов и их продажу с Востока, в особенности в Фолии, античной Фокее. Заклятый враг Генуи, Венеция также интересуется, прежде всего, восточным Средиземноморьем. В результате IV Крестового похода дож превратился в «хозяина четвертой части и половины Латинской Романии». В 1320 г. Serenissima’ контролирует Истрию и далматинское побережье, владеет графством Кефалония, Негрепонтом (на острове Эвбея), герцогствами Наксос и Крит. Венеция ведет активную торговлю в Константинополе. В 1470 г. ей придется оставить Негрепонт, но прежде она захватит Корфу, Модон и Корон. В 1489 г. она утвердит свою власть на Кипре. В Центральной Европе наибольшим могуществом в XIV столетии обладает Венгрия, которая с 1308 г. оказалась под властью Светлейшая (шп.). Официальное самоназвание Венецианской республики. (Здесь и далее примечания переводчика, кроме оговореииых.) Анжуйской династии. Этот обширный территориальный комплекс включал, помимо современной территории Венгрии, также Боснию, Хорватию, Словакию и Трансильванию. Король располагал регулярными денежными ресурсами и сильной армией. В 1387 году Люксембурга наследовали анжуйцам. Впоследствии турецкая угроза и внутренние кризисы приведут на трон Матя- ша Корвина (правил в 1458—1490 гг.), который проявил себя как блестящий меценат. В первой половине XIV столетия можно было также увидеть, как развивается Великая Сербия, которая воспользовалась тылами Византийской империи. Она простиралась от Дуная до Адриатики и вершины своего развития достигает в царствование Стефана IX Душана (1331—1355), который завершает завоевание Македонии, захватывает Албанию, Эпир, Фессалию, господствует над Болгарией и подумывает о том, чтобы присоединить и Константинополь. Но его смерть означала гибель и эфемерной империи сербов. Окончательно она будет уничтожена под ударами турок при Косовом поле (1389). Византийская империя, восстановленная в 1261 г., так и не достигла с тех пор своего былого могущества. Поскольку императоры продолжали бороться против остатков Латинской империи, которые еще сохраняются в Пелопоннесе, они обращаются за помощью к Малой Азии. Таким образом, там и зарождается опасность. В начале XIV в. племя турок-османов, оттесненное к побережью монголами, заставляет говорить о себе: к 1350 г. они занимают часть Мраморного моря, расположенного к востоку от Константинополя. Эта территория, сосредоточенная вокруг Брус- сы, имеет выход к побережью Черного и Эгейского морей. Османы обосновываются в Европе, они захватывают в 1362 г. Адрианополь, сражаются с сербами при Косовом поле в 1389 г., раздавливают в сражении при Никополе в 1396 г. недисциплинированных западных крестоносцев, которыми командует Жан Бесстрашный. Болгария завоевана; Валахия платит подать. Внезапное вторжение в Малую Азию Тамерлана и поражение, которое он в 1402 г. нанес Баязету в битве при Анкаре, предоставило отсрочку гибели Византийской империи еще на пятьдесят лет. В конце Средних веков Скандинавия играет незначительную роль, несмотря на Кальмарскую унию, заключенную между тремя королевствами в 1397 г. под эгидой Дании. Напротив, в XIV—XV вв. наблюдается подъем Польши и упадок Тевтонского ордена, который на протяжении некоторого времени господствовал над всем балтийским побережьем от Померании до Нарвы. В 1386 г. язычник герцог Литовский Ягелло женится на наследнице польского трона и обращается в христианство. Одним ударом на четыре столетия были объединены маленькая Польша, расположенная по обе стороны Вислы между Краковом и Тору- ныо, и обширная Литва, для которой Днепр оказывается главной осью владений. Крупнейшими городами Литвы были Вильно 1 и Киев. В 1410 г. тевтонские рыцари потерпели серьезное поражение в битве при Грюнвальде (Танненберг). В 1454 г. город Данциг2 принимает покровительство Польши. Этому порту было суждено большое будущее. В начале XIV в. еще слишком рано говорить о России. Новгород обязан своим процветанием Ганзе, и Московское княжество еще является вассалом монгольской Золотой орды. Несмотря на то что уже в это время Москва является резиденцией православного патриарха5, независимого от Константинополя, надо было дождаться Ивана III (1462—1505), «собирателя русских земель», чтобы Московское княжество подчинило себе Новгород и освободилось от монгольского ига. Перевернем страницы истории. Если обратиться к карте Европы накануне Тридцатилетней войны, то мы обнаружим, что она значительно упростилась. Кастилия и Арагон объединились в 1479 г., королевство Гранады на карте исчезло в 1492 г., Наварра была аннексирована в 1512 г. С 1580 по 1640 г. у Испании и Португалии имелся единый правитель. Испания, ставшая могучей благодаря богатствам Мексики и Перу, властительница далеких Филиппин, какое-то время распоряжавшаяся португальской империей на Дальнем Востоке и в Бразилии, Испания, несмотря на свои провалы во Франции и Фландрии и поражение Непобедимой армады (1588), остается в 1620 г. ведущей мировой державой. В Европе она владеет южными Нидерландами, Франш- Конте, графством Шароле, герцогством Миланским; Испания Ныне Вильнюс. ‘ Ныне Гданьск. Первый русский патриарх появился только в конце XVI в господствовала на тосканском побережье и в королевстве Неаполя, Сицилии и Сардинии. Франция, для которой Генрих IV восстановил равновесие, оставалась государством более скромным, чем Испания, но, что правда, то правда, она уже была гомогенной. Королевство занимает примерно четыре пятых современной территории. Область Дофине была присоединена в 1349 г., Монпелье — в 1382-м, Прованс — в 1481 г. За шесть лет до этого король Англии отказался от претензий на корону Франции и от всех своих владений на континенте, за исключением Кале. Город снова станет французским только в 1559 г. В 1491 г. Анна Бретонская сочеталась браком с Карлом VIII; в 1532 г. ее зять Франциск 1 окончательно присоединяет герцогство к королевству. Но при этом Франция в правление Карла VIII охотно оставила графства Артуа, Франш-Конте и Руссильон, приобретенные при Людовике XI, — таким образом, ради итальянской химеры отказались от реальной добычи. Мазаринн и Людовик XIV исправят эту ошибку. Но в 1559 г. были присоединены три епископства, говорящие на французском языке, — Мец, Туль и Верден, ив 1601 г. Генрих IV, чтобы освободить Лион, приобретает Бресс, Бюже и область Жекс. Несмотря на испытания Столетней войны, провал итальянских походов и драму религиозных войн, Франция в начале XVII в. представляет собой единую, монолитную страну, которую не удалось захватить ни Карлу V, ни Филиппу II. В 1620 г. в Англин и Шотландии, издревле враждовавших друг с другом, уже 17 лег у власти стоял один правитель. Отныне эти королевства, перешедшие на сторону Реформации, останутся вместе. Они еще недостаточно заселены, но судьба англичан уже ясно прочерчена. С 1570 г. их торговые судна господствуют над Средиземноморьем; в 1588 г. моряки Елизаветы уничтожили Непобедимую армаду — эту горделивую и мощную попытку Испании торжествовать над Англией. Как раз в 1620 г. «отцы- пилигримы» высаживаются на побережье Северной Америки. Империя все еще сохраняет свою порочную структуру, равно как и свои многочисленные государства и княжества. Их количество уже равняется числу дней в году. Но обе великие династии, которым было суждено господствовать на сцене Центральной Европы до 1918 г., уже начали ковать свое могущество. Династия курфюрстов из рода Гогенцоллернов как раз накануне Тридцатилетней войны приобрела новые владения на западе и на востоке: на западе — герцогства Клевскос и Ла Марк 1 (1614), на востоке — Пруссию, находившуюся за пределами Священной Римской империи (1618). Что касается венских Габсбургов, то с ними в Европе считались не столько из-за императорской короны, которая не предоставляла реального могущества, сколько из-за компактного комплекса владений, который они терпеливо создавали начиная с XIV в. вокруг герцогств Австрии и Штирии. Они царствовали, таким образом, над территориальным комплексом, который простирался от Адриатики до границ Польши, от Ворарберга до восточной границы Словакии. Ближе к западу они владели многими территориями, по преимуществу в Эльзасе. Чехия, к началу XVII в. ставшая в основном протестантской, была бы не прочь восстановить свою былую независимость. Поражение при Белой Горе (1620) на три столетия свяжет ее воедино с судьбами венских Габсбургов. Ганза в начале XVII в. утратила большую часть своего могущества. Тридцатилетняя война нанесет ей смертельный удар, голландские суда все более и более заменяют суда Ганзейского союза. Соединенные Провинции представляют собой один из парадоксов европейской истории XVII столетия. В 1609 г. Испания, задушенная «фламандской войной», которая подтачивала се, как смертельная язва, согласилась на перемирие, по которому предварительно признавала независимость маленькой кальвинистской республики. В 1648 г. следовало признать очевидное: 2 млн человек, собранных на 25 тыс. кв. км, сумели противостоять самой большой империи, когда-либо известной истории. Что касается Бельгии, то в Европе в 1620 г. она существует скорее виртуально. В 1579—1585 гг. Александр Фарнезе снова отвоевал для Испании Южные Нидерланды, которым суждено было сыграть одну из ведущих ролей в католической реформе. Но в 1598 г. Филипп II превратил их в автономное от Испании государство, переданное эрцгерцогам2. Зависела ли будущая Бельгия от Мадрида или позже от Вены, она все равно оставалась сильна традициями и успехами процветания в эпоху Средневековья и уже сформировала отдельную общность. Швейцария также подтвердила свою исключительность, почти достигнув уже в конце XV в. своих современных границ. Ее солдаты заставили дрожать Европу во времена правления Карла Смелого, и она оказалась одним из центров распространения Реформации. По Вестфальскому миру она официально отделится от Священной Римской империи. За Альпами Италия оставалась раздробленной. К 1560 г. она приобретает, за исключением некоторых деталей, тот облик, который она сохранит вплоть до итальянского похода Бонапарта (1796). После заключения мира в Лоди (1454) в Италии конструируется система политического равновесия, которая предвосхищает общеевропейский политический процесс XVII—XIX вв. Пять государств, более значительных, чем остальные, держат ее судьбы в своих руках — герцогство Миланское, Венецианская республика, Тоскана (ставшая великим герцогством с 1569 г. в пользу рода Медичи), светское государство пап и Неаполитанское королевство. Испания под своей властью удерживает первое и последнее из этих пяти государств, так что свобода действия трех других, и тем более маленьких княжеств, сильно ограничивается. Венеция терпит этот протекторат Габсбургов над Италией с большим неудовольствием, но у нее имеются более серьезные проблемы в связи с Оттоманской империей. В результате войны 1469—1479 гг. она была вынуждена оставить туркам Не- грепонт, некоторые острова Эгейского моря и некоторые опорные пункты в Морее и Эпире. В 1571 г., в тот самый год, когда была одержана победа при Лепанто, она эвакуирует Кипр. Очень рано она осознала подлинные масштабы оттоманской опасности и приступила к поиску решений в другом направлении: значительное продвижение Венеции на Герра-Ферма датируется началом XV столетия; Виченца и Верона были аннексированы еще в 1406 г., Удино — в 1421-м, Брешия и Бергамо — в 1428-м. Но что могли предпринять Венеция и тем более Генуя, лишившись своих восточных опорных пунктов, в эпоху испанского господства? Если судить по карте, то немного. Но в общей картине цивилизации роль Италии оставалась колоссальной даже в 1620 г. По правде говоря, она господствовала — ив высочайших сферах — на протяжении трех столетий, которые отделяют Данте от Галилея. На самом полуострове значительные государства не были, как следовало бы,особенно процветающими. Урбино превратился в Афины своего времени, а Феррара являлась одним из величайших центров Ренессанса. За побережьем Адриатики начинается оттоманский мир, который достигает расцвета на трех континентах от Буды до Багдада, от Нила до Крыма, и сфера его влияния простирается даже на часть Северной Африки. Взятие Константинополя (1453), гибель маленькой греческой Трапезундской империи (1461), установление контроля над Египтом (1517), захват Белграда (1521), поражение (1526), нанесенное венгерским рыцарям и их королю Лайошу, который остался лежать на поле битвы среди погибших, методичное присоединение островов Эгейского моря между 1462 г. (Лесбос) и 1571 г. (Кипр) — превратили султана в некое подобие мусульманского Августа. И в то же самое время он является преемником Мухаммада, «слугой священных городов» >. В Европе он стал повелителем Балкан, к югу от рек Савы и Дуная, и большей части Венгрии. Трансильвания, Молдавия и Валахия выплачивают ему дань. В 1480 г. турецкие войска высадились на берег в Отранто. Мы часто забываем, что блестящая Италия эпохи Возрождения дрожала перед турецкой опасностью и что высший период расцвета оттоманской Порты приходится как раз на середину XVI столетия, в правление Сулеймана Великолепного (1520—1566). Даже после битвы при Лепанто турецкие и варварийские корсары продолжали наведываться на берега Тирренского моря. Давайте перечитаем дневник Монтеня, совершившего путешествие в Италию в 1581 г. Речь идет об области Остии: «Папы,и в особенности этот [Григорий XIII], приказали возвести на этом берегу моря огромные башни, или ведетты, приблизительно их насчитывается около тысячи, чтобы получить возможность предупреждать о нападениях турок (которые те часто предпринимают даже во время сбора винограда и захватывают скот и людей). Со всех этих башен давался пушечный выстрел, и тревога сразу же облетала Рим». «Священные города» — Мекка и Медина. Ягеллоны, повелители уже объединенных Польши и Литвы в период с 1386 по 1572 г., не всегда были удачливы в своих усилиях при сопротивлении туркам: в 1444 г. Владислав III потерпел от них поражение при Варне; в начале XVI столетия им пришлось покинуть Молдавию и Буковину, доставшиеся оттоманской Порте. Тем не менее короли Польши царят еще в XVI в. над обширной, даже излишне обширной, территорией, лишенной естественного прикрытия, которая простиралась от Познани до нижнего течения Днепра и от границ Трансильвании до современной Эстонии. Подлинный «золотой век» польского государства приходится на эпоху Ренессанса, в особенности на царствование Сигизмунда I, который правил с 1506 по 1548 г.: его супруга происходила из династии Сфорца, а двор стал одним из центров гуманизма. Но после завершения династии Ягеллоиов и правления Стефана Батория (1576—1586) страна, судьбами которой руководит теперь ветвь династии Ваза, движется по пути все более возрастающих трудностей. Недисциплинированность дворянства сочетается с внешними опасностями. Польша окружена врагами — турки, шведы и Московское государство. В 1523 г. Швеция по призыву Густава Вазы отделилась от Дании. Кальмарская уния всегда была непрочна. Ненамного прочнее оказалась эфемерная (1592—1595) уния Польши и Швеции во время правления Сигизмунда I Вазы. Этот король-католик крайне оскорблял религиозные убеждения Швеции, убежденной сторонницы Реформации. Кроме того, обе страны являлись соперницами на Балтийском море. В 1620 г. королем в одиннадцать лет становится Густав-Адольф'. Он мечтал превратить Балтийское море в «шведское озеро» и уже отнял у русских Ингрию и восточную Карелию. В начале XVII в. Швеция и Польша в действительности сталкиваются с Россией, которая постепенно усиливает свои позиции. Иван III (1462—1505) сочетался браком с племянницей последнего византийского императора. Он получил императорские инсигнии и принял титул «самодержец» и «повелитель». В 1522 г. русские отбили у Польши Смоленск. Впоследствии они 2 подвергаются сами ответным ударам со стороны Запада. Но, пользуясь разрозненностью монгольских ханств, они захватывают Казанское ханство в 1552 г., Астраханское ханство в 1554-м. То была эпоха Ивана IV Грозного (1533—1584), который принял при своем восшествии на престол титул «царя всея Руси». После его смерти и смерти в 1605 г. Бориса Годунова последовали серьезные волнения. Спустя восемь лет Михаил III (1613—1645) основал династию Романовых. В то время как Польша и Швеция вступали на путь упадка, им приходилось все больше и больше считаться с Россией. * * * В начале XIV в. Европа все еще представляла собой неясное понятие, имела неопределенные очертания, будущее ее было так же неопределенно. К 1620 г., напротив, политическое разделение континента если и было незафиксированным, то, по крайней мере, прояснилось и закрепилось в самых общих чертах. Несмотря на молниеносное исчезновение Польши в конце XVIII в., появление независимой Греции несколькими годами позже и различные изменения тут и там, карта Европы в 1850 г. не будет радикально отличаться от той, что существовала, когда разразилась Тридцатилетняя война. В общем эпоха Ренессанса,т. е. грандиозный период изменений, который продолжался от начала царствования Филиппа VI де Валуа до правления Людовика XIII, — это еще и период, когда Европа определилась в политическом отношении и открыла, — следуя примеру итальянских государств, с помощью дипломатических уловок французского сопротивления честолюбию Габсбургов, — золотое правило равновесия держав. Баланс сил заменил идеал европейского единства, которое некогда воплощалось под властью императора. Около 1320 г. Данте написал в своей «Монархии»: «Там, где больше нечего желать, не может существовать жадность. Как только будут разрушены явления, которым мы можем завидовать, то исчезнут также и движения, которые ими вызываются. Итак, монарху [Данге определяет его как „император всего мира"| нечего желать, поскольку его юрисдикция ограничивается только океаном, это не является уделом других государей, чьи права сеньора граничат с правами другого сеньора, как, например, королевство Кастилии граничит с Арагоном. Монарх, таким образом, среди всех смертных единственный, кто может с максимальной искренностью подчиняться правосудию». Но в середине XVI в. англичанин Джон Корк снова повторил формулы юристов Филиппа Красивого и утверждал с гордостью: «Все нации знают, что могущественнейший король Англии — император в своем собственном королевстве и не подчиняется никому». Быть «императором в собственном королевстве» означало, что феодальная иерархия, которая некогда различала сюзеренов и вассалов (а сюзереном сюзеренов являлся император), отвергается до самых основ. Столетняя война наглядно показала, что феодальная картина уже больше не соответствовала реальности. Когда в 1337 г. Эдуард III направил свой вызов Филиппу VI, своему сюзерену по герцогству Аквитанскому и Понтье, то он стремился главным образом изъять свои континентальные области из состояния вассальной зависимости. Действительно, по договору в Бретиньи (1360) Иоанн II Добрый, который ранее оказался пленником англичан, был вынужден признать, что его бывший вассал является полноправным собственником (таким образом, без принесения «вассальной клятвы») почти всего юго-запада Франции. Не менее значительным является Аррасский договор, заключенный в 1435 г. между Карлом VII и Филиппом Добрым, герцогом Бургундии. Последний соглашался разорвать союз с Англией; взамен Карл VII передавал ему некоторые «королевские то- рода», в основном на Сомме, и избавлял его на всю жизнь от принесения вассальной клятвы королю Франции. Каким образом в подобных условиях император мог бы сохранить эффективную власть над правителями Европы? Конечно, императорский миф оставался живучим и продолжал владеть умами на протяжении длительного времени. Франциск I и Карл Испанский оказались конкурентами на знаменитых выборах в 1519 г. Фактически могущество Карла V основывалось не на его титуле императора, а на том, что он был реальным повелителем важных территорий за пределами Священной Римской империи. С 1522 г. он ясно видел, что управление Центральной и Южной Европой в одно и то же время оказалось трудным делом, и уступил своему брату Фердинанду австрийские территории дома Габсбургов. В 1556 г. он уже утратил мужество, понимая, что ему даже не удастся сохранить религиозное единство в Германии, и разделил свои владения на две части, оставив Фердинанду Центральную Европу и императорскую корону, а Филиппу II — Испанию, Нидерланды, Франш-Конте, итальянские владения и американские колонии. Совокупность этих владений была слишком обширна, чтобы оказаться жизнеспособной на долгое время. Будущее на самом деле принадлежало территориальным образованиям, основанным на подлинном национальном чувстве. Решительно всем многонациональным общностям Европы не удалось к концу Средних веков и в начале Нового времени добиться подъема. Из всех негативных факторов, действовавших в этой части континента, следует отметить волну османского завоевания, которая накрыла именно ее. Здесь народам пришлось собраться в кучу в более или менее молчаливом ожидании лучших времен. Эта схема оказалась более нюансированной в отношении Чехии, которая избежала турецкой оккупации. Вначале этой стране было суждено приобрести свою самобытность, утвердившуюся во времена Карла IV, благодетеля Праги. Эта самобытность проявилась еще более ярко в эпоху Яна Гуса, который проповедовал на чешском языке и способствовал тому, что в 1409 г. немцы были изгнаны из столичного университета. Для гуситских войн XV в. характерны были три аспекта: религиозный, общественный и национальный. В начале XVII столетия в Чешском королевстве большинство населения перешло на сторону Реформации. Чешское королевство играло важную роль в совокупности территорий Центральной Европы, где правили Габсбурги. Чехия пользовалась привилегированным положением, и государь любил жить в Праге. Негибкая религиозная политика Фердинанда II, чешское восстание, которое он сам спровоцировал (1618), поражение при Белой Горе (1620), репрессии, которые последовали за этим, — все это обусловило упадок национального чувства в Чехии, корона которой стала передаваться по наследству. Конечно, королевство теоретически сохраняло свою независимость, и Прага превратилась по преимуществу именно в эпоху католической Реформации в город, где торжествовало барокко, памятники которого сохраняют и теперь свою трогательную привлекательность. Между чешской и немецкой элитой возникает нечто вроде сотрудничества, так что было бы ошибочно утверждать, что исторически в XVTI и XVT1T вв. в стране существовала немецкая «оккупация». Но деятельность Яна Гуса и репрессии, которые последовали вслед за поражением в битве при Белой Горе, оставили достаточно воспоминаний для того, чтобы в XIX столетии произошло национальное возрождение. В самом деле, в Европе эпохи Возрождения, когда речь идет о странах Западной Европы или же о России и Швеции в Восточной Европе, во всем, что связано с расцветом наций, мы гораздо чаще сталкиваемся с успехом национальной идеи, чем с ее поражением. Однако этому противоречит пример Италии. Макиавелли в «Государе» (1516) тщетно призывал объединителя, который сумел бы мобилизовать национальную энергию и объединить страну. Действительно, Италия в конце XV в. столкнулась не только с тем, что по ее территории передвигались чужеземные армии, которые вступали на ее землю и покидали ее, но и с еще более тяжелым испытанием: в отдельных ее областях эти армии пытались обосноваться прочно. В 1494 г. Карл VIII перешел через Альпы, и этот «новый Кир» как триумфатор появился в Милане, Парме, Флоренции, Риме, Южной Италии. Он короновался как «король Неаполя, Сицилии и Иерусалима». Но, впрочем, несколькими месяцами позже итальянские государи объединились против него, и ему еще повезло, что в результате жаркого сражения при Форнуе (в июле 1495 г.) для него был открыт путь возвращения во Францию. Однако в 1499 г. Людовик XII направил в Италию новую французскую армию. Она заняла Милан, миланский герцог Лодовико Моро был взят в плен и отправлен в Лош, где умер. Властелин Генуи и Ломбардии, король Франции разгромил венецианцев в 1509 г. при Аньяделло. Правда, спустя пять лет ему пришлось расстаться с мечтой Карла VIII и оставить Неаполитанское королевство Фердинанду Арагонскому. В 1512 г. «Священная лига», которую Юлий II в это время сумел образовать вместе с венецианцами, изгнала французов из Милана, несмотря на не имевшую последствий победу Гастона де Фуа при Равенне. Короли Франции упорствовали в своих намерениях в отношении Италии. В начале царствования Франциска I была одержана в 1515 г. блестящая победа при Мариньяно. Милан снова, хотя и ненадолго, стал французским. Шестью годами позже христианнейший король потерял этот город, после того как войска были разгромлены при Павии (1525): 8 тыс. французов погибли в сражении или же утонули в Тессино. Армия императора потеряла только 700 человек. По Мадридскому договору (январь 1526) Франциск I, казалось, отказался от Италии. Но несколькими месяцами позже он составил в Коньяке против Карла V лигу и сблизился с папой. Разгром Рима имел следствием новое французское вторжение в Ломбардию под командованием Лотрека, а затем войска двинулись по направлению к Неаполю: последовало новое поражение, что привело к заключению мира в Камбре (1529). Но в 1535 г. умер последний герцог из рода Сфорца, который правил Миланом только номинально. Таким образом, Милан тогда перешел под прямое правление Карла V. В знак протеста и для того, чтобы приобрести базу для отправки войск при последующих вторжениях на юг, Франциск I захватил в 1536 г. Савойю и Пьемонт, где французские войска оставались более двадцати лет. В 1542 г. он предполагал снова захватить Милан. В правление Генриха II солдаты короля Франции сражались в новых и новых многочисленных походах в Италию. В 1551 г. они воевали против Юлия III в окрестностях Пармы и Мирандолы. На следующий год против императорских войск с возгласом «Francia! Francia!» 1 взбунтовалась Сиена. В 1557 г. Франсуа де Гиз по призыву папы Павла IV, которому угрожали испанцы, появился в Риме и совершил последний, безуспешный «поход в Неаполь». Мир в Като-Камбрези поставил точку во французских вторжениях, но не завершил пребывание иностранных войск на итальянской земле, так как в 1504 г. туда пришли испанцы и оставались там более двух столетий. Таким образом, по Апеннинскому полуострову в XVI столетии проходили французские, швейцарские, немецкие и испанские солдаты, и Италия испытала и их тяжкое пребывание на своей земле. Она беспомощно взирала на разгром Рима в 1527 г. Императорские войска (т. е. немецкие ландскнехты, нередко являвшиеся лютеранами, испанцы, даже итальянцы) под командованием «Франция! Франция!» (um.). француза1 получили тогда садистское удовольствие от грабежа, насилий и унижения города, который приобрел репутацию «нового Вавилона» и которому завидовала вся Европа. Однако Италия не утратила свою душу. В эту эпоху, несмотря на Макиавелли, она и не стремилась к политическому объединению. Но она сознавала свое духовное единство и знала, что Альпы представляли собой естественную границу. Юлий II выражал чувства всех соотечественников, отличая итальянцев от «варваров», которых было необходимо удалить с полуострова. Спустя полвека Павел IV также старался «освободить Италию от чужеземных войск». Эти попытки потерпели крах. Но испанцам не удалось, да они даже и не пытались этого добиться, ассимилировать жителей Милана, Неаполитанского королевства и Сицилии, которые сохранили свой язык, свое культурное достояние и свою индивидуальность. Не слишком ли поспешно рассуждают об «испанской Италии» XVI и XVII столетий? Действительность была намного более сложной, особенно если поразмыслить над тем, что Рим, Венеция и Флоренция оставались независимыми, хотя им и приходилось считаться с другими государствами, с испанским могуществом. Поэтому итальянское искусство и итальянский дух смогли продолжать свободно цвести на этих трех вершинах западной цивилизации. Следует ли считать случайностью факт, что столько ломбардских художников во второй половине XVI столетия приезжали в Рим и обосновывались в Риме? Новый расцвет и сияние, возраставшие в Вечном городе в эпоху католической реформы в то самое время, когда папы, и именно Сикст V (1585—1590), стремились усилить свободу действий Святого престола и церковного государства, свидетельствует о том, что Италия сохранила сущность своего гения и оставалась верной великому прошлому, которое некогда поставило ее во главе всего мира. Она оставалась раздробленной, но при этом сохраняла внутренние связи, хотя этим никогда не обладало разрозненное собрание земель, которое повиновалось Филиппу II. Даже Войсками Карла командовал знаменитый французский полководец коннетабль Шарль де Бурбон (1490—1527), из-за преследований на родине покинувший Францию и перешедший на службу Карлу V с клеймом изменника. Он погиб при штурме Рима — Бенвенуто Челлини нс без гордости приписывал себе в своих мемуарах этот удачный выстрел. Германия, расчлененная, отдавшаяся во власть гражданской войны, сохраняла относительно устойчивые границы, которые защищали ее культурный капитал и нечто вроде общественного сознания, красноречивым свидетелем которого стал Лютер. Не объясняется ли утратой этого коллективного сознания, которое так же сильно развивалось у жителей Швейцарской Конфедерации, сущность провала при попытке заново восстановить королевство Лотарингию, что попытались осуществить бургундские герцоги в конце XIV и в XV вв.? Карл Смелый (1467—1477) пытался использовать итоги последовательного увеличения бургундских владений и оставался верен политической линии Филиппа Доброго: он хотел, захватив Эльзас, Лотарингию и Шампань, соединить свои владения на севере с южными землями и образовать единый комплекс от Зейдерзее до Макона и Базеля. Людовик XI и швейцарцы сумели воспрепятствовать ему. Но при любых условиях это чересчур поспешное территориальное строительство могло показаться искусственным. Жители Нидерландов никогда не чувствовали себя «бургундцами» — доказательством этого были повторяющиеся восстания в Льеже, Брюгге и Генте против Филиппа Доброго, Карла Смелого, Филиппа Красивого и Карла V. Крах бургундской конструкции позволял предвидеть будущий расцвет Испанской империи в Европе. Бедствия, которые разразились в Нидерландах после 1560 г., несомненно, были связаны с религиозными причинами, но отстранением министрами Филиппа II от дел Генеральных штатов местных уроженцев и враждебностью со стороны испанских солдат отчасти также объясняется восстание во Фландрии. Если, напротив, венским Габсбургам удалось сохранить на протяжении нескольких столетий территории, переданные им после раздела 1556 г. как относительно прочное объединение, то это случилось именно потому, что в центре оказалось мощное ядро, которое * стремилось германизировать периферические области. Столь же показательно, как и крушение новой Лотарингии в XV в., поражение франко-английского королевства, которое чуть было не родилось в эпоху Столетней войны. В 1337 г. Эдуард III, который владел на континенте Аквитанией и Понтье, не довольствуясь тем, что бросал вызов своему сюзерену Филиппу VI, стал оспаривать у него корону Франции, требуя ее для себя. Правда, по миру в Бретиньи (1360) Эдуард III отказался от притязаний на корону, но Иоанн Добрый уступил ему треть территории Франции. Через 60 лет по договору в Труа дофин Карл (будущий Карл VII) был лишен права наследования, а в жены сыну Генриха V1 отдавалась Екатерина, дочь Карла VI. В тексте договора можно прочитать: «Обе короны Франции и Англии соединяются навсегда и будут принадлежать одному человеку, а именно нашему сыну королю Генриху до конца его жизни, а после него — его наследникам». Но к 1453 г. англичане удерживали во Франции только город Кале. * * * Тайные чувства англичан по отношению к Англии являлись всего лишь следствием того, что во во Франции начинает развиваться национальное самосознание. Жанна д’Арк оказалась трогательной и благородной его выразительницей. Она писала герцогу Бедфорду в 1429 г.: «Передайте Девственнице, направленной сюда Богом, Царем Небесным, ключи от всех добрых городов, которые вы заняли и насильно удерживали во Франции... Я пришла сюда от Бога, Царя Небесного, для того, чтобы вас изгнать за пределы всей Франции... И не считайте, что вы когда-нибудь будете удерживать Французское королевство по воле Бога». Англичанин и Француз действительно пытались выявить все то, что их разделяло. Поговорка насчет «лживости» англичан, кажется, возникает в XIV столетии. У них находили также и другие недостатки. Льежский каноник Жан Ле Бель (1290—1369), к тому же благоприятно настроенный к Эдуарду III, решительно осудил англичан: «...все они завистливы по отношению к любым иностранцам, когда те оказываются выше их, даже в их стране... Зависть не умирает в Англии». В середине XV в. некий француз написал сочинение под названием «Спор герольдов Франции и Англии», в котором враждебные чувства к Англии, копившиеся на протяжении Столетней войны, получили неограниченный выход: «Прикрываясь несогласиями с Францией, вы ее ограбили. Ошибка автора: мужем Екатерины Валуа должен был стать и стал сам Генрих V, его единственный сын родился от этого брака в 1422 г. ввергли в волнения это королевство и причиняли бесчисленные неприятности». На эти обвинения эхом откликнулся Жиль ле Бувье, который в ту же самую эпоху писал в «Книге описания страны»: «Этот народ [англичане] состоит из людей жестоких и кровожадных. Они ведут войну со всеми народами мира как на море, так и на суше». Кроме того, они корыстные и умелые купцы. «Все, что они скупают в чужих странах, куда попадают, они отсылают в свое королевство. И поэтому этот народ богат». В «Споре», который был процитирован выше, каждый из двух герольдов ищет доводы для доказательства превосходства своей страны. Французский герольд обращается к географии и климату и заявляет своему английскому сопернику: «Французское королевство расположено гораздо лучше, чем ваше, ваше находится между холодными и жаркими областями, которые лежат за горами, в них трудно переносить чрезмерную жару, а холодные области, в которых вы живете, достаточно утомительны для человеческого тела, так как зима там начинается внезапно и продолжается так долго, что люди живут там, опасаясь обморожения, и нельзя там представить себе никакие плоды. А то, что там можно представить, то является скверным, не ко времени появившимся и не вовремя вызревшим. Франция располагается между теми и другими, в самой середине, там пускает новые ростки добродетель, там нежный и приятный воздух, там в изобилии растут фрукты, прекрасные и восхитительные, люди живут там приятно, соблюдая умеренность, без излишней жары и лишнего холода». Насколько же мы далеки от XII столетия, когда Англия воспринималась в переписке жителей стран Запада как общая родина! У монаха Ришара де Клюни, умершего в 1188 г., не находилось слов, достаточно красноречивых, для Англии, в честь которой он написал небольшое латинское стихотворение: Англия, плодоносный участок земли, богатый уголок мира. Англия, страна игр, страна свободного народа, рожденная для веселья, приятная страна. Да что я говорю? Страна, которая является лить радостью, которая ии в чем не обязана Галлии, но ей Галлия обязана всем тем, чем она владеет — очаровательным и любезным. «Debate between the heralds of England and France» ' Джона Коука был создан спустя сто лет в ответ на «Спор», написанный французом в середине XV столетия. Естественно, островной автор восхваляет устами своего герольда мужество, богатство и приятность Англии, госпожа Благоразумие, избранная для того, чтобы разрешить спор, может только высказаться против Франции: «Мое решение: королевство Англии заслуживает почести, Англии надлежит отдать предпочтение перед Францией и занять место справа; что до вас, государь герольд Франции, то во всех собраниях, где только можно будет выказывать почести, вам надлежит навсегда признать ваш долг, уступая первое место герольду Англии». К концу XVI столетия национальная английская гордость обрела в лице Шекспира искреннего певца. В «Ричарде II» (около 1595 г.) Джон Гонт перед смертью прославляет Англию: ...царственный сей остров, страна величия, обитель Марса, трон королевский сей второй Эдем, гтротиву зол и ужасов войны самой природой сложенная крепость, счастливейшего племени отчизна, сей мир особый, дивный сей алмаз в серебряной оправе океана, который, словно замковой стеной иль рвом защитным, ограждает остров от зависти не столь счастливых стран»2. Это было написано после разгрома Непобедимой армады. Помимо оскорбления, хвастовства и гиперболы здесь следует заметить, что в эпоху Возрождения самосознание и понимание других присуще большей части европейских народов. Теперь они уже знают, что они различны. У французов репутация людей легкомысленных, горячих и непостоянных. В XIV в. Жан Лебель утверждает: «[Они] [всегда] много обещают, но мало «Спор между двумя герольдами, английским и французским» (англ.). Шекспир У. Ричард II. Акт II, сцена I. Пер. М. Донского. платят». Через двести лет венецианский посланник Марк Антонио Барбаро дает определение такого рода: «Французы по своей природе являются гордыми и надменными, они чрезвычайно храбры в военных действиях; потому их первый удар очень трудно выдерживать... В их войсках много вспыльчивости и мало порядка. Если бы французы могли сдерживать свой пыл, то они были бы непобедимы; но отсутствие у них порядка появляется из-за того, что они не могут долго переносить усталость и неудобства». В своей «Книге описания стран» Жиль ле Бувье дает характеристики народов, наций и провинций. Согласно ему, швейцарцы объявляются «жестокими и суровыми людьми». Что касается скандинавов и поляков, то он отмечает, что они «ужасные и неистовые люди... кровожадные и убивают больше, чем те, кто вскормлен вином». Сицилийцы — «грубые христиане и страшно ревнуют своих жен», неаполитанцы — «грубые и суровые люди, они дурные католики и величайшие грешники». Кастильцы описываются как люди, которые почти «не едят мяса и которых все приводит в состояние гнева, они плохо одеты, плохо обуты и с плохими постелями; они дурные католики, и это все имеет место в такой хорошей [богатой] стране». Напротив, Жиль ле Бувье восхваляет флорентийцев: «Этот народ осуществляет обмен во всех христианских странах», и все то, что они зарабатывают, приносят в названный город Флоренцию, и потому она стала столь богатым городом; эти люди очень умны и подобающим образом одеты; этот народ очень умерен в еде и выпивке». Равным образом автор проявляет уважение и к обитателям Эно, жители этой области, «как дворяне, так и люди из простого народа, являются крайне порядочными, приличным образом одеваются в доброе сукно и хорошо питаются, они удачливые купцы, добрые труженики и ремесленники, в их домах много хорошей медной и оловянной посуды». Чужестранцев осуждают, но выносят суждения также и о своем собственном народе и иногда без особой щепетильности. В своем «Обращении к христианскому дворянству немецкой нации» (1520) Лютер не боится красочно описать «...излишества в пирах и попойках, которые у нас, немцев, превратились в особенный недостаток, и вследствие этого мы не пользуемся у иностранцев хорошей репутацией; и уже невозможно отныне исправить положение дел наставлениями, настолько это злоупотребление глубоко укоренилось и настолько утвердилось его господство над нами». Реформатор делает вывод, что бороться против пьянства обязаны светские власти. Монтень в своей иронической манере описывает интеллектуальные ценности и утонченность некоторых народов Запада в зависимости от их поведения на войне: «Один итальянский вельможа, нелюбезно отзывавшийся о своей нации, однажды в моем присутствии говорил следующее. Сообразительность и проницательность итальянцев, утверждал он, так велики, что они заранее способны предвидеть подстерегающие их опасности и бедствия, поэтому не следует удивляться тому, что на войне они часто спешат позаботиться о своем самосохранении еще до столкновения с опасностью, между тем как французы и испанцы, которые не столь проницательны, идут напролом, и им нужно воочию увидеть опасность и ощутить ее, чтобы почувствовать страх, причем даже и тогда страх не удерживает их; немцы же и швейцарцы, более вялые и тупые, спохватываются только в тот момент, когда уже изнемогают под ударами» (Опыты, II, ix). Это ощущение опасности, исходящей от самого себя и чужака на уровне народов объясняет многие вопросы в период, когда зарождается современная Европа. Оно объясняет не только то, что французские бароны не приняли в 1328 г. Эдуарда III, родившегося в Англии внука Филиппа Красивого, но и то, что португальцы в 1385 г. предпочли избрание своим королем бастарда Жуана I, основателя Ависской династии, объединению с Кастилией; те же португальцы спустя два с половиной столетия отказались сохранить своего испанского государя. Отсюда берет начало восстание 1640 г. Понимание этого объясняет еще и то, что само слово — и тем более понятие — «граница» с XIV в. последовательно заменяет понятие и сущность «марки»; что «таможни» к концу Средних веков становятся всеобщим нововведением во всех странах Европы; что развивается меркантилизм, который представляет собой экономическое выражение стремления к независимости, и что именно тогда, следуя итальянским примерам, в Англии в 1360 г. и во Франции в 1373 г. вынуждены были приняться за определение «территориальных вод» вдоль побережья различных государств, юрисдикций адмирала. С другой стороны, как забыть о том, что стало проявлением национального чувства в поведении религиозных деятелей Западной Европы начиная с XIV столетия? Екатерина Сиенская страстно требовала возвращения папы «к римлянам, или итальянцам». Англия приходила в ярость, видя, как Франция поместила папство под свою опеку. Участники Констанцского церковного собора группировались по «нациям», инициатива эта оказалась просто революционной. За Рейном, как и за Ла-Маншем, население становилось все более и более враждебным к оттоку денег в Рим и к назначению на церковные бенефиции чужеземцев. Реформацию, которая восторжествовала в XVI столетии на половине европейской территории, можно вполне справедливо рассматривать с определенной точки зрения как проявление национального индивидуализма. В своем «Обращении к христианскому дворянству немецкой нации» Лютер писал: «Мы [немцы) носим имя империи, но папа распоряжается нашим добром, нашей честыо, нашими личностями, нашими жизнями, нашими душами и всем тем, что у нас имеется: таким образом, следует высмеять немцев и заставить их платить за иллюзии». Что касается короля Англии, то он получил от парламента в 1534 г. «право рассматривать, отвергать, упорядочивать, восстанавливать, реформировать, делать выговор и исправлять любые ошибки, ереси, возмутительные вещи, злоупотребления, оскорбления и неправильности для того, чтобы сохранять мир, единство и спокойствие в королевстве, несмотря на любые чужеземные порядки, обычаи и законы, а также любые чужеземные власти». Можно ли считать случайностью, что первый крупный швейцарский реформатор — Цвингли, который первоначально был священником в Гларусе, начал свою деятельность протестантского реформатора с того, что выступил против использования швейцарских наемников за пределами страны? Таким образом, этот индивидуализм, о котором мы будем говорить дальше и который является одной из самых примечательных черт эпохи Ренессанса, пробивался вначале на уровне народов, которые постепенно дифференцировались и противостояли друг другу иногда драматическим образом, приобретая понимание своей природной оригинальности. Это стало исходным уроком для критического ума, для релятивизма, следовательно, урок был плодотворным. Системное сомнение Монтеня еще до сомнений Декарта должно было допустить отказ от большого количества предрассудков: «Любая истина, которую ограничивают горы, может оказаться ложью для народа, который располагается за этими горами». Каждому народу — свою истину. Начиная с XIV столетия вырисовывается новая география университетов, которая одновременно отражает усиливающееся разнообразие Европы и способствует evo усилению. Университеты создаются в Праге (1347), Кракове (1364), Вене (1365), Кельне (1388), Лейпциге (1409), Сент-Эндрюсе (1413), Лувене (1425), Вазеле (1459), Упсалс (1477), Копенгагене (1478), Алькала (1499) и т. д. Увеличение числа университетов сопровождается процессом Великого раскола, и большое количество клириков, которые до Столетней войны обучались в Париже, покидают его. В результате в университетах наблюдается сокращение поступающих из других стран и разрушение системы «наций»-, которая до тех пор была главной составляющей университетской структуры. Гуманизм также способствовал рождению европейских наций. Подобное утверждение может удивить. Лоренцо Валла отказывался умереть во имя родины — совокупности индивидов, для которых никто не должен был оказаться дороже самого себя. Эразм, космополитический разум, писавший только на латинском языке, в годы, которые предшествовали Реформации, стал кем-то вроде президента «республики ученых». Обновленный латинский язык особенно послужил для прославления национальной истории. Инициатива вышла за пределы Италии вместе с Флавио Биондо, который написал в 1439—1453 гг. «Историю упадка Римской империи» («Historiarum ab inclinatione Romanorum imperii decades») и «Иллюстрированную Италию» («Italia illustrata»). Этот гуманист констатировал, что в его время благодаря божественному благоволению и качествам итальянцев достоинства и слава Апеннинского полуострова проявились снова после долгого затмения, продолжавшегося тысячу лет. Кроме того, он давал в «Italia illustrata» «первое географическое описание всего полуострова в целом». В Испании и в Англии именно итальянцы заставили зародиться интересу к национальной истории в древности. В 1495 г. сицилиец Лючио Маринео, преподаватель из университета Саламанки, опубликовал «De Hispaniae laudibus»1, а Полидор Виргилий по поручению Генриха VII в 1506 г. начал свою огромную «Historia anglica»2. Новое открытие «Германии» Тацита, опубликованной в 1500 г. Конрадом Цельтисом, привело к появлению в Германии целого пласта литературы, написанной на латинском языке, но решительно националистического характера. Диалог «Axminius», написанный в 1520 г. Ульрихом фон Гуттеном, представляет собой хороший пример подобной литературы. Арминий оказывался национальным героем и символом немецкого сопротивления Риму — очевидный намек на выступление Лютера против папства. Но гуманисты не довольствовались тем, чтобы только писать на латинском языке. Поклонники античных писателей, они нередко стремились им подражать и сравняться с ними, причем каждый на родном языке. Делая это, они продолжали новыми средствами на базе намного более широкой культуры творческие традиции первых великих писателей — Данте, Чосера, Фруассара и т. д., которые открыли путь для развития национальных литератур. Почти повсеместно в Европе в XVI столетии проявляется убежденное стремление способствовать продвижению местных наречий. В своем знаменитом сочинении «Защита и прославление французского языка» (1549) Дю Белле оплакивал пренебрежение, с которым даже в самой Франции относились к французскому языку: «...оставь... все эти рондо, баллады, вирелэ, королевские песни, песенки и прочие подобного рода пряные приправы. Когда речь идет о том, чтобы выразить великие идеи, то мы пользуемся латинским языком э»1. Во вступлении к «Фран- сиаде» Ронсар советует еще: «Используй чисто французские слова». Позже Агриппа д’Обинье напомнит в своем предисловии к «Трагическим поэмам» о словах Ронсара: «Советую вам не утрачивать сии старинные словеса, употребляемые вами и оберегаемые беззаветно от всяких лоботрясов, не понимающих тонкости слова, которое не подражает латыни или итальянщине»5. Таким образом, ' «О похвалах Испании» (лат.). г «Английская история» (лат.). 1 Эта фраза в русском переводе отсутствует. 4 Дю Велле Ж. Защита и прославление французского языка / Пер. М. Толмачева // Эстетика Ренессанса. М., 1981. Т.2. С. 256—257. 5 Д’Обинье Л. Трагические поэмы. К читателям / Пер. А. Рсвича. М., 1996. С. 38—39. французские поэты и прозаики XVI в. стремились сохранять старые слова, изобретать новые вокабулы и вводить в национальную литературу «высокие жанры», подражая древним авторам (ода, эпопея, трагедия, комедия, сатира, послание) или же итальянцам (сонет). Они не стали бы колебаться, earn бы пришлось ограбить Афины и Рим ради «обогащения храмов и алтарей» Франции. В международном состязании между «народными» языками тосканский язык Данте, Петрарки и Боккаччо в XIV в. намного превосходил французский. Однако Спероне Сперони, поклонник Вергилия и Данте, написал в 1542 г. на флорентийском диалекте «Dialogo della lingue»1, некоторые пассажи которого Дю Белле перевел чисто и просто в своей «Защите и прославлении французского языка», используя ради пользы французского языка то, что было написано итальянским собратом в защиту тосканского диалекта. В Португалии также стремились возвысить национальный язык. Гуманиста Антониу Феррейра (1528—1569), перу которого принадлежит знаменитая трагедия («Инес де Кастро»), мы можем рассматривать как португальского Дю Белле. Однажды он написал: «Пусть португальский язык процветает, говорит, поет, пусть его слушают и да здравствует португальский язык! Пусть повсюду, куда он отправится, он может гордиться собой». Англичанин Роджер Эшем (1515—1568) некоторое время был наставником королевы Елизаветы и «наиболее популярным из учителей своего времени» в Англии и в этом отношении должен был приблизиться к Дю Белле и Феррейре. Все трое глубоко усвоили греко-римскую культуру. Все трое почерпнули в этой культуре желание укрепить язык своей страны и послужить ему. Эшем утверждал в начале своего «Токсофила», что его репутация в большей бы мере укрепилась, если бы он использовал латинский язык. Но английский язык все еще оставался более низким языком, добычей невежд и людей, неспособных к учению, и он хотел способствовать его усовершенствованию, вводя обороты и изящество, присущие латинскому языку. Английская проза, провозгласил он, должна была начаться в школе Цицерона и Сенеки. В далекой Польше Миколай Рей, которого называли «отцом национальной литературы», рассуждал точно так же. 3 Во всех своих сочинениях, а именно в шедевре «Зерцало всех государств» (1568)он стремился доказывать преимущества польского языка по сравнению с латинским. Эти усилия увенчались успехом, и XVI в. считается периодом величайших достижений европейских великих литератур: то было столетие Ариосто и Макиавелли, Лютера и Рабле, Ронсара и Спенсера, Камоэнса и святого Хуана де ла Крус. Сервантес и Шекспир умерли незадолго до 1620 г., и этот год можно не без основания обозначить как конец Ренессанса. Однако победа национальных языков была связана не только с вершинами интеллектуальной деятельности. Ее можно усматривать и в глубинной жизни народов. В эпоху, когда в королевстве Франциска I эдикт Вилье-Коттре (1539) обязывал использовать язык области Иль- де-Франс4 5 вместо латинского языка при ведении судебной и нотариальной документации, тосканский диалект стал языком Рима, следовательно, естественной столицы Италии. При папах эпохи Возрождения, и прежде всего из рода Медичи (1513—1521,1523— 1534), призывавших в Рим тосканских художников, заселявших Ватиканскую курию и отделы выходцами из Флоренции, латынь и диалект romanesco3 утрачивают свое значение. Реформация, благодаря тому, что заставила больше читать Библию выходцев из простого народа, необычайно помогла укреплению и распространению местных диалектов. Лютер же оказался, сам того не желая, главным объединителем (по крайней мере, относительным) немецких наречий. В тот момент, когда утверждались европейские нации, укреплялось и единство западной цивилизации: оба этих феномена оказываются явно противоречивыми и одновременно сплоченными, диалектика их является одной из важнейших характеристик периода, который мы изучаем. Открытие и эксплуатация экзотических народов должны были привести к определенному результату: одновременно снова восстановить напряженные отношения между европейцами и определить в дальнейшем общность их судеб.