В эпоху Возрождения синхронно формировались европейские нации и утверждался абсолютизм. В этот период абсолютная монархия становилась реальностью, морские путешествия и завоевания за океаном изменяли направление развития и ритм экономики, искусство и культура (вследствие того, что античное наследие становилось все известнее, художники больше внимания стали уделяться земному миру, мастерство их становилось более уверенным) ориентировались на совершенно новые направления; короче, можно было видеть общие изменения в этом более активном, более урбанизованном, более образованном, более светском, чем в XII—XIII вв., обществе. Можно ли утверждать, что глубинные изменения коснулись и самой религии, определяла ли она по-прежнему повседневную жизнь и проникала ли в сердце каждого человека? Казалось, будто церковь Христова скатывается в пропасть в период, когда Западная и Центральная Европа переживала ужасную чуму, непрерывные войны и жестокую социальную борьбу. К тому же ее потрясли внезапные изменения в экономической конъюнктуре. XVI столетие оказалось свидетелем и восстановления церкви, и ее раскола, и с того времени европейцы могли наблюдать шокирующее зрелище — ненависть между приверженцами христианства. После смерти Григория XI, который возвратился из Авиньона в Рим в 1378 г., влиятельные группировки могущественных кардиналов, разделенных на соперничающие партии, навязали ошеломленному и опечаленному христианскому миру раскол, который продолжался 39 лет. После первых столкновений католическая Европа раскололась на две части: Франция, Шотландия, Кастилия, Арагон и Неаполитанское королевство приняли сторону француза Клемента VII, другие страны высказались за итальянца Урбана VI. Оба первосвященника и две враждовавшие священные коллегии отлучили друг друга от церкви и пытались ввести в соблазн противостояния страны и королей. У каждой партии нашлись свои пропагандисты и свои святые. Петр Арагонский и Екатерина Сиенская оказались среди сторонников Урбана, Винцент Феррер и Колетт де Корби поддерживали Климента. Враждующие папы и их преемники, в свое время оказавшиеся жертвой обстоятельств, стали и последними людьми, кто понимал, что единственный способ прекратить раскол состоял в том, чтобы отречься. Упрямство понтификов, и в особенности упрямство Бенедикта XIII, избранного в Авиньоне в 1394 г., на протяжении длительного времени сопротивлялось попыткам воссоединения. Чтобы оказывать давление на авиньонского папу, духовенство и французское правительство дважды «отказывались от поддержки» — в 1398—1403 гг., затем еще раз с 1408-го. Бенедикт XIII был непреклонен. Он согласился, однако, в принципе с тем, чтобы встретиться в 1407 г. со своим противником в Савоне. Оба папы не спеша направились на встречу, но так и не преодолели последние восемьдесят километров, которые их разделяли. Многие кардиналы из обеих партий откололись от своих первосвященников и созвали церковный собор в Пизе (1409). Бенедикт XIII и Григорий XII были провозглашены еретиками и низложены. Был избран новый папа, Александр V, который умер на следующий год. Его сменил Иоанн XXIII. Теперь было уже три папы, поскольку оба низложенных верховных понтифика не согласились отречься. Иоанн XXIII, карьера которого до описываемых событий была связана скорее с военной и политической деятельностью, чем с церковной, а поведение иной раз было просто скандальным, не мог отказать римскому королю Сигизмунду, «преданному защитнику святой церкви», в созыве нового церковного собора в Констанце. Собор (1414—1418) не замедлил вступить в конфликт с Иоанном XXIII, который сбежал из Констанцы, но его догнали и в конце концов все-таки заставили отказаться от папства. Григорий XII, утративший храбрость, также отрекся от папской власти. Напротив, Бенедикт XIII, упрямый старик *, словно в Ноевом ковчеге, обретший убежище среди арагонских скал Пиренейского полуострова, отклонял любой компромисс до самой своей смерти в 1423 г. Избрав в Констанце папу Мартина V (1417), католический мир практически вновь обрел единство. Собравшиеся в Констанце не только хотели прекра- I ить раскол, но и осудить гуситское учение, а главное — осуществить обещание, столь долго провозглашаемое, — «реформировать церковь, и ее голову, и ее члены». Итак, беспомощность пап и анархия, которая царила в христианстве, давали шанс успешному развитию соборного движения. Оно опиралось на учение Жана де Жандюна и Марсилия Падуанского, которые ставили власть папы в зависимость от добровольного согласия христианского народа. Задолго до созыва церковного собора в Констанце знаменитые преподаватели университета, такие как Пьер д’Айи и Жерсон, требовали созыва церковных ассамблей, задачей которых было наблюдение за управлением церкви в духовных и светских вопросах. Собиралась ли церковь превратиться в сословнопредставительную монархию? Федерацию автономных наций, периодически высказывающуюся на своих Генеральных Штатах о судьбах католического мира? Действительно, в Констанце святые отцы объединились и голосовали по «нациям», доктора юридических наук и богословия были допущены к голосованию, и Мартин V был избран собранием, на котором настоящие 23 кардинала должны допустить к голосованию 30 посланников «наций». Чем были эти нововведения, возвещали ли они реформу церкви? По правде, эту серьезную проблему стали рассматривать очень поздно и участники достаточно утомились после осуждения Яна Гуса и отречения Иоанна XXIII и Григория Х1т. Однако все-таки 30 октября 1417 г. на голосование были поставлены 18 декретов, которые были направлены по преимуществу против злоупотреблений папской властью, как финансовых, так и судебных. Но едва избранный Мартин V поспешил представить встречный проект и начал вести переговоры с «нациями» по отдельности относительно временных договоренностей, которые частично восстанавливали церковные выборы и сокращали Ьснеликт Х111 скончался в возрасте 94 лет. финансовые раходы папства. Церковный собор завершился в 1418 г. в состоянии полной растерянности, при полном отсутствии единогласия. Однако он принял важное решение, имеющее принципиальное значение для будущего: теперь было признано, что авторитет папы подчиняется авторитету церковного собора, который должен был отныне собираться регулярно и безусловно. Созыв Базельского церковного собора (1431—1449) был следствием этого постановления. Желание реформы главным образом шло от основ. Базельский собор привлек относительно мало прелатов (менее согни), но на него съехались около четырехсот преподавателей университета, решивших продвигаться вперед. Церковный собор вначале пользовался общей симпатией христианского мира, и Евгений IV, хотя и испытывал к собору глубокую враждебность, вынужден был признать его каноническим (1434). На нем были достигнуты важные результаты по различным вопросам. Под эгидой церковного собора примирились Франция и Бургундия, чешские подобои 1 были объединены с римской католической церковью и решения о реформе были приняты в 1436 г. Однако Евгений TV вышел победителем из конфликта, с которым он столкнулся на церковном соборе. Экстремисты на этом соборе, который желал стать учредительным собранием, не предусмотрели вопроса о том, какие финансовые средства были оставлены папству, и главным образом, попытались низложить Евгения IV и избрать Феликса V (1439). Глубокое потрясение перед возможностью возобновления церковного раскола оказалось общим. Французский король Карл VII и духовенство Франции, расположенные к церковному собору, сразу же приняли «прагматическую санкцию», которая под прикрытием идей галликанства и независимости по отношению к папе в действительности превращала короля в хозяина церковных бенефициев во Франции. Но они отступили перед новой трещиной в христианской общности. Подобои — представители умеренного течения в революционном гуситском движении в XV в. Употребляется и другое название (из лат.) — утраквисты. Речь идет о причащении под двумя видами (в католической церкви миряне причащались только хлебом, представители духовенства — вином и хлебом). Поэтому умеренные гуситы, сторонники причащения под двумя видами, назывались в Чехии еще и чашниками. Повсюду реакция была одинаковой. Феликс V был признан только Базелем, Страсбургом, Савойей, Миланом, Арагоном и Баварией. Умеренные участники покинули Базельский собор, которому Евгений IV противопоставил с 1438 г. другой церковный собор. Этот собор сначала обосновался в Ферраре, а затем во Флоренции. Итак, именно во Флоренцию прибыл император Константинополя, и именно Евгения IV он признал как преемника апостола Петра. Успех (хотя и не имевший будущего) в восстановлении единства греческой и латинской церкви (1439) поднял престиж Евгения IV. Смерть этого папы в 1447 г. (на смену ему пришел гуманист Николай V, который при помощи другого гуманиста Энея Сильвия Пикколомини вел переговоры о присоединении Германии к Святому престолу) завершила дискредитацию базельских экстремистов. Кроме того, Феликс V оказался в изоляции и отказался от борьбы (1449). Церковные соборы не преуспели в реформе церкви, тем более ее не удалось осуществить папам, чей понтификат приходится на период между 1450 г. и выступлением Лютера. Или о гнусной роли, которую Маргарита Наваррская в своих новеллах нередко заставляет играть нищенствующих монахов? Кроме того, доминиканцы и францисканцы исчерпали свои силы в мелочных ссорах. Францисканцы, в свою очередь, разделились на две соперничающие группы — обсервантов и конвентуалов. Наконец, нищенствующие и светские часто противостояли друг другу, первые пытались вытеснить вторых в приходской жизни. Правда и то, что низшее духовенство, в свою очередь, оставляло желать лучшего. Именно малопоучительная картина его деятельности создается многочисленными документами — сатиры Себастьяна Бранта и Эразма, проповеди пламенных проповедников, пастырские записи о посещениях, архивы должностных лиц. Там часто речь идет о грубых, сварливых священниках, священниках, имеющих наложниц. Имелись и еще более серьезные случаи: священники малообразованны и слишком бедны, главным образом в сельской местности, многие бенефициарии не проживали в своих бенефициях, и, более того, их приходилось заменять служителями культа за вознаграждение. Священник должен был трудиться, таким образом, часто для того, чтобы выжить; иногда он «торговал» таинствами. Места культа плохо поддерживались, основам религии плохо обучали, таинств было немного, и они плохо распределялись. В своем капитальном труде Ж. Туссаэр показал, что в таком христианском регионе, как Фландрия, верующим (грубой толпе еще с языческими инстинктами) предлагалось «христианство, которое включало 80 % морали, 15 % догматики и 5 % таинств». Итак, епископы все более и более забывали о том, что их имя «означает тяжелый труд, бдительность, внимание» (Эразм). Духовенство часто формировалось из дворянства, нанимавшегося в Германии в армию, а в других местах его представители становились советниками, которым внимали государи. С 1436 по 1444 г. в совете Карла VII заседало шесть епископов, у них не было и тени сомнений в том, что они могут заседать, и они забывали посещать свою епархию. Чем выше мы взбираемся по уровням церковной иерархии, тем большей кажется скандальность поведения ее представителей. В Риме, испорченном роскошью Ренессанса, кардиналы, уже высмеянные Петраркой, — более чем прежде, — «сатрапы, поднятые на лошадях, покрытых золотом и... подкованных золотом...». Святая Бригитта Шведская требовала подавления этих «бесполезных». Что касается пап, «которые своим молчанием о Христе позволяют забывать о нем», то, как утверждал Эразм, они «связывают его своими гнусными законами, искажают его учение своими за уши притянутыми толкованиями и убивают его своей гнусной жизнью»1. Сикст IV позволил себе участие в подготовке заговора Пацци; Иннокентий VIII приглашает всю высшую итальянскую знать на свадьбу своего сына; Александр VI, папа, торгующий духовными благами (по этой причине Савонарола поносил его), покрывал своей властью преступления и честолюбивые помыслы своего сына Чезаре; Юлий II, «дряхлый старик», проявлял в войне пылкость молодого человека. Его преемник, Лев X, — человек, более мирный по своему нраву, имел грех страстной любви к театру. В эпоху Лютера ему лучше бы было заниматься чем-нибудь другим. Что удивительного, если христианство, направляемое подобным образом и помещенное в подобные рамки, накануне Реформации создает впечатление хаоса? Литургия растерялась перед новыми формулами благочестия. Следовало ли хвататься за таинства или за четки, или спасаться мессой, — мессой, которую большинство верующих не понимало, — или же идти крестным ходом за Бога и святых? Многобожие, кажется, возрождалось. Христиане, преследуемые страхом смерти и ада, пытаются теперь укрыться широким плащом Богоматери и, пытаясь увериться в спасении, вынуждены покупать индульгенции. Покаяние приобретает,таким образом, зловещий характер, и индульгенции предлагаются, словно выигрыши в вещевых лотереях. В это время всем и всюду мерещится бродящий дьявол. В атмосфере, исполненной страха, в XV в. начинается охота на колдунов и в еще большей мере на ведьм, которая прекратится только в 1648 г. Каким же образом христианская Европа, утратившая христианские основы, разрываемая многочисленными внутренними конфликтами, могла сопротивляться посягательствам неверных? Христиане, уже потерпевшие поражение при Никополе (1396) и Варне (1444), не сумели воспрепятствовать падению Константинополя (1453). Они остались глухи к обращениям,трогательным, но анахроничным, Каликста III и Пия II, которые пытались активизировать идею Эразм Роттердамский. Похвальное слово Глупости / Пер. П.К. Губера. М., I960. С. 90. Крестового похода. Кризис церкви, таким образом, проявлялся во всех отношениях Сжитая святых людей, таких как Ян Гус (1415) и Савонарола (1498), отказавшись слушать призывы к обновлению, церковь столкнулась с ударом, нанесенным из Виттенберга, гораздо более сильным: Лютер (1483—1546) соединил с богословской наукой Виклифа пылкость Яна Гуса. Начиная с момента, когда брат Мартин (без малейшего помышления о том, чтобы восставать против Рима) прибил 31 октября 1517 г. свои 95 тезисов к дверям церкви в Виттенберге,трещина в католическом мире стала увеличиваться с обескураживающей скоростью. Примерно че рез четыре года Лютера, превратившегося в самого знаменитого человека в Германии, отлучили от церкви, он был изгнан из империи. Вскоре он тайком был привезен в Вартбург по инициативе своего сторонника Фридриха Саксонского. Но еще до отлучения от церкви за один год (1520) Лютер написал четыре фундаментальных сочинения, которым суждено было стать основой реформационного богословия: «О папстве в Риме», «Обращение к христианскому дворянству немецкой нации», «О вавилонском пленении церкви», трактат «О свободе совести христианина». В Вар г- бурге в 1522 г. Лютер начал переводить Библию, эту работу он продолжил уже в Виттенберге, куда мог возвратиться, поскольку его безопасности уже ничто не угрожало. Действительно, большая часть Германии разделила его взгляды: гуманисты, например Ме- ланхток, который стал его первым учеником,художники,такие как Дюрер, Кранах, Гольбейн, мелкое рыцарство под предводительством Франца фон Зикингена и Ульриха фон Гуттена, городская буржуазия и князья. Когда на сейме в 1529 г. пожелали снова ввести в действие Вормсский эдикт, по которому реформатор должен был подвергнуться имперской опале, то шесть князей и четырнадцать городов опротестовали это предложение — отсюда и возникло название «протестанты». В 1530 г. Меланхтон составил «Ауг- бургское исповедание». Начиная с 1531 г. с переменчивым успехом велась война между войсками пролютеровской Шмалькальден- ской лиги27 и союзниками Карла V. Когда противники императора получили поддержку Франции, он предоставил своему брату Фердинанду в 1555 г. возможность согласиться с религиозным расколом в Германии. К этому времени две трети страны стали лютеранскими. В то же время Реформация широко распространилась и за пределами Германии. Вся Скандинавия качнулась в сторону протестантов. Религиозные волнения стали интенсивнее в Нидерландах. В Страсбурге протестантизм был установлен в 1523— 1524 гг. Большая часть Швейцарии отказалась от Римской церкви: Цюрих в 1523 г. вслед за Цвингли, Сен-Галлен — в 1524 г., Берн — в 152В г., Базель в 1529 г. — после приглашения Эколампадия, Нёф- шатель — в 1530-м, Женева — в 1535 г. по подстрекательству Фа- реля. С 1523 г. Фарель создавал в Париже первую во Франции протестантскую церковь, и первый французский протестантский мученик в тот же год был казнен. Одиннадцатью годами позже разразилось «дело о плакатах», которое так сильно разгневало Франциска I. В Англии Томас Кромвель, который подтолкнул Генриха VIII к тому, чтобы он порвал с Римом (отлучение от церкви государя и «Акт о супрематии», 1534), придерживался лютеранских убеждений. В 1528 г. погиб первый протестантский мученик в Шотландии. В Севилье и Вальядолиде и особенно в Неаполе (кружок Хуана Вальдеса) и Ферраре (при дворе Ренаты Французской) было популярно учение Лютера. В Чехии, где почва уже была подготовлена Яном Гусом, в Моравии и, главным образом, в Венгрии и Трансильвашш широкие слои населения также оказались сторонниками Реформации. Наконец, к 1555 г. лютеранство приобрело многочисленных сторонников в Верхней и Нижней Австрии, Штирии, Каринтии и Крайне, Познани и Литве. Смерть Лютера в 1546 г. вызвала кризис внутри государств, которые были связаны условием Аугсбургского мира, и кризис этот продолжался более 40 лет. Но в тот момент, когда лютеранство стало выдыхаться, Кальвин (1509—1564) дал вторую жизнь и новые силы Реформации. Кальвин был приглашен в Женеву Фарелем, через два года был изгнан из города (1536), но в 1541 г. вновь был призван женевцами обратно и оставался там до конца своих дней. Автор «Наставлений в христианской вере» стал вторым «отцом Реформации», а город Лемана стал протестантским Римом. Именно оттуда выходили пасторы, которые во Франции и Нидерландах взяли в свои руки руководст во многочисленными группами «исповедующих новое течение», до этого плохо организованных. С другой стороны, Джон Нокс, который к 1560 г. добился триумфа пресвитерианства в Шотландии, дважды посетил Женеву, где началась его дружба с Кальвином. Он был также чем-то вроде советника по религиозным делам при молодом Эдуарде VI Английском, в котором он хотел видеть нового Иосию. Однако Эдуард царствовал только шесть лет (1547— 1553). Смерть короля, вступление на престол Марии Тюдор, которая была католичкой, а затем приход к власти Елизаветы (1558), остававшейся довольно безразличной к вопросам догматики, лишили Англию шансов на проведение Реформации по швейцарскому образцу. Однако «39 статей»28, принятые в 1563 г. и закрепившие основы англиканской церкви, сочетали культ и церковную иерархию, внешне остававшиеся католическими, с богословием, по преимуществу кальвинистского толка. Кроме того, в Англии развивается мощное пуританское движение, которое впоследствии привело страну к гражданской войне. Оно было враждебно и «католическому идолопоклонничеству», и епископату, который они рассматривали как «прожорливых волков» и «слуг Люцифера». Во второй половине XVI — начале XVII столетия цвинглианско-кальвинистская Реформация — выражение более точное, чем понятие «кальвинизм», — торжествовала в рейнском Пфальце, где был составлен знаменитый Гейдельбергский катехизис (1563), и распространялась по Восточной Фрисландии, где стала религией ландграфов Гессен-Кас- сельских и Бранденбургских курфюрстов. Она продвинулась на восток и охватила ту часть Венгрии, которая перешла под турецкое господство. Главным образом она оказалась официально признана в Соединенных Провинциях, восставших против Филиппа II и отделившихся от Нидерландов с 1581 г. Во Франции, по сведениям Колиньи, в 1562 г. насчитывалось более 2150 «союзов» сторонников Реформации, которые объединяли четверть населения королевства. Впрочем, начиная с 1560 г. движение протестантизма ослабевает и протестанты сталкиваются с более сильной католической обороной. Сопротивление римской церкви, паства которой, конечно, уменьшилась, но не была уничтожена, усилилось при понтификате Павла III (1534—1549). Действительно, именно он одобрил уставы Общества иезуитов (1540), создал инквизицию (1542), созвал Тридентский (1545) экуменический церковный собор, к которому призывал Лютер в своих обращениях. Папство, однако, долго сомневалось в необходимости его созыва, памятуя 0 прецедентах Констанцского и Базельского соборов. Тем не менее церковный собор, несмотря на трудности его проведения (он растянулся на восемнадцать лет и был дважды распущен) принял значительные решения — определил свое учение: поддержал догмат о добрых делах (т. е. свободу выбора) в доктрине спасения, сохранил семь таинств, безоговорочно подтвердил тезис о реальном присутствии плоти и крови при причащении, составил катехизис, обязал епископов находиться в своем диоцезе, а священников — служить мессу, принял решение о создании семинарий. Но этот церковный собор принял также решение об отказе вести диалог с протестантами, окончательно отнесенными к категории «еретиков». Он выступил также против брака священников, как и против причащения под двумя видами, столь дорогого Лютеру и уже принятого подобоями в Чехии. Церковный собор в пику Лютеру и Цвингли, которые высмеивали индульгенции и паломничества, в пику Кальвину, который иронизировал по поводу реликвий, сохранил все традиционные формы благочестия. Он подтвердил культ святых. Он постановил, что Бульгата святого Иеронима29 есть аутентичный текст Писания, и сохранил латинский язык для богослужения. Через год после окончания церковного собора Пий IV опубликовал первый «Индекс запрещенных авторов и книг». Все сочинения Эразма, скончавшегося в 1536 г., фигурировали там с пометкой «damnatus pri- mae classis»2. Это осуждение означало отказ от гуманистической попытки примирения. Эразм не одобрил отлучение от церкви Лютера, поскольку всегда порицал чрезмерное насилие. Он окончательно порвал с Лютером в 1525 г., защищая принцип «свободы воли» против лютеровского принципа «рабства воли»30. Его преференции вели к идее о такой церкви, где богословские дискуссии были бы свободны, а упражнения в христианских добродетелях предпочтительнее доктринерских споров. * * * Помещение в «Индекс» произведений, автору которых тридцатью годами раньше была предложена кардинальская шапка (это предложение Эразм отклонил ради того, чтобы оставаться свободным), стало знамением времени и одним из многочисленных свидетельств того, что положение дел ужесточилось. Казалось, будто христиане более, чем прежде, уверовали в насилие как способ решения религиозных проблем; они уничтожали храмы ацтеков и инков, изгоняли из Испании мор и сков2, заточали в гетто евреев. Среди верующих в Христа ненависть достигает своей вершины. Франциск I позволил истреблять 3000 вальденсов^ на юге Франции. Филипп II ликвидировал протестантов в Испании на пяти больших аутодафе. Около 30 000 протестантов оказались во Франции жертвами Варфоломеевской ночи и ее последствий. В Нидерландах осенью 1572 г. зловещий герцог Альба перерезал протестантов в Зютфене и подверг разгрому Мехельн, который открыл раньше свои ворота Вильгельму I Молчаливому. Нетерпимость проявлялась с обеих сторон: на казни, осуществленные по распоряжению Марии Кровавой, последовали ответные (причем количество их почти совпадает), за которые ответственность уже несла Елизавета. Почти повсеместно в Европе XVI в. разразилось неистовство «иконоборцев», которые разрушали статуи, фрески и витражи в Виттенберге в 1522 г. (до возвращения Лютера), в Провансе и Дофине — в 1560 г. и особенно в Нидерландах в 1566 г., здесь в 1572 г. гёзы заживо закопали в землю монахов, а их головами, оставшимися над поверхностью земли воспользовались как мишенями при игре в шары. В Англии в правление Елизаветы потрошили католических мучеников, т. е. у еще живых людей вырывали сердце и внутренние органыженщина, которая укрывала священника, была раздавлена под досками, на которые были положены огромные камни. Кто может сказать, какая из противоборствующих сторон была более жестока и в какой стране использовались самые варварские методы? В любом случае, религиозные войны казались бесконечными. В Нидерландах войну, в результате которой Испания признала кальвинистскую республику, называют «восьмидесятилетней войной» (1568—1648). Во Франции Генрих IV верил, что по Нантскому эдикту (1598) ему удалось прекратить братоубийственную войну, которая продолжалась тридцать шесть лет. Но войны возобновились после его смерти и закончились только заключением мира в Алэ (1629). До этого 15 тыс. человек умерли от голода в осажденной Ла-Рошели (1627—1628). Тридцатилетняя война, которая началась в 1618 г. с восстания в Чехии, где была широко распространена Реформация, против жесткой католической политики Габсбургов, с христианской точки зрения оказалась новым и очень серьезным поражением милосердия. Поскольку религиозная нетерпимость была тогда обычным явлением, лютеране и кальвинисты обменивались яростными памфлетами по поводу таинства пресуществления, но оказались едины в стремлении преследовать всех противников протестантизма, и в первую очередь анабаптистов2. Среди последних, безусловно, имелись и пацифисты и сторонники насильственных действий. Один из «экзальтированных», Томас Мюнцер, в 1525 г. Эта поистине чудовищная казнь нс была изобретением эпохи Ренессанса, она была введена за государственную измену еще при Эдуарде I. Анабаптисты — перекрещенцы, последователи одного из наиболее радикальных течений сектантского тина в народном направлении Реформации в Западной и Центральной Европе в XVI в. (Примеч. ред.) встал во главе восстания немецких крестьян против сеньоров. Лютер действительно знал, что большая часть крестьянских требований имела основания. Чего требовали крестьяне? Право свободного выбора пастырей, отмены малой десятины, использования большой десятины в сельских общинах, отмены личной зависимости, отмены права охоты сеньоров. Лютер в начале событий заявил феодалам: «Не крестьяне поднимаются против вас, но сам Господь». Но при этом он сохранял почтение к светской власти и полагал, что, «даже если принцы злы и несправедливы, ничто не разрешает восставать против них». Для реформатора, который отказывался рассматривать что бы то ни было иначе, чем в религиозном аспекте, имело значение только одно — «духовная свобода» христианина. Кроме того, он ненавидел Мюн- цера и «воодушевленных», которые его окружали; он осуждал их веру, опиравшуюся на Апокалипсис и отвергал любой анабаптизм. Наконец, у него были друзья среди руководителей, которые подавляли восстание (Филипп Гессенский). В конечном счете он выступил на их стороне против восставших крестьян и обратился с призывом, который ему так часто ставился в упрек: «Их надо давить, как бешеную собаку, которая бросается на вас, ее следует убить, или же она убьет вас»1. Все анабаптисты, мирные или немирные, преследовались как в католических странах, так и в областях, где была проведена Реформация. Из 877 жертв, упомянутых протестантскими мартирологами в Нидерландах в XVI в., 617 были анабаптистами. Города и кантоны Швейцарии были не менее враждебны к независимым умам, которые не захотели принять новую протестантскую ортодоксию. В Женеве был сожжен Сервет. Меланхтон, Теодор де Без и все швейцарские церкви аплодировали смертному приговору, которого потребовал Кальвин. Когда в 1559 г. в протестантском городе Базеле узнали, что богатый горожанин Жан из Брюгге, умерший тремя годами раньше, был не кем иным, как анабаптистом Давидом Жори (пацифист, за голову которого полагалась награда), то выкопали его гроб и совершили посмертную казнь опасного покойника. ' Делюмо несколько вольно передает текст Лютера; см. в русском переводе: «Не может быть ничего ядовитее, вреднее, ничего более дьявольского, чем мятежник. Его надо убивать, как бешеную собаку: если ты его не убьешь, то он убьет тебя и вместе с тобой целую страну» (пер. 11.Савина. Д. Егорова). Через четыре года Цюрих изгнал Окино, в прошлом генерала францисканцев, перешедшего на сторону Реформации, потому что, как Сервет, он не верил больше в догмат о Троице. Этот старик в возрасте семидесяти шести лет оставил город в разгаре зимы и уехал в Моравию и там умер от чумы1. Таким образом, после трех веков кризиса христианство оказалось расколото более, чем прежде. Краткое напоминание о несчастьях церкви, изложенное выше, кажется подтверждением тезиса, признававшегося в течение длительного времени классическим. Считалось, что злоупотребления церкви, которых становилось все больше, были связаны и с чрезмерной централизацией в Риме и слишком мирскими заботами духовенства, стали причиной выступления протестантов, и это было выражением неприятия; это, в свою очередь, спровоцировало обновление той части христианского мира, которая оставалась верной Риму; но это обновление случилось слишком поздно и в духе антипротестантизма, что могло только расширить пропасть между двумя христианскими мирами, ставшими отныне двумя враждебными мирами. Итак, этот тезис оказывается недостаточным, если отойти от поверхностного взгляда на события и глубоко проанализировать христианскую жизнь в XV—XVI вв. Названный тезис основывался на следующем постулате: центральный период Средних веков, период расцвета монашеских орденов и строительства соборов был также и золотым веком христианского благочестия. Значит ли это, что вера шиты духовенства не смешивалась с религиозной жизнью масс? Напротив, ничто не доказывает, что она развивалась по нисходящей кривой. С другой стороны, если и бесспорно, что церковь н XV—XVI вв. демонстрировала на всех уровнях весьма заметные недостатки, то нет никакой уверенности в том, что во времена Григория VII и святого Бернара такие недостатки не мог- ии бы произвести раскола, который можно было бы сравнить Бернардино Окино (1487—1565), капуцин и проповедник. Был близок к кружку Вальдеса в Неаполе, затем был во Флоренции и Лукке, инквизиция выцапала его на суд в Рим, он успел бежать в 1542 г. в Швейцарию. С 1547 г. жил » Англии, но был вынужден снова бежать в Швейцарию после прнхоаз к власти Марии Кровавой. В Цюрихе он уклонялся от кальвинизма и имел неприятности, а в 1560-е гг. склонялся к социиианству, за что и был изгнан в 1563 г. вместе i детьми из Цюриха. с протестантским расколом. Л. Февр написал, что причины Реформации лежали гораздо глубже, «чем непотребное поведение эпикурейских каноников или излишества в проявлении темперамента монашек в Пуасси». Доказательства от противного свидетельствуют о правоте Л. Февра. Эразм, который в «Похвальном слове глупости» (1511) пылко и иронично подверг осмеянию пап, кардиналов, епископов и монахов, которые своим поведением изменяли евангелическим предписаниям, тем не менее отказался порвать с Римом. Наоборот, когда католическая церковь в XVII в. исправила большую часть слабостей, в которых ее законно упрекали до Тридентского церковного собора, то различные протестантские конфессии не пытались возобновить отношения с Римом. Тем самым, следовательно, различие было более глубоким и в большей мере связано с теологической сферой, чем с расхождениями по моральным проблемам. Правда и то, что протестантские реформаторы не совершили ошибки, ставя своей целью увлечь за собой массы, и использовали старую враждебность англичан, немцев, французов по отношению к слишком жадному папству. Уже в 95 тезисах Лютер поиронизировал: «Почему папа, чей кошель сегодня гораздо больше, чем кошель наиболее жирных богачей [заметим мимоходом, что это утверждение неточно], не достроит по крайней мере свою базилику Святого Петра на свои собственные монеты, чем прибегать для этого к деньгам бедных верующих?» Вполне нормально и то, что массы были в особенности чувствительны к саркастическим выпадам против «нового Вавилона», против «тирании и бесполезности Римской курии» и против «финансовых дыр». Но не зрелище спектакля «распродажи» индульгенций в округе Виттенберга привело Лютера к учению об «оправдании верой». Напротив, эта великая богословская доктрина была открыта им в молчании (1515), в сосредоточенности монастыря и благодаря чтению «Посланий святого Павла», и именно она привела своего создателя к протесту в 1517 г. против практики, которую он упрекал за то, что она предоставляет верующим ложное религиозное представление о «безопасности». «Злоупотребления», о которых упоминает «Аугсбургское вероисповедание», были связаны не с распущенностью монахов, а «с причащением под одним видом, с мессой, основанной на жертвоприношении, с целибатом священников, с религиозными обетами, с постами и воздержанием, навязываемым верующим» («Христианам»). Короче, католицизм упрекали не в том, что он стал чересчур распущен, но в том, что он слишком ограничивает свободу верующих. Критика, направленная против религиозных орденов, конечно, была очень распространена в эпоху Ренессанса, но иногда оказывалась слишком условной и стереотипной, и ее следовало бы саму подвергнуть рассмотрению. Накануне Реформации различные ордена не столь явно выражали мощную жизненную силу, которая была характерна для них в развитое Средневековье, и это не вызывает сомнений. Великий раскол, кроме того, способствовал усилению кризиса орденов, внутренних раздоров и напряжения между различными религиозными объединениями. Однако историк обнаруживает, что большинство орденов делали попытки обновления, которые действительно имели место задолго до Тридентского церковного собора. Клариссинки по примеру святой Колетты, немецкие августинцы и доминиканцы из «Голландской конгрегации» задолго до 1517 г. снова возвратились к строгой дисциплине. «Отшельники святого Франциска», которых впоследствии стали называть капуцинами, начинают проповедовать с 1526 г. Нам достаточно заметить, что и сам Лютер обитал как в Эрфурте, так и в Виттенберге только в монастырях строгой дисциплины. Грешили в них скорее от избытка усердия, и сам он умерщвлял там свою плоть. Что до Кальвина, то он воспитывался в коллеже Мошспо, наиболее суровом в Париже. Следовательно, если церковь до выступления в 1517 г. еще и не осуществила свою великую реформу, за отсутствием импульса, пришедшего из центра, то взамен были налицо многочисленные усилия, рассеянные по всей Европе, — иногда с подлинным размахом (религиозная испанская реконструкция по инициативе Сиснероса '). иногда скромные (основание в начале XVI в. «Оратории божественной любви» в Генуе, затем в Риме) — доказывающие наличие широко распространенного Сиснерос — Хименес пе Сиснерос Франсиско (1436—1517), испанский церковный и государственный деятель, францисканец. С 1492 г. духовник королевы Изабеллы, архиепископ, великий инквизитор. Религиозный фанатик, проводил политику насильственной христианизации арабов. (Примем. ред.) желания очищения. Иногда оно принимало особый характер — возвращения к прошлому. В религиозных орденах «реформа» обозначала в общем-то «возвращение к соблюдению» старинных обычаев. В этих случаях кажется, что сама идея приспособления к новым условиям отсутствует. Напротив, повсюду появлялись (правда, беспорядочно) инициативы и демонстрации, которые доказывали не столько наличие упадка, сколько появление новых требований и изменение в набожности. тк * * Религиозная жизнь на Западе характеризуется начиная с XIV столетия основным явлением —подъемом и утверждением народного благочестия. Христианство, ставшее религией клириков, которые окружали верующих и руководили их покорной набожностью, окрашивается новым оттенком. Оно выражает отныне в более урбанизованной цивилизации коллективную душу, более автономную и менее контролируемую, чем прежде. Христианские богословы XIV в.: Марсилий Падуанский, Уильям Оккам, Дитрих Нимский, — которые осознали повышение роли народа, не колебались и заняли позицию «поддержки массы». Один из них провозгласил: «папство — это совокупность верующих, юридически объединенных для их общей пользы». Подобное учение впоследствии должно было привести протестантских реформаторов к мысли, что после святого Петра существовало «всеобщее священство» христиан. Но до этого становится все больше разнообразных и порой анархических проявлений христианства со стороны масс: шествия флагеллантов, коллективные крестные ходы, разные процессии, в особенности Corpus Domini представления на сюжеты страстей Господних, разыгрываемые перед толпами, умножение количества братств, распространение пения в церемониях, основание певческих школ и т. д. — массы действительно ощущали потребность воспевать свою веру. Утраквисты развивали религиозное народное пение. Спустя век благодаря протестантам лютеранские хоралы и переведенные на 31 народный язык и переложенные на музыку псалмы подпитывали благочестие верующих. Для того чтобы донести евангельское послание до масс, ставших, без сомнения, требовательнее в XIV—XV вв., проповедники — главным образом, францисканцы и доминиканцы — передвигались по Европе повсеместно. Не следует слишком настаивать с социологической точки зрения на важности, приобретенной новой проповедью. Винцент Феррер, Манфред де Верчелли, Бернардино Сиенский, Оливье Майар, Савонарола поначалу своей известностью были обязаны тому, что они упражнялись па толпах, заставляя их то бояться, то плакать, то надеяться. Они убеждали в необходимости «переворота», «науськивали» детей на щеголей, организовывали сожжение «мирской суеты»1, расправлялись с вражескими партиями, заставляли возвращать добытое нечестным путем имущество. Они добивались от городских властей не только принятия мер против кощунства, но и крайних законов и установлений против ростовщичества. Показательно и важно то, что эта проповедь часто имеет социальный характер. В Англии она породила движение лоллардов и восстание 1381 г. Проповедь и в самом деле становится одной из главных забот Виклифа (1320—1384), хотя сам он немногое сделал для того, чтобы «спуститься с профессорской кафедры». Проповедь представлялась ему более неотложным делом, чем укрепление культа, и он направил в Англию «бедных проповедников», бродячих клириков, которые должны были разделить долю смиренных бедняков и просвещать толпу. Несколькими годами позже Ян Гус (1369—1415) также пожелал стать проповедником. Он полагал, что церковь может быть реформирована только силой Слова Божьего. Передавать божественное послание, таким образом, представлялось наиболее ясно дальновидным умам как первостепенная задача церкви. На церковном соборе в Реймсе в 1408 г. Жерсон определил проповедь как первый долг пастыря. Его современник Бернардино Сиенский однажды посоветовал своим слушателям скорее пропустить мессу, чем проповедь, так Речь идет о костре «мирской суеты», где во время карнавала во Флоренции при Савонароле сжигалось все, что противоречило духу строгой католической морали (от книг и картин — до дамских украшений и музыкальных инструментов). как именно проповедь рождает веру во время мессы. Лютер и Кальвин рассуждали точно так же. Эта настойчивость в отношении таинства Слова позволяет разгадать подлинную причину неисполнения духовенством своих обязанностей в сельской местности. Действительно, главная слабость церкви в период, непосредственно предшествовавший Реформации, состояла ни в финансовых злоупотреблениях римского двора, не в стиле жизни высших церковных должностных лиц (иногда скандальном), не в распущенности некоторых монахов, не в количестве, разумеется значительном, священников, имевших сожительниц. Она заключалась в слишком посредственном религиозном образовании и в поколении не пригодных для своего дела пастырей, неспособных распределять должным образом причастие и прочитать надлежащим образом евангельскую проповедь. Реформация, возможно, и родилась из этого глубокого противоречия между убогостью того, что предлагали, и новым пылом требований. Совершенно очевидно, что усилия по обеспечению проповеди, осуществленные в XV в., оказались ниже потребностей. Лютер нам свидетельствует об этом. Проповедь 1512 г. показывает нам брата Мартина за пять лет до дела об индульгенциях; он рассуждает, как Вихлиф, Гус, Жерсон и Бернардино Сиенский. Можно отметить проницательность Л. Февра, указавшего на совершенную бесполезность такой церкви, которая не сумела приспособить духовенство к потребностям христианской массы верующих. Эта масса начинала пробуждаться: «Кто-то мне скажет: какие преступления,какие скандалы, этот разврат, это пьянство, эта необузданная страсть к игре — все эти недостатки духовенства... Большие скандалы, я это признаю; их надо обнародовать, это необходимо исправлять: но пороки, о которых вы говорите, заметны, их видят все; они низменны и приземленны, они так и понимаются каждым; они возмущают разум каждого... Увы, это зло, эта чума являются несравненно более вредными и более жестокими: молчание, которое сохраняется в отношении Слова истины или измены ему, — вот зло, которое не является грубо материальным, его даже совсем не замечают, нм вовсе не возмущаются; из-за него не приходят в ужас...» Обе Реформации — протестантская и католическая — были, в частности, осознанием зла, которое было открыто Лютером, и предпринятых в результате усилий, для того чтобы соответствовать религиозной жажде верующих. Несомненно, они являлись двумя сторонами одного и того же движения. Протестантизм превратил проповедь в важнейшую часть богослужения. Но часто приуменьшается значение инициатив, предпринятых со стороны римской церкви, для того чтобы сделать более доступной передачу евангелической истины верующим. Кюре вменялось в обязанность каждое воскресенье давать наставление своим прихожанам. Церкви, уже после Тридентского собора, не без умысла приобретали относительно скромные размеры: проповедника должны услышать все в любом уголке церкви. Искусство барокко украшает кафедры с ослепительной роскошью, особенно в Бельгии и Баварии. Капуцины увеличивают количество миссий. Но миссии не могут заместить общность священников: и это доказывает то, что проповедники потерпели поражение в XV в. Главная проблема, таким образом, заключалась в образовании пастырей. Начиная с XVI в. к этой задаче подошли по обе стороны барьера, разделяющего религию. Протестантские академии и католические семинарии со временем сумели предоставить христианскому народу духовное руководство, которое до того отсутствовало в его повседневной жизни. Несомненно, что среди верующих в эту эпоху грандиозных изменений, которая является предметом нашего исследования, существовала острая потребность в христианском учении. Об этом свидетельствует появление большого количества катехизисов, которые составлялись в XVI—XVII вв. как в католических странах, гак и в протестантских областях. Ренессанс, таким образом, заплатил свой долг религии стимулированием развития богословия, о котором массы должны были отныне узнать, по крайней мере частично. До Реформации духовенство настаивало главным образом на морали, но, похоже, с малым успехом. С XVI столетия обновители христианства используют противоположную тактику, типично лютеровскую: они создают богословие, из которого уже должна была вытекать мораль. Лютер и Кальвин, Буцер, реформатор из Страсбурга, и Буллингер, преемник Цвингли в Цюрихе, составляли катехизисы. Пий IV со своей стороны подготовил к публикации «Катехизис Римской церкви», синтез доктрин, определенных Тридентским собором, а уж из него впоследствии извлекались многочисленные катехизисы, принятые в диоцезах. Часть 1 Силовые линии * * * Таким образом, более, чем прежде, внимание верующих привлекалось к ответственности церкви. Внутри церкви светские лица отныне занимают (и вскоре отстаивают свои права) все более значительное место (причем этот процесс не прекращался). Значительная роль, которую тогда играют братства, в этом отношении достаточно показательна. Их развитие усиливается в XIV—XV вв. и умножается в общеевропейском масштабе. В этих братствах духовные лица и миряне объединялись; священники принимали участие в жизни (и в пиршествах) благочестивого сообщества; они прекращали, таким образом, свое существование только как «лица, принадлежащие к касте». То же самое следует отметить и в отношении маленьких созидательных групп, которые под именем «Друзей Бога» процветали в Рейнской области в XIV столетии. Клирики и миряне, тесно связанные между собой, стремились к совершенствованию жизни. Что до Хеерта Хроота, который основал в 1381 г. в Девентере конгрегацию «Братство общей жизни» (слава которой оказалось решающей накануне Реформации), то он был простым дьяконом. Духовенство и миряне на равных существовали в своем союзе, члены которого были и рабочими, и пивоварами, и крестьянами. В результате латынь в такой среде утратила свое значение; в братствах читали Библию в переводе на родной язык, проповедовали и пели на народном языке. В новых представлениях о церкви и духовенстве христианский народ взял на себя роль судьи для церковной иерархии и пастырей. Виклиф в своем трактате «De ecclesia»1 (1378) дал церкви именно то определение, которое впоследствии использовал Лютер: «universitas praedestinorum»2 — невидимое собрание тех людей, которых Бог избрал, действительно отличающееся, стало быть, от чисто человеческой, видимой церкви; церковь была, конечно, полезна, но ее следовало контролировать, исправлять, приспосабливать. В глазах Бога все избранные равны, и священник стоит не выше мирянина. В практической сфере это означало, что следует отвергнуть плохого пастыря (кто знает, является «О церкви» (лат.). Сообщество избранных (лагп.). ли он частью невидимой церкви?), отказать ему в десятине, которую он неправильно использует, и передать ее бедным. Священник, находящийся в состоянии греха, не может осуществлять таинства надлежащим образом. Ян Гус, который написал сочинение «De ecclesia» (1413), в этом следовал за Виклифом и поддержал (отказавшись от некоторых стесняющих формулировок) священный характер Церкви воинствующей-, однако при этом он трактовал папство как чисто человеческое учреждение, зародившееся в эпоху Константина, и утверждал, что дурной епископ, например торгующий духовными благами, уже не является одним из «истинных прелатов» в сердце Бога. Впрочем, Гус испыт- вал упрямое недоверие в отношении «касты священников». Жер- сон на Констанцском соборе осудил чешского реформатора. Однако и он противился римской теократии, которая годилась только на то, чтобы «порождать деспотизм, мятеж или рабство, дух раскола или дух идолопоклонничества». Действительно, он учил, что совокупность христиан не может ошибаться и что любой верующий может, если того пожелает, принять участие в церковном соборе. Кардинал Дзарабелла, в свое время прозванный «королем канонического права», пошел еще дальше и утверждал: «полнота власти заключается в массе верующих». Реформаторы XVI в. оказались, таким образом, наследниками целого течения, которое на протяжении двух веков последовательно отвергало ценность церковной иерархии и самого духовенства и столь же последовательно наделяло христианским достоинством мирянина. С 1384 г. в Англии появляются проекты конфискации церковного имущества. Виклиф отказывался от всякой церковной иерархии; он хотел только равноправия священников, которые, прежде всего, должны были нести Слово Божие; он отрицал пресуществление и отвергал таинства, благодаря которым духовенство получало преимущество над верующими. Ян Гус верил в подлинное присутствие Бога и в пресуществление; но он и его ученики особо были привержены к идее восстановления для всех верующих причастия под обоими видами. Они намеревались, таким образом, предоставить мирянам достойное место в жизни церкви. Целое столетие протекло между смертью Гуса и выступлением Лютера с его 95 тезисами, и следует считать вместе с Э.-Ж. Лео- наром, что не существует прямой связи между порывом Лютера и деятельностью двух его великих предшественников-еретиков. Но, вступив уже из-за стечения обстоятельств на путь бунта, Лютер обнаружил черты сходства, которые соединяли его с ними, и вел себя как их преемник. Он и другие протестантские реформаторы собрали в единое законченное учение разрозненные элементы богословия, склонявшегося к мирянам. Они превратили пастыря, по крайней мере теоретически, в представителя верующих и разрешили ему сочетаться браком; они конфисковали все имущество церкви; они сократили количество таинств и уменьшили значение тех, что были сохранены; они сделали доступным для мирян причащение под обоими видами; они позволили всем верующим приобщиться к Священному Писанию; они изгнали из церковной службы латинский язык, непонятный для массы. Но было бы ошибочно полагать, что католическая церковь, несмотря на усиление своих иерархических структур после Три- дентского собора, не уделяла столь же пристального внимания христианскому воодушевлению мирян или что она его систематически обуздывала. На Тридентском соборе итальянский дворянин Нагарола был приглашен депутатами для проповеди перед отцами церковного собора, кроме того, он принял участие в редактировании постановления о традициях. Замужняя женщина, а именно госпожа Акари, учредила орден кармелиток во Франции (1604); герцог де Вентадур (в тот момент еще мирянин) создал к 1627 г. «Общество святого причастия». Это движение в светских кругах объясняет интерес католической церкви — через посредничество иезуитов, орагорианцев, Пор-Рояля, урсулинок и монахинь ордена посещения Марии (визитандинок) — к духовному просвещению. Наконец, все богословие иезуитов и их казуистика, над которой чересчур много смеялись, были обращены к пониманию мира, который ежедневно предоставлял место и для мирской деятельности. Разочарование верующих в церковных властях в эпоху Реформации лучше объясняется, если взвесить значение роли, сыгранной в XIV—XV вв. светскими властями в повседневной религиозной жизни. Религиозный кризис, несомненно, сделал более легким подчинение церкви государством. Еще до конкордата 1516 г. королевский совет во Франции создавал и разделял бенефиции, рассматривал в порядке арбитража результаты выборов, представлял исполнительную власть при исполнении приговоров, обнародовал постановления церковных соборов. Парламенты снимали запрещения, вынесенные епископами, исправляли текст бревиариев, осуществляли контроль за продажей индульгенций, реликвиями и исповедниками. При противостоянии религиозной администрации Парижский госпиталь был секуляризирован в 1505 г., а в 1519-м королевские грамоты Франциска I предписывали всеобщую реформу больниц во всем королевстве. За век до этого Жерсон написал крайне пессимистический «Апологетический диалог». Констатируя, что бессилие церковного собора влечет за собой беспомощность епископов, он предложил государям взять в свои руки реформу церкви: та же тема будет впоследствии поднята Лютером в «Обращении к христианскому дворянству немецкой нации». Жанна д’Арк, которую судьи спросили о Карле VII, заявила, что он «среди всех христиан является наиболее благородным, и он больше всех любит веру и церковь». Государи, конечно, получали помазание при короновании, и их религиозная власть могла быть понята только в обществе, где церковная сфера и государственная сфера постоянно взаимопроникали. Правда, первоначально они представляли «земной град», а в эпоху Великого раскола именно «земной град» пришел на помощь «граду небесному». Сигизмунд, который созвал церковный собор в Констанце, а этот собор низложил трех конкурирующих пап, мог не без основания показаться спасителем католицизма. Таким образом, не следует удивляться, констатируя, что во время раскола духовенство и верующие в разных странах в целом послушно следовали за своим правительством в повиновении тому или иному папе. Принцип cujus regio.hujus religio i, который был признан международным правом только в 1555 г., применялся на практике в конце XIV в. Установился обычай считать главу государства главным советником страны в религиозных вопросах. Буржская «Прагматическая санкция» (1438) из-за враждебного отношения к централизованной власти папы не замедлила восстановить выборность епископов и аббатов, но духовенство, которое за это проголосовало, не испытывало никаких затруднений, когда провозгласило законными «благосклонные «Чья власть, того и вера» (лат.) — формулировка Аугсбургского мира. и доброжелательные» рекомендации, которые король мог бы представить в отношении «лиц, достойных и преданных» ради блага королевства. Конкордат 1516 г., по которому в руки короля были переданы доходы духовенства французской церкви и назначение на основные бенефиции, еще сильнее связал галликанскую церковь с государем. Что касается Англии, то она, по крайней мере до конкордата 1418 г., стремилась еще больше дистанцироваться от папства. Король решал вопрос о назначениях и на время церковных вакансий сохранял за собой доходы духовенства. Задолго до раскола при Генрихе VIII английская церковь становилась собственностью короля и была связана с Римом только через него, поэтому она послушно следовала на протяжении всего XVI столетия за изменениями в области религии своих правителей, сменявших друг друга. Государи до некоторой степени являлись представителями нации. Итак, новое религиозное значение одних не означало ли еще большую автономию других внутри церкви? Это вскоре подтвердят и разрыв, спровоцированный Реформацией, и утверждение галликанства, и испанские и португальские претензии на миссионерский «патронат». Но следует отодвинуть еще дальше изучение своего рода распыления, которое характеризует религиозную жизнь Западной Европы начиная с XIV в. Благочестие, менее связанное с богослужением, становится более разнообразным, проявления набожности приобретают постоянно все более многочисленные формы и становятся более индивидуальными. В период, предшествующий Реформации, появляется и распространяется религиозный индивидуализм: этот исторический факт является существенным в связи со стимулированием развития целой цивилизации. «Поклонение Христу», написанное в 1420—1430 гг. Фомой Кемпийским, оказалось самым читаемым сочинением в XV столетии — до нас дошло около семисот списков. Книга излагает главным образом личный опыт, она представляет собой «личный дневник» души, которая отстранилась от мира, чтобы разговаривать с Иисусом и лучше принять в себя «любовь, которая только и в силах сделать легким то, что является тяжелым». В маленьком трактате «О духовной нищете», задуманном как диалог, в письмах к сестрам Жерсон принял участие в формировании тяги к личному благочестию, благочестию, которое каждый человек мог культивировать даже вне религиозной общности. Жер- сон советовал своим сестрам сохранять безбрачие, но не уходить в монастырь — так как «христианская религия может блюстись совершенным образом, и даже предельно совершенным, без принятия обета». Активизация мирян в церкви и определение индивидуальной духовности в действительности составляют две стороны одного и того же явления. «Подражанием Христу» и трактатом Жерсона вдохновлялось «Devotio moderna»32, инициаторами этого движения были Рюйсбрук (1293—1381), Хеерт Хроот (1340—1382) и «Братство общей жизни», и не будет преувеличением утверждать, что оно изменило благочестие на Западе. Принимая в расчет упадок литургии и тот факт, что все большее и большее количество христиан стремилось подняться к Богу, руководствуясь иными основаниями, чем монашеские уставы, они приглашали клириков и мирян медитировать, размышлять о жизни Христа и Богоматери. Рюйсбрук писал: «Христос — наш установленный порядок; его жизнь и его учение являются нашим бревиарием на всю жизнь». Но эта медитация, чтобы принести пользу, должна быть методической и опираться на «упражнения». «Devotio moderna» стремилось «вооружить религиозное сознание сетью идейных ассоциаций и удобных формул, чтобы использовать все психологические ресурсы» (Э. Деларюэль). Оно привлекло Ave Maria к радостным или страдальческим мистериям, прибегло к поддержке букв алфавита, установило соответствие между ранами Христа и розами «короны Марии». Святой Винцент Феррер в этом отношении был учеником фламандцев: он выделял различные чувства (по семь в каждой рубрике), которые человек испытывает по отношению к Богу, по отношению к себе самому и по отношению к другому человеку, выявляет «три корня» бедности и «три стороны» воздержания. Можно заметить, что «Духовные упражнения» святого Игнатия обязаны «Devotio moderna». Но это движение, уделяющее исключительное внимание Иисусу, способствовало распространению христоцентризма, который в дальнейшем можно обнаружить у Лютера и Берюля: то была эпоха, когда возрастало количество изображений Христа-Царя. Не было ли риска в том, что направляемая медитация, введенная в моду «Devotio moderna», приведет к тому, что необходимость в таинствах станет меньше? Целое мистическое течение шло как раз в этом направлении. Майстер Экхарт, Дионисий Кар- тузианец, Таулер стремились раствориться в неизмеримом божестве, бог подобен «широчайшей, в высшей степени единой, не- проходимейшей пустыне, где истинно благочестивое сердце бродит без заблуждения и блуждает не бродя, изнемогает от восторга и вновь пускается в путь без изнеможения» (Дионисий Картузи- анец). Лютер был учеником рейнских мистиков. Он любил сочинения Таулера. В монастыре он прочитал анонимное сочинение «Theologia deutsch»1, в котором также нашел отражение рейнского спиритуализма. Одно за другим было опубликовано два его издания. В «Theologia deutsch» не ставится вопрос ни о таинствах, ни о Богоматери, ни о святых. Так, Лютер шел вслед за рейнскими мистиками, когда предложил христианскому миру учение, которое, кроме литургии и церковной иерархии, содержало только безвозмездный дар благодати Спасителя спасенному. Нельзя обойти молчанием, рассматривая историю религиозного индивидуализма, драму Жанны д’Арк. Конечно, она часто причащалась, она хотела воссоединиться с видимой церковью. Но из-за того, что она отказалась отрицать «голоса», ее приговорили к смерти и сожгли на костре в девятнадцать лет. Суд, конечно, возглавлял епископ, который принадлежал к партии, связанной с англичанами, но в нем заседали и богословы Сорбонны, и этот трибунал осудил ее как «еретичку, раскольницу, идолопоклонницу, заклинательницу чертей». Но разве церковь не должна была относиться с недоверием к мистическим видениям? Папа Александр VI, торговавший духовными благами, точно так же добился того, что был сожжен Савонарола, слишком экзальтированный пророк. Тем не менее, несмотря на триумф христианской концепции, благосклонной к индивидуализму, в той части Европы, которая обратилась в протестантство, именно в католическом мире в конце XVI в. пышным цветом расцвел «Немецкое богословие» (нем.). мистицизм. Тереза из Авилы умерла шепча: «Настало время нам увидеться, о мой возлюбленный!» И Хуан де ла Крус пел «Темную ночь», в то время когда его душа соединялась с объектом своей любви. * * * Утверждалась индивидуалистическая религия, но это означало также на протяжении двух веков, предшествующих Реформации, и возникновение нового ощущения личной виновности. Совестливость захватывает сознание как никогда прежде, в это время широко распространяется тяга к исповеди. Несчастья этого времени: чума, войны, голод, турецкое нашествие, Великий раскол — пытались обуздать ежедневным повторением «Angelus», христианский мир пребывал в состоянии паники. Такое количество бедствий могло быть только Божьей карой и, поскольку индивидуальное сознание (как творение цивилизации) еще не выступило из темноты, то каждый чувствовал себя чудовищно виновным. Видя повсюду зло и чувствуя морально и физически дьявольскую угрозу (этот страх не сумел преодолеть даже Лютер), христиане уверовали больше, чем прежде, в шабаши ведьм и злокозненных евреев, отравляющих колодцы. Больше, чем раньше, они опасались божественной кары: смерть должна была открывать начало вечных мучений. Если некоторые и впадали в искушение обрести забвение и не думать о будущей расплате, то «пляски смерти» (которые появляются не раньше XV в.) напоминали о неизбежном конце ложных радостей этого мира. Уж лучше было ожидать смерти. Религиозная литература также широко распространяла artes moriendi1, которые готовили верующих к сопротивлению посягательствам демона в последние часы жизни. Но был ли шанс умереть в собственной постели? Страх внезапной смерти, против которой лихорадочно молился святой Кристоф, терзал наших предков на повороте от Средних веков к Новому времени. Ведь они, прежде всего, опасались предстать перед Судией без отпущения грехов, которое позволило бы им избежать ада. Сам же Судия разве не должен был «Artes moriendi» (лат.) — здесь: искусство умирания. молниеносно появиться из облаков, внезапно остановить ход человеческой истории, исполненной грехов, и соединить пред Своим судом живых и мертвых? Проповедники Винцент Феррер и Савонарола пророчествовали о неизбежном гневе Бога. Христиане этого времени жили в ожидании конца света и Страшного суда: произведения ван дер Вейдена, Иеронима Босха, Луки Синьорелли, Микеланджело и других художников красноречиво свидетельствуют об этом страхе. И разве не должен ли был появиться непосредственно перед концом света Антихрист? Да не пришел ли он уже? Винцент Феррер утверждал именно это. Во времена раскола не был ли Антихристом один из конкурирующих пап? Такого мнения придерживались Вик- лиф и чешские реформаторы. Но религиозная атмосфера была тогда настолько переполнена тревогой, что даже после окончания раскола люди продолжали опасаться Антихриста. В конце XV в. во многих произведениях в ожидании появления Антихриста рассказывалось о его жизни. Лютер, порывая с Римом, идентифицировал с Антихристом папу. Как же достичь спасения в мире, где Сатана столь могуществен, а человек столь слаб? Разрешение этой будоражащей проблемы могло быть только таким: как можно чаще стучаться в небесные врата, перебирая четки и совершая паломничества, покупая «спасительные письма», собирая индульгенции. В эпоху, когда ощущение опасности воспринималось особенно остро как в сфере религиозной, так и в экономической сфере, индульгенции представлялись чем-то вроде страхования от проклятия. Заслуги перед Христом и святыми казались сокровищем, которое могло создать подлинный «банк вкладов» и перечислений на счет, где каждый христианин мог владеть авуаром, который в свою очередь предоставлял возможность уравновесить в день Страшного суда пассив его грехов. Но эта арифметика предоставляла лишь относительную уверенность. «Dies irae»33, так часто распевавшийся начиная с XIV в., напоминал верующим о грозном Судии, и на алтарной стене Сикстинской капеллы Микеланджело изобразил гневного Христа, жестом проклятия отвергающего грешников, осуждая их на адские муки. Тогда было предложено другое решение для изгнания страха перед вечными муками: учение об оправдании верой. Оно может быть изложено следующим образом: Бог нас спасает несмотря на нас самих; столь велик первородный грех, столь тяжелыми являются наши ежедневные грехи, что за них все мы заслуживаем ада; но Бог не является судьей; он отец; он нам обещал спасение через своего Сына. Это учение не было новым. Лютер обнаружил его в посланиях святого Павла, который утверждал в своем «Послании к римлянам»: «...человек оправдается верою, независимо от дел закона... Блаженны, чьи беззакония прощены и чьи грехи покрыты. Блажен человек, которому Господь не вменит греха». Святой Августин в своих писаниях против пелагианцев также подчеркивает значение первородного греха и бескорыстного акта милосердия Бога, который отбирает своих «избранных» «из толпы, обреченной на погибель». Августианское течение было распространено на протяжении всей эпохи Средних веков. Оно пропитывало «Поучения» Петра Ломбардского (умер в 1160 г.) и трактаты английского епископа Брэдуордина (умер в 1349 г.). Тем не менее оно приобретает новую силу в эпоху, когда кризис церкви и утверждение индивидуального благочестия трансформировали религиозную жизнь Западной Европы. Учение Оккама, которое господствовало над схоластикой в XIV—XV вв., безусловно возвышало человеческую волю, которая, по утверждению Пьера д’Айи, была «способна с помощью благодати избежать всех смертных грехов». Но в то же время учение Оккама устанавливало непостигаемого Бога, абсолютно свободного в отношении человека. Кто может знать, как именно будет судить Всемогущий Бог? Отсюда оставался только один шаг до идеи спасения, дарованного вне зависимости от поступков человека. Тот же Пьер д’Айи написал: «Кто-то из тех, кто не достоин жизни вечной, может оказаться достоин ее благодаря абсолютному могуществу Бога, даже не применяя усилий для изменений в себе». Очевидно, Жерсон имел в качестве своего предшественника Уильяма Оккама и видел в отпущении грехов таинство покаяния, Бог же мог отпустить грехи виновного, который не покаялся. Гораздо в большей степени, чем Жерсон и Пьер д’Айи, Виклиф возвысил божественное величие (то же самое сделают после него и Лютер, и Берюль) и, обогнав оккамизм, извлек из этих первых плодов учение об оправдании верой. Любое благо приходит сверху; сам человек не знает, заслуживает ли он спасения, которое является для него дарованным бескорыстно; даже его заслуги только дар Бога. Собственная роль Лютера состояла в том, чтобы переосмысливать этот великий богословский тезис, вывести его из рамок дискуссии между специалистами и предложить его всем христианам как радикальное средство от страха. Установив, таким образом, между богословием и социальной психологией связь в ответе на вопрос, мы можем лучше понять, почему гуманистическое излечение церкви не могли принять современники Лютера. Как и протестантские реформаторы, Эразм обесценивал литургию и таинства. Но что он предлагал для того, чтобы успокоить христиан? «Любовь — единственное наставление Евангелия». Пусть верующие в Иисуса стараются следовать добродетелям своего Учителя, тогда гражданское и религиозное общество будет исправлено и спасение каждого станет несомненным! Поистине диалог глухих! Эразм обращался к людям, более неистовым и более слабым, чем мы сами, к толпам, которые лихорадочно переходили от экзальтации к подавленности и которые испытывали в максимальной степени недостаток в умении властвовать над собой, что будет воодушевлять Декарта и Корнеля в следующем столетни. Гуманистический завет слишком опережал свою эпоху. Меланхтон, который прекрасно понял неадекватный характер формулировок Эразма, высказал свое проницательное суждение: «Что мы просим от богословия? Две вещи: утешения против смерти и против Страшного суда. Нам их дал Лютер. Нравственное и светское образование — это дело Эразма». Гуманисты и протестантские реформаторы сходились тем не менее на том, чтобы сосредоточить всю религиозную жизнь на проповеди и чтении Библии. Ренессанс желал возвращения к истокам; это желание проявилось, в частности (а возможно, и главным образом), в области веры. От Лоренцо Валлы до Эразма через Лефевра д’Этапля и Рейхлина христианский гуманизм был единодушен в том, что необходимо очистить Писание от ошибочных переводов для того, чтобы предоставить верующим подлинный текст Библии. За год до появления на исторической сцене Лютера Эразм выражал это главное обещание: «Я хотел бы, чтобы все добрые женщины прочитали Евангелия и послания святого Павла. Пусть они будут переведены на все языки! Чтобы земледелец смог петь выдержки, идя за своим плугом, чтобы ткач напевал их, занимаясь своим ремеслом, чтобы дорога путешественника становилась для него короче благодаря подобным собеседованиям». Итак, гуманисты в этом вопросе выражали глубокие надежды своего времени. Более индивидуализированное благочестие желало этого личного контакта с божественным посланием. Но кроме того, поскольку были сомнения в духовенстве, и в таинствах, и в папстве, за что же можно было цепляться, если не за непогрешимую Книгу? Отсюда и перевод Библии на английский язык, который был начат Виклифом и опубликован уже после его смерти в 1395 г.; отсюда тот факт, что в Чехии в XV в. имелось больше библий на чешском языке, чем на латыни. Между тем в Европе в целом не было заметно презрения к латинскому тексту Писания. Напротив, со времени изобретения книгопечатания можно перечислить до 1520 г. больше 156 полных латинских изданий священных книг. Но в XV в. можно было видеть распространение «дайджестов» Писания, доступных для простых людей, —- историческая Библия, Библия для бедных, а вскоре возрастает и количество переводов на разговорный язык самого священного текста. В 1466—1520 гг. появились 22 немецкие версии Библии и 23 — французские. Протестантские реформаторы просто продолжили в этом отношении дело, начатое накануне Реформации, и стремились как можно шире распространять священные книги среди масс. После бунта протестантов римская церковь в течение долгого времени отвергала переводы священных текстов на народные языки. Она, таким образом, отказала верующим в прямом контакте с Библией, полагая, что христианский народ еще не был способен читать Писание. Кроме того, она отклонила учение об оправдании верой как несовместимое со свободой выбора человека. Есть ли основания утверждать, что она не пыталась и ответить на тревоги христиан? По правде говоря, если обновленная католическая церковь не успокоила бы эту великую обеспокоенность у тех, кто ей оставался верен, то ее собственная реформа не имела бы претензий к населению; это не было случайностью. Католический ответ мог бы быть изложен следующим образом: принявшие крещение, вы больше не являетесь рабами греха; однако истинно то, что вы слабы (что нередко и справедливо), что вы часто поддаетесь соблазну; но не теряйте мужества, молитесь — и приблизитесь к таинствам: они даны для того, чтобы возвратить вам силы; священник — хранитель божественного всепрощения даст вам отпущение грехов по мере необходимости. Римская церковь, предоставив духовенство, более крепкое в богословском и нравственном плане, чем в былые времена, делая в большей мере, чем прежде, акцент на силе таинств, постепенно успокоила напуганных христиан, которые приобрели новое понимание и своих обязанностей, и своих слабостей. Тогда историк может поставить диагноз, почти противоположный тому, что позволил вначале предвидеть внешнее развитие событий. Конечно, был и хаос и излом, но также и обогащение (воз- можно, еще большее) богословия, и болезнь роста. Кто знает, не убедится ли когда-нибудь христианский мир, что рана протестантского раскола была спасительна и что без нее он, быть может, в меньшей мере сумел бы познать пути шествия на Голгофу?