Глава вторая Греческий язык в Иерусалиме во времена Иосифа

61 Между тем родными языками для Иосифа, без сомнения, были арамейский и еврейский (см. Приложение 1). Все это ясно, но то, каковы были отношения Иосифа с греческим языком и культурой в ранний период его жизни, значительно труднее поддается определению. Атмосфера Иерусалима составляла основу всего его последующего развития; и открытость автора по отношению к греческому языку (в какой бы степени она ни проявлялась) отразилась во всех его произведениях, если оценивать по справедливости все их досто­инства и недостатки.

61 Насколько греческий язык и культура были известны в иудей­ской Палестине — вопрос, который поднимался неоднократно и на который давались различные ответы. Помимо всего прочего его вызвала к жизни загадка евангельских текстов, она же и обусло­вила характер ответа. Обычно сведения Иосифа играют вспомо­гательную роль; если же сделать его центром внимания, то это не только позволит лучше увидеть этого автора, но и даст новую перспективу всей картине.

61 В «Жизнеописании» Иосиф не говорит ни слова о каком-либо изучении греческого. Однако из этого молчания нельзя сделать никакого заключения, даже если очень хотеть верить в то, что Иосиф его действительно не изучал.

61 Такого отсутствия сведений следовало ожидать, во-первых, потому, что Иосиф говорит только о главных этапах своего систематического образования, оно было еврейским, во-вторых, потому, что его цель — подчеркнуть свою принадлежность к еврейству в доказательство того утверждения, что у него в сердце всегда были интересы его народа (см. с. 26).

62 Как мы уже видели, было бы ошибкой строить рассуждения на умолчаниях «Жизнеописания».

62 Однако в других произведениях Иосифа содержатся замечания, представляющие значительный интерес. Они-то и послужат нам проводником.

62 В своей последней работе — «Против Апиона» (на­писанной в 90-е годы) — он рассказывает, что получал помощь при работе над «Иудейской войной», своим первым сочинением на греческом языке (написано в 70-е годы): «Впоследствии, рас­полагая досугом в Риме, я обработал подготовленный уже раньше труд, прибегая, ради греческого языка, к помощи некоторых сотрудников (synergoi), и, таким образом, я составил историю событий» (ПА 1. 9). Но этот отрывок, очевидно, неясен. Каковы были размеры и характер помощи, предоставленной ему ассистен­тами?

62 Возможно, последние только проверили и подправили текст уже имеющегося сочинения. Или они полностью ответственны за форму и стиль «Иудейской войны»?

62 Первый ключ к разгадке мы находим в «Иудейских древностях». Ко времени окончания этого большого труда (который предшествовал сочинению «Против Апиона») Иосиф провел в Риме уже свыше двадцати лет.

62 В заключении к нему автор тем не менее выражает неуверенность в своем греческом. Он сообщает, что работал над улучшением литератур­ного стиля: «Приобретя опыт в грамматике, я старался приобщить­ся к греческой словесности».

62 На эту же ситуацию он намекает в предисловии, говоря о своих сомнениях по поводу перевода такого огромного количества материала на «язык, употребление которого странно и непривычно для нас»¹.

62 В то время заявления о недостаточно совершенном владении языком не были чужды авторам, пишущим по-гречески. Приведем только один пример: как раз за подобное утверждение Катон Старший упрекал Постумия Альбина, римского консула 151 г. до н. э., автора написанной по-гречески истории Рима. В своем введении этот автор пишет, что «никто не должен винить его в случае, если что-либо в этих книгах описано шероховатым или не совсем изящным языком». Авл Геллий сообщает нам, что он продолжает так: «Ведь я человек, родившийся в Лации, для нас же изъясняться по-гречески достаточно непривычно»; и, наконец, он просит извинения за те ошибки, которые мог совершить.

62 Однако истинное положение вещей состояло в другом: мы знаем от Цицерона, что в действи­тельности Альбин был «человеком образованным и красноречи­вым»; Полибий также сообщает, что с самого детства его окружала

63 греческая образованность и греческий язык, и более того — что он был одним из людей, которым греческая культура была обязана своим распространением в Риме.

63 Этот культурный обмен, конечно, происходил за много лет до Иосифа, в то время, когда все греческое в Риме считалось подозрительным.

63 Итак, подобные самокритичные заявления имели прецедент в греческих сочинениях, написанных негреками, и об этом Иосиф должен был знать, даже если, что кажется наиболее вероятным, он и не читал Альбина.

63 Иосиф мог также помнить, что Дионисий Галикарнасский в предисловии к «Римским древностям», труду, который в некоторых внешних чертах послужил прототипом «Иудейских древностей», дал опи­сание того, как он жил в Риме на протяжении двадцати пяти лет, выучил латинский язык (dialektos) и познакомился с римской литературой (grammaton)².

63 Таким образом, у Иосифа были осно­вания скорее акцентировать, нежели затушевать свое недостаточ­ное знание языка.

63 Тем не менее оправдание оформлено с особой тщательностью, и его появление в столь важном разделе, как заключение, не позволяет истолковать его как простую позу. Иосиф дает тонное указание на то, как он обучался, так что нетрудно понять, какой метод он при этом использовал³.

63 Когда он говорит о приобретении «грамматического опыта», которое отождествляется с длительным изучением текстов, ясно, что он использует термин «грамматика» в широком смысле, предполагающем изучение литературы.

63 Дио­нисий Фракиец, ученик известного александрийского ученого Аристарха и автор трактата по этой теме, называл «грамматикой» «общее знакомство с языком поэтов и прозаических писателей»; и широкий взгляд на ее предмет продолжал оставаться в силе в отношении как греческого, так и латыни.

63 Однако ее изучали не все.

63 Гален пишет, что, как правило, те, кто изучал философию или медицину в Риме, испытывали недостаток в этом «элементарном образовании, которое греческая молодежь получала с самого начала», и поэтому не могли отличить по стилю его подлинных работ от поддельных⁴.

63 Именно этой основы не хватало и Иосифу.

64 Трудно заключить что-либо определенное на основании не­скольких сохранившихся только в арабской версии презрительных ремарок, которые Гален бросает по поводу Руфа из Самарии, иудейского врача. Так же как и Иосиф, но только столетием позднее он приехал в Рим (правда, не из еврейского района) и поселился там, издавая сочинения на греческом. Вклад Руфа в греческую литературу — краткое изложение более ранних ком­ментариев на Гиппократа, имевшихся в его библиотеке,— был гораздо скромнее, чем вклад Иосифа.

64 Гален удивлен тем, как бездумно передает Руф несуразицы других: вот что значит, пишет он, жить «в земле палестинцев» — человек ни слова не понимал по-гречески до приезда в Рим, а быть среди греков и так плохо знать их язык позорно.

64 Снобистские упреки Галена, возможно, преувеличены: его последнее замечание, так же как и характер труда, предпринятого Руфом, предполагает, напротив, что врач с самого начала понимал по крайней мере разговорную речь.

64 Таким образом, можно полагать, что он не сильно отличался от Иосифа⁵.

64 Первый отрывок Галена свидетельствует о том, что учащиеся, которые стремились к изучению греческого, могли подняться до очень-высокого и сложного уровня: это было не просто владение языком.

64 Возможно, это верно и для Иоси­фа. Более того, изучение грамматики не было уделом лишь молодых людей. Люди пишущие тоже могли заниматься этим для совершенствования собственного стиля и, в частности, чтобы приобщиться к классическому стилю. Так, значительно позже, Дион Кассий прочел «некоторых греческих авторов... чтобы нау­читься писать аттическим стилем»⁷. Поскольку писатель считался в значительной степени имитатором (см. с. 258-260), это неуди­вительно.

64 Иосиф, заполняя пробелы в своем образовании, должно быть, хотел получить такую же пользу от изучения греческих авторов, какую позже получил Диои.

64 Если, таким образом, мы утверждаем, что к моменту прибытия Иосифа в Рим его греческий язык имел недостатки, на исправление которых требовались годы и которые, возможно, вообще не могли быть устранены, речь идет, конечно, не о владении обычным языком, письменным или устным. Хотя Иосиф, как видно из рассмотренного нами отрывка далее, критикует свое знание гре­ческого, эта критика не может вызвать сомнений в беглости его речи.

64 Он говорит только о том, что у него плохое произношение, поскольку знание иностранных языков невысоко ценится в его

65 народе: «Традиция моих соотечественников воспрепятствовала правильному формированию моего произношения. Они не одоб­ряют тех, кто приобрел знание языков многих народов и украшают то, что говорят, изящными оборотами, поскольку считают, что эта способность достижима для любого свободного человека, не говоря уж о тех рабах, которые захотят ею овладеть. Они припи­сывают мудрость только тем, кто владеет точным знанием законов и кто может толковать Священное Писание». Здесь Иосиф рас­пространяется о своей ограниченности в более широком контексте еврейских культурных традиций. Слово, которое он употребляет, дословно означает «произношение», и обычно высказывание Иоси­фа понимают в том смысле, что он говорил по-гречески с местным акцентом, на что в Риме обращали внимание и на что, возможно, смотрели сверху вниз.

Сообщение Иосифа об отношении его народа к иностранным языкам помогает объяснить, почему он никогда специально не изучал, как говорить и писать по-гречески. Из этого следует, что свои познания в греческом он черпал естественным образом из окружающей среды, это никогда не считалось особым дости­жением.

Такому пониманию слов Иосифа можно найти подтверждение. Это можно сделать, просмотрев имеющиеся помимо Иосифа све­дения, во-первых, об использовании греческого языка по различ­ным надобностям в Иерусалиме, и, во-вторых, об отношении к этому языку, а также культурных особенностях фарисейского иудаизма, в рамки которого мы помещаем Иосифа. Когда картина будет намечена, нам станет легче понять, что означало для Иосифа посвятить лучшую часть своей жизни написанию истории на греческом языке.

Тот факт, что греческий язык имел большое распространение в Палестине в целом, имеет определенное отношение к нашему исследованию: страна была маленькой, и ее обитатели, очевидно, путешествовали, так что звук греческой речи должен был быть знаком жителю Иудеи, даже несмотря на то, что в самой Иудее не было греческих городов. Надо признать, что данные о языковой ситуации, которыми мы располагаем для I в. н. э., недостаточны, чтобы подтвердить это соображение, но все сообщения свидетель­ствуют о том, что греческий язык был уже значительно распро­странен к тому времени⁹. В больших и малых греческих городах, окружавших Палестину, греческий был, без сомнения, официаль­ным языком, даже если определенная часть «греческого» населения

3 Тесса Ралжак

66

Глава вторая

предпочитала говорить по-арамейски или на другом восточном языке¹⁰. Евреи, жившие, скажем, в Кесарии или Скифополисе, в таком близком соседстве (если не в дружбе) с греками, должно быть, тоже немного знали греческий . Как археологические данные (особенно надписи из синагог и некрополя Бет-Шеарим, а также свитки Мертвого моря из Вади-Мураббаат, написанные по-гречески¹²), так и изречения Талмуда, рассматриваемые ниже, показывают, что во многих районах Палестины со II в. н. э. писать (а значит, предположительно и говорить) по-гречески было для евреев обычным делом. То же самое следует предполагать и для I в. Но здесь свитки Мертвого моря могут нам немного помочь. Кумранская библиотека содержала небиблейские греческие тек­сты, в то же время в разговорном еврейском языке найденного здесь Медного свитка¹³ было обнаружено четыре заимствованных греческих слова, позволяющих предполагать, что определенная часть носителей еврейского языка, если не сами составители текста, были знакомы с греческими терминами.

И все-таки остается теоретическая возможность того, что еврей, живущий в Иерусалиме, мог не иметь ни нужды, ни пользы в греческом: то, что происходило в других городах, могло не особенно затрагивать его. Поэтому мы должны сосредоточиться на самом Иерусалиме и задаться вопросом, мог ли Иосиф слышать здесь греческую речь, и слышать ее не только на улице, но и в домах, которые он посещал. К моменту рождения Иосифа грече­ский так или иначе присутствовал в Иерусалиме уже свыше трех столетий. Легенда рассказывает, что когда Птолемей II Фила-дельф, царь Египта, пожелал приобрести для своей библиотеки перевод Пятикнижия, он договорился с иерусалимским первосвя­щенником о присылке семидесяти двух еврейских мудрецов из Палестины для выполнения этой работы (Letter of Aristeas 32; 46-50; 121). Расценить это сообщение как безусловно подлинное нельзя, но если эти ученые мужи действительно существовали, по крайней мере некоторые из них должны были прибыть из столицы. Маккавейский кризис 70-60-х гг. II в. до н. э. вращался в значительной мере вокруг внутренних разногласий по поводу принятия греческого образа жизни еврейской аристократией и превращения города в греческий полис¹⁴, однако употребление греческого языка само по себе не стало предметом спора, и, вполне возможно, как раз потому, что в пределах ограниченного круга оно было вполне принято. В период правления Хасмонеев была создана иудейская монархия, которая должна была заниматься дипломатией на одной арене с эллинистическими государствами

67 и в силу этого прибегать к помощи тех, кто владел по крайней мере деловым греческим языком .

67 Менее ясно, переводились ли на греческий или составлялись на нем сочинения иерусалимских евреев эллинистического време­ни, и если переводились, то для какого круга читателей.

67 Внук Иисуса бен-Сиры и переводчик его книги, внимание которой сосредоточено на Иерусалиме, рассказывает, что он провел неко­торое время в Египте (в конце царствования Птолемея III Эвергета) и что его перевод был сделан для иностранного читателя. Таким образом, он исключается из сферы нашего исследования.

67 Также исключается из нее Евполем, автор библейской истории, фрагменты которой цитируются у Климента Александрийского и Евсевия Евполема, поскольку отождествление его с руководителем посольства, посланного Иудой Маккавеем в Рим, основывается на чистом предположении¹⁶.

67 Автор написанной по-гречески II книги Маккавеев, Ясон из Кирены, должен был иметь тесные контакты с Иерусалимом, чтобы получать необходимые материалы для своего труда, но вовсе не обязательно жил там (II Макк. 1. 19-22).

67 Наиболее интересно для нас знаменитое заключение греческой версии книги «Эсфирь», где говорится, что ее перевод был сделан неким Птолемеем, сыном Лисимаха, в Иерусалиме¹⁷, однако нам неизвестно, принадлежат ли ему вольные греческие дополнения к книге.

67 Имя переводчика выглядит александрийским. Это послед­нее сочинение — единственное из трех, обсуждаемых нами, кото­рое написано настоящим греческим языком, достаточно изысканным, чтобы произведение можно было назвать эллинисти­ческим по духу. Опираясь только на него, нельзя сделать никаких заключений. Несмотря на героические усилия Мартина Генкеля сконструировать из этого материала картину эллинизированного иудаизма в Иерусалиме¹⁸, очевидно, что свидетельств об исполь­зовании греческого языка евреями Иерусалима до начала правле­ния Ирода в нашем распоряжении мало, а признаки какого бы то ни было проникновения туда греческой культуры, похоже, почти полностью отсутствуют.

67 В I в. до н. э.— I в. н. э. в городе существовало два источника греческой речи: суд Ирода и евреи диаспоры, которые в некоторой степени накладывались друг на друга.

67 Из четырех вассальных Царей, которые отвечали за положение дел в Иудее, трое наиболее значительных — сам Ирод, спустя почти полстолетия Агриппа I и последовавший за ним Агриппа II — жили в Иерусалиме.

67 Агриппе I особенно нравилось пребывание там, а расширение Агриппой II своего дворца вызвало, как мы видели, сильные

68 беспорядки¹⁹.

68 Официальным языком Иродов был греческий: на их монетах чеканились только греческие надписи, они посылали своих сыновей для получения образования в Рим²⁰, .что служило декларацией политического курса. О том, что они свободно гово­рили по-гречески, свидетельствует заключение браков членами их рода с видными александрийскими иудеями . Но вместе с царем в городе присутствовал и его многочисленный двор, а также ближайшие члены семьи. Очевидно, что из этого круга при Ироде I выдвинулось определенное количество семей, которые занимали видное положение на протяжении всего периода правления Иро­дов, и некоторые из них были еврейскими грекоговорящими семьями. Примером может служить Алекс, доверенное лицо Ирода. Его сын Хелкия был помощником Агриппы I, а сын Хелкии Юлий Архелай был одним из «евреев, тоже сведущих в греческой культуре», которым Иосиф продал экземпляр своей «Иудейской войны» (ПА 1. 51). Каждое поколение этой семьи заключало брак с членами семьи Ирода²². Эти люди не были иностранцами и не могли быть совершенно изолированы от правящих классов Иеру­салима. Они неизбежно должны были иметь связи с первосвящен­никами и членами Синедриона. ^

Даже царедворцы-неевреи вряд ли держались особняком, и у нас есть два коротких свидетельства, подтверждающих это. В 66 г. в момент перед началом восстания, когда Цестий, Галл собирался двинуться на Иерусалим, Агриппа послал на переговоры с евреями двух человек — Боркея и Феба, которые охарактеризованы как те из его помощников, которые были лучше всего знакомы с ними. (К сожалению, их знакомство принесло им мало пользы: первый был убит, а второй ранен толпой мятежников /ИВ 2. 524-526/). Сходным образом с Иосифом при Иотапате переговоры о капиту­ляции вел трибун Никанор, избранный Веспасианом именно потому, что был другом побежденного. Позднее тот же самый человек сопровождает Иосифа в его не слишком приятной прогулке вдоль стен Иерусалима, целью которой было уговорить евреев сдаться, и получает ранение во время этого обхода. К тому времени он называется другом Тита, что, возможно, стало результатом недавних событий (ИВ 3. 346; 5. 261). Совершенно невероятно, чтобы этот Никанор был евреем, и в то же время он вряд ли мог хорошо знать Иосифа к 67 г., не будучи человеком местным. Он мог быть трибуном большой вспомогательной когорты, весьма вероятно, состоявшей под начальством Агриппы или, во всяком случае, какого-нибудь приверженца вассального царя.

Греческий язык в Иерусалиме во времена Иосифа 69

Влиятельные семьи диаспоры, как мы знаем, заключали брач­ные союзы в Иродами. Но александрийское еврейство было пред­ставлено в Иерусалиме не только благодаря этому. Известен по крайней мере один проживавший здесь александрийский клан, откуда выходили первосвященники и который составлял основу саддукейской партии. Это была семья Бета²³. Маловероятно, чтобы они забыли греческий язык. Женщина из этой семьи, Марта, дочь Бета, вышла замуж за друга Иосифа, первосвященника Иешуа, сына Гамалы, и терпела лишения во время осады .

Возможно, еще большее значение, чем все, о чем говорилось выше, имело существование в Иерусалиме синагог, принадлежав­ших евреям различных районов ойкумены, причем некоторые из них, несомненно, были грекоязычными. Эти синагоги использо­вались, как кажется, и небольшими группами жителей, и палом­никами, которые прибывали в Иерусалим по большим праздникам²⁵. Книга Деяний (6. 1 ел.) описывает спор о ежеднев­ном распределении продуктов между «эллинистами» и «иудеями» в нарождающейся христианской общине. Одним из призванных для разрешения спора был Стефан. Это очень ценное свидетельство того, что в Иерусалиме существовала большая группа евреев, которые определяли себя как говорящих по-гречески, поскольку, вне сомне­ния, обе группы учеников состояли из урожденных евреев. «Элли­нисты», вероятно, частично происходили из синагоги либертинцев, о которой говорится несколькими строками ниже. Она включала киринейцев, александрийцев, а также выходцев из Киликии и Азии, которые продолжали нападать на Стефана .

Существует надпись, сделанная человеком по имени Феодот, «архисинагогом», сыном Веттена, «архисинагога», и внуком «ар­хисинагога», в иерусалимской синагоге, которую он лично отстро­ил вместе с прилегающими к ней банями и гостиницей. Строительство было начато его «отцами». Надпись эта целиком греческая²⁷. Наличие римского имени Веттен предполагает опреде­ленную связь этой семьи с Римом (для предположений характера этой связи, на наш взгляд, нет никаких оснований²⁸). Данное предположение хорошо согласуется с указанием самого языка надписи на то, что семья скорее была греко-, чем еврейско- или арамеогово-рящей. Возведение упомянутой синагоги датируется I в. н. э.

Некоторые из греческих надписей на гробницах в Иерусалиме принадлежат евреям из греческого мира. Яркий пример — фа­мильное захоронение Никанора из Александрии, «который постро­ил ворота». Греческая надпись сопровождается более короткой арамейской, в которой указаны только имя и происхождение главы

70

Глава вторая

Греческий язык в Иерусалиме во времена Иосифа 71

семьи. Упомянутые ворота убедительно отождествляются с теми, которые, согласно Талмуду, были привезены Никанором из Алек­сандрии и чудесным образом спасены при кораблекрушении²⁹. Они были поставлены Никанором, основателем клана, в началь­ный период правления Иродов³⁰.

Но коренные жители Иерусалима также могли писать на гробницах имена своих родственников по-гречески. Несколько таких надписей, похоже, было сделано резчиками; другие слишком грубы для этого, они часто состоят из одних лишь имен³¹. Количество греческих надписей по сравнению с арамейскими слишком велико, чтобы считать, что все они принадлежали евреям, которые не были уроженцами Иерусалима. Расчеты, основанные на данных, очевидно, неполной и устаревшей коллекции Фрея, могут все же дать общее представление: они показывают, что количество греческих или двуязычных надписей почти равнялось количеству арамейских и еврейских. Надписи, обнаруженные в последнее время, главным образом в долине р. Кедрон, практи­чески все являются греческими или билингвами³². Однако те, кто надписывал могильные камни по-гречески, вовсе не обязательно знали язык: точно так же латинские надписи на английских могилах не свидетельствовали о знании латыни, suo высекались, поскольку ассоциировались с респектабельностью и ученостью. Мода на греческий свидетельствует о том, что этот язык играл определенную роль в жизни определенного круга людей, даже если он был только языком престижа и не все понимали его в достаточной мере. Несомненно, что сохранившиеся погребения принадлежали относительно богатым людям, которые могли по­зволить себе содержать фамильные захоронения и иметь долго­вечные гробницы³³. Таким образом, можно заключить, что по меньшей мере люди этого круга были знакомы с греческим. Была ли похожая картина среди обычных людей, мы точно не знаем. Но, к счастью, это меньше касается Иосифа.

Итак, мы установили, что по-гречески говорили некоторые евреи в Иерусалиме, что они играли определенную роль в обществе и имели родственные связи с евреями других городов и что евреи, рожденные в Иерусалиме, использовали, по крайней мере в ограниченных пределах, письменный греческий язык. Само по себе присутствие в городе людей, говоривших по-гречески, не свидетельствует о все большем распространении греческого языка: наоборот, они могли постепенно терять язык, или же ситуация могла оставаться неизменной. Силу и притягательность греческого обеспечивало то, что это был язык окружающей евреев господст-

вующей культуры, и кроме того — что задолго до прихода римлян он уже служил инструментом в руках великой державы, под властью которой находилась Иудея. Так, в римское время уже было необходимо знать греческий для общения с прокуратором. Мы увидим, что это было важным стимулом, побуждавшим палестинских евреев к овладению в определенных пределах гре­ческим языком.

Здесь мы можем воспользоваться сведениями, относящимися к периоду после 70 г. Хотя использование греческого в Палестине на протяжении этого периода расширялось и хотя Иерусалим перестал быть религиозным и культурным центром, мы увидим тем не менее, что споры, отраженные в раввинистических текстах, помогают представить неоднозначность отношения евреев к гре­ческому языку и культуре. И вполне естественно, что замечания, сделанные на более позднем этапе развития событий, должны пролить свет на более ранние этапы.

Для раввинов окружающий их греческий мир составлял про­блему. Высказывания Мишны, Тосефты и двух Талмудов пока­зывают, что, с одной стороны, они признавали для некоторых полезность и даже необходимость овладения греческим языком, а с другой стороны, высказывали сильное беспокойство как в отно­шении нежелательных последствий, к которым мог привести доступ к общению с греками и римлянами, так и в отношении опасности соблазнительных свойств греческой культуры. Было ясно, что знание греческого требовалось по политическим причи­нам. Традиция сообщает, что во времена, когда отношения между Иудеей и Римом были враждебными, существовали запреты на преподавание греческого языка. Один из таких запретов был связан, согласно Вавилонскому Талмуду, с периодом наиболее ранних прямых контактов между двумя народами — осадой Пом-пеем Иерусалима и последующей гражданской войной 63 г. до н. э. (ТВ SotaA 59b; Menahot 64b; Baba Kamma 82b). Другой, упоминаемый уже в Мишне, был введен либо во время «войны Тита» (первое восстание), либо в период «Квиета» (волнения при Траяне), в зависимости от прочтения текста³⁴. Даже если мы склонны считать, что требования действительных запретительных мер слишком неопределенны или неправдоподобны, чтобы принять их всерьез, эти рассказы должны были по крайней мере доносить воспоминания о действительных настроениях в Палестине в пе­риоды кризисов — ведь они не могли возникнуть из ничего. Тот факт, что монеты времени первого восстания и восстания при Адриане имели еврейскую легенду, показывает, что использование

I

72

Глава вторая

или отказ от использования определенного языка само по себе было политическим шагом.

Конечно, греческий язык продолжал использоваться. Если и существовали формальные запреты, они не могли ни продолжаться долгое время, ни оказать глубокого влияния. Похоже, сами тал­мудисты, недоумевая, задавались вопросом, в чем же на самом деле состояли эти запреты. Они предлагали возможные решения, которые опять-таки вряд ли основывались на полном незнании ситуации более раннего времени. Так, Иерусалимский Талмуд содержит высказывание от имени раввина II-III вв.³⁵, где гово­рится о том, что греческий язык запрещали, чтобы пресечь деятельность предателей и осведомителей, другими словами, в ограниченных пределах. Поэтому разрешалось обучать греческому дочерей: ведь для них знание языка служило не более чем украшением. Греческий язык не использовался в общественной жизни. Вместе с тем толкование Тосефты, которое повторяется также в Вавилонском Талмуде³⁶, представляет дело совсем иначе и заставляет предположить, что именно для правящих кругов знание греческого языка при обычных обстоятельствах было не­обходимым и оправданным. Поэтому обучать греческому было разрешено членам дома раббана Гамлиэля, Патриарха (главы Синедриона и Палестинской общины), «поскольку они были свя­заны с правящими ьластя ми».

Попытка провести еще одно различие приводится в том же отрывке Вавилонского Талмуда. Это различие между изучением греческого языка и «греческой мудрости». Его логика, по-видимо­му, сводится к тому, что, поскольку в Палестине, очевидно, никовда не переставали пользоваться греческим языком, запреты должны были касаться изучения «греческой мудрости». Предпо­ложение выглядит весьма обоснованным в контексте аргументов данного отрывка, поскольку оно разрывает предполагаемое преды­дущим отрывком тождество выражений «греческая мудрость» и «греческий язык» и тоже, но уже в качестве контрдовода, прибегает к примеру раббана Гамлиэля, в доме которого, как об этом ясно говорится, изучали «греческую мудрость»³⁸. Несмотря на такие разногласия, этот анализ интересен тем, что указывает на другой важнейший аспект ситуации в Палестине. Использова­ние разговорного греческого языка, каким бы нежелательным или политически опасным оно ни могло показаться, было свершив­шимся фактом, а действительную угрозу представляло приобще­ние к миру греческих идей. Несомненно, что именно возможность такого приобщения в конечном счете и предполагало обучение

Греческий язык в Иерусалиме во времена Иосифа

73

греческому языку. Навыкам повседневной разговорной речи даже не обучали — их черпали непосредственно из окружающей среды. Систематическое обучение было направлено на получение значи­тельно более высокого уровня знаний и могло оттолкнуть человека от иудаизма. Именно связанный с этим страх лежит в основе часто

ао -

цитируемых вопроса с ответом-", в которых утверждается требо­вание Торы, направленное против греческой литературы: «Бен-Дама, сын сестры р. Ишмаэля, спросил р. Ишмаэля: "Разрешено ли такому человеку, как я, который изучил в совершенстве Тору, учиться греческой мудрости?" Р. Ишмаэль привел ему стих из книги Йошуа (1. 8): "Будешь размышлять над ней день и ночь". "Иди и найди время не днем и не ночью и изучай греческую мудрость"». Здесь утверждается фундаментальная несовмести­мость двух различных образов жизни и взглядов на мир.

Последствия приобщения к «греческой мудрости», согласно одному сообщению, можно видеть на примере знаменитого от­ступника Элиша бен-Авуя. Он воспитывался в Иерусалиме до разрушения Храма в семье уважаемых родителей. Его отступни­чество объяснялось по-разному. Одно из объяснений, по-видимому, состояло в том, что причиной его была чрезмерная приверженность греческой культуре. Он был известен как «ашер», то есть «другой, чужой», и о нем говорили, что «греческие песни никогда не покидают его уст» .

Элиша был исключением. В III в. Ориген мог еще сказать, что редко кто из евреев знаком с греческой литературой (Contra Cels. 2. 34). Знаменитый труд Саула Либермана о греческом языке и эллинизме в еврейской Палестине легко может быть ложно понят: его вовсе нельзя считать описанием того, как благочестивые евреи все больше и больше погружались в изучение греческой литературы, науки и логики. В действительности сам Либерман очень осторожен и тщателен в заключениях, которые он выводит из анализа греческих слов и греческих способов аргументации в раввинистической литературе. В своей первой книге он пытается выделить и назвать нескольких противостоящих большинству раввинов, которые, живя в эллинизированных городах, обладали достаточной широтой взглядов, чтобы вобрать в себя две культуры одновременно . В своей работе «Hellenism...» он приходит к выводу, что сходство методов, используемых раввинами и грече­скими учеными, могло быть случайным, но в то же время допу­скает, что такие явления могли проникать из одной культуры в Другую, ведь в любой данный момент множество общих черт было присуще всему средиземноморскому миру . Познания некоторых раввинов, равно как и история Элиша бен Авуя, без сомнения,

74

Глава вторая

свидетельствуют о том, что палестинские евреи могли получить и прочесть греческих авторов, если они этого хотели. Единствен­ным препятствием для таких людей могло послужить давление со стороны общества и властей.

Греческое образование Элиша могло начаться не ранее 70 г. Можно ли считать, что такие же возможности и условия сущест­вовали в Иерусалиме до разрушения Храма? Конечно, сведения об Иосифе предполагают, что для него и для следующих поколений греческий был в первую очередь необходим для поддержания добрых отношений между Иудеей и Римом. Вместе с тем для него существовала та же разница между разговорным греческим, ко­торым он владел, и знанием греческой литературы, которого ему недоставало до приезда в Рим, какую раввины приписывают более позднему периоду. Главная трудность здесь заключается в том, что познакомиться с греческой культурой в Иерусалиме I в. н. э. было труднее, чем позднее в гораздо более эллинизированных городах Палестины. Греческие книги, вероятно, были доступны в Иерусалиме и во времена Иосифа, поскольку, как мы видели, там существовали их потенциальные читатели, но людей по-настоя­щему образованных и способных передать более глубокие знания о культуре греков не могло быть много, если они существовали вообще. Николай Дамасский много путешествовал, в том числе и по делам Ирода, и, вероятно, проводил очень мало времени среди евреев в Иерусалиме . Предполагают, что у Ирода была большая библиотека книг на греческом , но это предположение не под­тверждается данными источников, и совершенно невозможно пред­ставить себе, что всеми цитатами и аллюзиями, украшающими его прозу, Николай обязан книгам из библиотеки своего господи­на . Николай был человеком, приехавшим к Ироду из-за пределов Палестины, что само по себе имеет значение; возникает подозрение, что при дворе Ирода эллинистическая культура в целом не была высокого уровня. Секретарем и, возможно, историком Агриппы II был Юст Тиберий — человек, гордившийся своим греческим крас­норечием, но сам факт того, что Иосиф специально упоминает об этом, означает, что такое умение не рассматривалось как обычное в его среде. Что же касается литературных произведений Юста, насколько мы можем судить, они были весьма средними .

Верно или нет такое суждение, нет оснований полагать, что Иосиф, еще живя в Иерусалиме, стремился примкнуть к тому узкому кругу, в котором восхищались греческой литературой. Мне кажется, вполне можно допустить, что он вообще не читал классических греческих авторов до приезда в Рим. У него, видимо, было достаточно времени для этого в последний период его жизни.

Греческий язык в Иерусалиме во времена Иосифа

75

Теперь мы можем лучше понять роль упомянутых Иосифом помощников, которые участвовали в написании «Иудейской вой­ны». Он покинул Иерусалим, не имея достаточных знаний для написания «Иудейской войны» на греческом. В то же время, как мы увидим, он опубликовал свой труд только в 75 г., будучи к тому времени уже около восьми лет в тесном общении с греками и римлянами: в римском лагере, с Титом в Александрии, с римской армией перед Иерусалимом и, наконец, более пяти лет в самом Риме (см. с. 214, ПА 1. 48-50). Поскольку, как он сам сообщает, Иосиф начал собирать наблюдения для будущей истории еще в плену, он должен был начать готовиться к написанию труда и в других отношениях. Если он уже мог говорить по-гречески, его задача была вполне выполнимой. Более того, у него было доста­точно свободного времени, чтобы сначала написать историю войны на своем родном языке. Поэтому было бы опрометчиво полагать, что, обратившись наконец к написанию «Иудейской войны» на греческом, он не мог по меньшей мере плодотворно сотрудничать со своими помощниками и что он не несет ответственности за стиль окончательного варианта в той же мере, в какой и за его содержание. Написание такого рода сочинения требовало самооб­разования и некоторой смелости, но вовсе не было невозможным. Не хотелось бы приуменьшать заслуги помощников. Скорее всего они были не нанятыми за плату людьми, а друзьями и знакомыми Иосифа, которым он посылал или показывал части своего сочи­нения на разных этапах работы . Такое предположение хорошо объясняет, почему Иосиф прерывает свой рассказ, чтобы с благо­дарностью (хотя и не называя имен) упомянуть об оказанной ему помощи. Более того, в том, что части незаконченной книги рассылались автором, убеждают два процитированных Иосифом в его «Жизнеописании» (Ж 364-366) письма из 62-х, посланных ему по этому поводу царем Агриппой. В данном случае получателя, похоже, интересуют главным образом вопросы содержания, другие письма должны были говорить о стиле. Вспомним, как Цицерон, получив от своего друга Аттика написанное им скромное сочинение о консулате, который столько значит для оратора, сам посылает уже собственное, более обработанное произведение некоему Лу-цию Коссиниусу (который затем показывает его Аттику), говоря, что он не осмеливается показать его самому Аттику без предва­рительной доработки, и в конце концов просит знаменитого ученого Посидония придать ему еще более совершенную форму (Аи. 2. 1. 1-2). Таким образом, окончательный вариант был результатом многочисленных пересылок текста и обширной вза­имопомощи. Тем не менее в каждом случае автор целиком брал

76

Глава вторая

на себя ответственность за форму и содержание произведения. Вспомним также Плиния Младшего, который говорил, что для авторов было обычным делом зачитывать отрывки из своих про­изведений перед приглашенной аудиторией, чтобы получить цен­ные замечания и внести исправления, прежде чем окончательная версия будет опубликована; Плиний и сам поступал так со своими речами (Ер. 7. 17).

Мы можем смело считать произведения Иосифа, начиная с «Иудейской войны» , его собственными и исследовать их таким же образом, как и сочинения других древних авторов. С такой же уверенностью можно отвергнуть все фантастические домыслы о безымянных сочинителях, услугами которых он пользовался на первых порах.

В определенном смысле было бы правильно сказать, что Иосиф как писатель был продуктом палестинского эллинизма: его посе­ление в Риме и превращение в греческого писателя было конечным пунктом того пути, на который он ступил, став политиком про-римской ориентации в Иерусалиме. Постоянная, хотя и действу­ющая издалека, притягательность греческой культуры для палестинских евреев должна была способствовать его обращению в конечном счете к греческой литературе. И именно потому, что он происходил из среды, в которой греческий язык не был неизвестен, он смог достаточно быстро научиться описывать на нем исторические события.

В то же время между Иосифом и любым по-гречески образо­ванным язычником существовала глубокая разница не столько в уровне владения языком, сколько в культуре. Сам факт того, что в конце жизни Иосиф все еще считал необходимым определять свое отношение к этому вновь обретенному языку, обнажает эту разницу. По его собственным словам, он происходил из народа, который в конечном счете мог вполне согласиться только с положе­ниями собственного закона. Большинство из тех, с кем Иосиф был связан в Иудее, вероятно, не одобрили бы того, насколько далеко он зашел по этому опасному пути. Но он сам никогда бы не пожелал, подобно тому иудею из Малой Азии, которого, как рассказывают, встретил Аристотель, сделаться настоящим «греком в душе» .

¹ Отрывки взяты из ПА 1. 50; ИД 20. 263; 1. 7. Предположение о том, что за литературные достоинства «Иудейской войны» ответственны нанятые за плату помощники, высказано X. Теккереем: Н. St. J. Thackeray, Josephus, The Man and the Historian (1929), p. 104-106. См. также с. 74-76, прим. 49 и Приложение 2.

Греческий язык в Иерусалиме во времена Иосифа 77

² Об Альбине см: Gellius, NA П. 8. 2; Cicero, Brut. 81; Polyb. 39. 12; Dion. Halic. I. 7. 2.

Перевод отрывка не представляет особенной сложности, хотя J. Svenster в своей работе «Do you know Greek?» (Suppl. 19 to Novem Testamentum, 1968), p. 66-71, подробно обсуждает его. R. J. H. Shutt, Studies in Josephus (1961), p. 76, слишком педантично настаивает на своем выводе: структура предложения Иосифа свидетельствует о том, что Иосиф изучал грамматику в процессе чтения, а не как самостоятельную дисциплину, перед тем как начал читать. Сохранение в тексте слов «kai poletikon mathematon polla», присутствующих в рукописях А и Е и исключенных Севенстером, по моему мнению, оправдано и по смыслу — изучение поэтов составляло важнейший элемент «фамматики» (см. Svet. de gramm. 4, а также источники, приведенные в следующих ссылках),— и тем, что было бы естественно ожидать от Иосифа стремления избежать какофонии двух стоящих поблизости однокоренных слов, которая возникает в противном случае.

По поводу утверждения Дионисия см. RE 7. 2 (1912), 1808. О широком понимании grammatice ср. Cic. de Orat. I. 187; Quint. Inst. I. 4. 1-5; Philo, On Intercourse with the Preliminary Studies, 148. Ср. М. L. Clarke, Higher Education in the Ancient World (1971), p. 23-28. О «грамматике» у Квинтилиана см. Inst. 2. 1. 4; ср. 1. 8. 6. Nicolaus: FGH 90. 132. 1; Galen: On His Own Books, Kuhn 19, p. 9.

Rufus: Corpus Medicorum Graecorum 5. 10. 2. 2, p. 293, 413. Арабские фрагменты переведены Ф. Пфаффом, сообщение об обнаружении им этих отрыв­ков помещено в журнале Hermes 47 (1932), р. 356-359. См. W. D. Smith, The Hippocratic Tradition (1979), p. 164. М. Стерн предполагает, что Руф был самари­тянином, поскольку Гален не делает различий между самаритянами и евреями: М. Stern, Greek and Latin Authors on Jews and Judaism, vol. 2 (1980), p. 309, n. 7.

Ср. различие, которое Плутарх (Dem. 2. 3) проводит между простым пониманием латинского языка, на котором ему приходилось читать, и оценкой его литературных качеств; он выучился первому, но не располагал временем для овладения вторым.

⁷ F. Millar, A Study of Cassius Dio (1964), p. 41.

о

Об использовании греческого и латыни см.: F. Millar, «Local cultures in the Roman Empire: Libyan, Punic and Latin in Roman Africa», JRS 57 (1968), p. 126-127; J. P. V. D. Balsdon, Romans and Aliens (1979), p. 128-136. Утверждение Лифшица о том, что слово prophora, использованное, у Иосифа, могло означать скорее «стиль», чем «произношение» (В. Lifschitz, «Du nouveau sur 1'hellenization des Juifs en' Palestine», Euphrosyne N. S. 4 (1970), p. 118), недостаточно обосновано.

9

Хороший обзор и анализ сведений приводится у Севенстера, op. cit.

(прим. 2), р. 97-114.

¹⁰ Об этой проблеме см.: А. Н. М. Jones, The Greek City (1940), p. 288-295; V. Tcherikover, Hellenistic Civilization and the Jews (English translation, 1959), P- 114-116; Sevenster, op. cit. (прим. 2), p. 98; Schurer—Vermes—Millar—Black, ^yol- 2, p. 29-52.

Cp. G. Mussies in The Jewish People in the First Century (Compendia Rerum ludaicarum ad N ovum Testamentum, section 1, vol. 2, 1976), p. 1057-1060.

78

Глава вторая

Общую характеристику этих археологических и документальных свиде­тельств дает Севенстер, op. cit. (прим. 3), р. 145—175.

^ См. Schiirer—Vermes—Millar—Black, vol. 2, p. 78.

¹⁴ V. Tcherikover, op. cit. (прим. 10), p. 161 ff.

¹⁵ D. M. Lewis, обзор книги Севенстера, JThS. 20 (1969), p. 584.

¹⁶ Ben Sira, Prologue; Jacoby, FGH III c. 723; I Макк. 8. 17. Ср. Lewis, loc. cit. (прим. 15).

¹⁸ Judaism and Helllnism (English edition, 1974), p. 58-169.

¹⁹ И В 1. 402 etc.; ИД 19. 331; p. 39. О пребывании Иродов в Иерусалиме ср. В. Bikerman, «Les He'rodiens», RB 47 (1938), p. 196.

²⁰ AJ 16. 6 — сыновья Ирода; 18. 143 — Агриппа I; 19. 360 — Агриппа II.

²¹ Так, сестра Агриппы II, Береника, вышла замуж за Марка Юлия Алексан­дра, сына Александра Алабарха и брата Тиберия Юлия Александра. Марьям вторым браком была замужем за Деметрием Алабархом, тоже, очевидно, известным александрийским евреем. Об этих семьях см. M. Stern, «Herod's police and Jewish society at the end of the Second Temple Period», Tarbiz 35 (1966), p. 235ff. (Hebrew) и M. Stern in The Jewish People etc. (см. прим. 11), p. 600-612. 77

Алекс женился на дочери Ирода Саломее (ИВ \. 566; ИД 17. 9-10). Хелкия

(который почти наверняка был сыном Алекса) женился на Кипре, внучке Ирода (ИД 18. 138). Юлий Архелай женился на Мариамме, дочери Агриппы I (ИД 19. 355; 20. 140).

Stern, art. cit. (прим. 5), p. 246-247. Александрийское происхождение этой семьи засвидетельствовано в ИД 15. 320. Другие кланы предположительно алек­сандрийского происхождения: дом Фиаби (по предположению Стерна) и дом Анании (по предположению С. Сафре: S. Safrai, Pilgrimage at the Time of the Second Temple (1965; Hebrew), p. 60).

Эта женитьба стала знаменательным событием, поскольку, будучи вдовой, Марта, строго говоря, не могла выйти замуж за первосвященника. См. Jeremias, Jerusalem, p. 156. Об этой женщине см. с. 35-36.

25

См. Safrai, op. cit., passim', кратко у J. Juster, Les Juifs dans tempire Remain

(1914), vol. 1, p. 357, n. 2. Классические места о паломниках в доталмудических текстах — Philo, Spec. Leg. 1. 68-69; Josephus, ИВ 6. 421-422.

Об «эллинистах» ср. Деяния 9. 29 (единственное прямое упоминание). О том, какова была разница между эллинистами и евреями, велись длительные дискуссии: см. их обзор С. F. D. Moule, «Once more who were the Hellenists?», Expository Times 70 (1959), p. 100-102. Три вещи здесь не вызывают сомнения: 1) что «эллинисты» были группой в составе евреев, 2) что евреи не могут быть определены как люди, совсем не знавшие греческого, 3) что слово «евреи» употреблялось во множестве различных значений, иногда, но не в этом случае, оно обозначало просто евреев. Наиболее убедительное объяснение состоит в том, что «эллинистами» назывались те, для кого родным языком был греческий, в то время как для «евреев» — семитский. Муль предполагает, что «эллинисты» совер­шали служения на греческом; М. Саймон (M. Simon, Stephen and the Hellenists

Греческий язык в Иерусалиме во времена Иосифа 79

/1956/) — что они следовали греческому образу жизни. Был ли «эллинистом» сам Стефан и приглашенные вместе с ним арбитры, неясно.

27

SEG 8. 170 - CIJ 1404. Об этой надписи и синагоге существует обширная

литература. К работам, перечисленным у Фрея и в SEG, следует прибавить содержательные сообщения М. Швабе (M. Schwabe in The Book of Jerusalem, vol. 1, 1956; Hebrew, p. 362) и Сафре (Safrai, op. cit. (прим. 23), p. 64).

28

Имя Веттен (так же как Веттиен или Веттений) известно как потеп, см.

W. Schulze, Zur Geschichte lateinischer Eigennamen (1904), p. 101, а также е. g. CIL 6. 8052, 28658; 9. 4157, где встречается целая семья италийского вольноот­пущенника с этим именем. Вслед за Рейнахом многие считали, что отец и дед Феодота были вольноотпущенниками, первоначально взятыми в плен Помпеем, и даже отождествляли синагогу с синагогой либертинцев, упоминающуюся в 6-й главе Деяний. О должности «архисинагога» см. Schiirer, GJv 2. 509-512. Но поскольку Иосиф говорит о том, что Флор казнил в Иерусалиме евреев всадниче­ского достоинства (ИВ 2. 308), следует предполагать, что римские имена в городе принадлежали скорее евреям, чем вольноотпущенникам.

²⁹ SEG 8. 200 - C1J 1256. М Yoma 3. 10 с барайтой в ТВ Yoma 38a; Tos. Yarn. 2. 4; TJ Yoma 3. 8. Литературу см. у Фрея и Швабе, loc. cit. (прим. 27). Предположение Фрея о том, что ворота, упомянутые в надписи,— это двери самой гробницы, неубедительно.

30 О некоторых других надписях, с той или иной степенью вероятности

относящихся к евреям диаспоры, см. Sevenster, op. cit. (прим. 3), p. 145-148.

31 См. N. Avigad, «The Necropolis», op. cit. (прим. 27), p. 331. Sevenster, p. 146, рисунки 78—79. Новые находки: В. Lifschitz, «Jerusalem sous la domination romaine», Aufstieg and Niedergang etc. 8. 2 (1977), p. 457-458.

Конечно, впечатляющая фамильная гробница служила показателем статуса человека. Например, Иосиф из Аримафеи, член совета и один из состоятельных людей в Иерусалиме, кладет Тело Иисуса в свою новую гробницу (Матф. 27. 57-60; Map. 15. 43-47).

32 М Sotah 9, 14. Кембриджская рукопись в отличие от других дает чтение «Quietus». Это чтение, которому обычно следуют, предпочтительнее, поскольку в предыдущем предложении говорится о «Войне Веспасиана», и здесь речь должна идти о новой войне. О предполагаемых запретах см. Fischel in Enc. Jud. (1972), vol. 7, p. 884ff.

77 Peah 1.1; Shabbatb. 1; Sotah 9. 15. Высказывание приводится от имени р. Йоханана (беп-Наппаха).

Tos. Sotafi 15. 8; ТВ Sotah 49b (с незначительным различием в словах).

Там, где говорится: «Был там один старец, который изучал греческую мудрость и говорил им словами греческой мудрости». Это место не следует понимать ни в том смысле, что старец использовал в разговоре софистику (он дает весьма приземленный совет), ни в том, что он говорил с ними как эллинизатор.

38

Или, согласно палестинской традиции, обучали греческой мудрости. См.

Е. Е. Hallewy, «Concerning the ban on Greek wisdom», Tarbiz 41 (1972), p. 269-275 (Hebrew). Таких учеников было 500, в то время как остальные 500 изучали Тору. Эти цифры, однако, производят впечатление условных.

80

Глава вторая

^лу Tos. Avodah Zarah 1. 20 (p. 461, Zuckermandel); ТВ Menahot 99b. cm. Hallewy, loc. cit. по поводу дискуссии о значении отрывка.

Хитрость здесь, должно быть, заключается в том, что «греческие песни» были не просто песнями. См. перевод Сончино, комментарии ad loc., с. 100. Были предложены и другие объяснения, в частности, что отступничество произошло вследствие увлечения мистическими спекуляциями. См. Епс. Jud., s. v. Elisha ben Avuyah.

S. Lieberman, Creek in Jewish Palestine (1942), Hellenism in Jewish Palestine (1950).

См. особенно гл. «The Greek of the Rabbis», p. 15-29. Ср. вывод Либермана в его статье «How much Greek in Jewish Palestine?», Studies and Tests, Philip W. Lown Institute of Advanced Judaic Studies, vol. 1 (1963) p. 123-142, о том, что раввины как раз достаточно знали греческий мир, чтобы иметь о нем более или менее правильное представление, и знали его намного лучше, чем язычники иудейство.

43

44

Особенно с. 19, 26 ел., 37, 99.

О его путешествиях см. ИД 12. 126-127; 16. 18-20, 29-58; 16. 299, 333; 17. 54, 219.

45

Otto in RE Suppl. 2, 105; Schalit, Konig Herodes (1969), p. 413;

B. Z. Wacholder, Nicolaus of Damascus (1962), appx.

Так, Вахольдер восстанавливает состав библиотеки, перечисляя все, что, как можно видеть, прочитал Николай.

О красноречии Юста см. Ж 40. О его сочинениях: Т. Rajak, «Justus of Tiberias», CQ 23 (1973), parts 3, 4 and 5.

Cp. G. Schmidt, De Flavii Joseph! elocutions observations criticae, vol. 1 (Diss. Gottingen; Leipzig, 1893), p. 26.

Что касается «Иудейских древностей», здесь не упоминается ни о каких помощниках. Однако, как считает Теккерей, именно в этой работе можно обна­ружить следы их работы с текстом, анализируя его стилистические неправильности. Если это верно, можно было бы констатировать, что такие редакторы оказали также большое влияние на текст «Иудейской войны». Но см. Приложение 2 об ошибочности этих внутренних аргументов.

' См. ПА 1. 180. Цитата из Клеарха из Сол - Stern, Creek and Latin Authors etc. (см. с. 77, прим. 5), vol. 1 (1974), no 15.

81-94 Глава третья Иосиф о нарушении согласия

Раджак Т. Иосиф Флавий. Историк и общество. М.: Еврейский университет в Москве, 1993. – 263 с.

81