Глава XII ГОСУДАРСТВЕННОЕ ХОЗЯЙСТВО И ФИНАНСЫ «СТАРОГО ПОРЯДКА»
Предмет настоящей главы.— Смешение хозяйственных интересов короля и королевства в эпоху абсолютной монархии.— Аналогии этого в Римской империи и в раннюю эпоху Средних веков.— Прекращение вотирования налогов государственными чинами и пережитки этого порядка.— Господство натурального хозяйства в феодальную эпоху.— Феодальные остатки в государственном хозяйстве абсолютной монархии и управление доменами.— Развитие денежного хозяйства в Новое время.— Начало государственных финансов и особого ведомства для управления ими.— Образование государственных долгов — Отсутствие правильных бюджетов и канцелярская тайна финансового управления.— Организация податного обложения при «старом порядке».— Общий фискальный характер экономической политики в эту эпоху.— Финансовый крах абсолютной монархии во Франции Бюрократизация управления государством, возникновение и увеличение постоянных армий, частые и продолжительные войны, развитие блеска и роскоши придворной жизни — все эти явления, рассмотренные в предыдущих главах, требовали больших денежных расходов, что, в свою очередь, усложнило задачи государственного хозяйства. He входя в технические подробности, мы остановимся здесь на главных чертах, характеризующих ведение государственного хозяйства в эпоху абсолютной монархии. Особенностями этими следует считать, во- первых, смешение хозяйственных интересов короля и королевства, во-вторых, устранение общественных сил от вотирования налогов и от контроля за государственными расходами, в-третьих, проникновение в финансовое управление форм денежного хозяйства, развивавшихся в частных предприятиях эпохи, и, в-четвертых, общий фискальный характер всей экономической политики абсолютной монархии. От последней черты — прямой переход к вопросу об отношении абсолютных правительств к экономической жизни общества в эпоху развития абсолютизма, чему посвящена следующая глава. Одной из основных черт абсолютизма, как мы не раз уже видели, было полное подчинение всей народной жизни тому, что королевская власть считала своим правом и своим интересом, отожествляя их с правом и интересом самого государства, единственным судьей которых был притом опять-таки только сам монарх. Эта особенность абсолютизма, конечно, не могла благоприятствовать строгому разграничению между частным хозяйством короля и государственным хозяйством его королевства. Уже Аристотель, различая разные виды царской власти у народов древности, говорит, между прочим, о такой политической форме, при которой «власть царя соответствует власти домохозяина». «Как хозяин в доме,— поясняет он свою мысль,— есть как бы некоторый царь в нем, так и царь является здесь как бы хозяином государства»1. Эта черта и характеризует у Аристотеля азиатские деспотии, в отличие от эллинских монархий. Первые он потому считал в своей классификации близкими к тирании, ибо в них частный интерес носителя верховной власти неизбежно должен был получить самодовлеющий характер. В древности понятие государственного, политического, публичного было выработано лишь греческими по- литиями и Римской республикой, но с переходом Рима в империю и в греко-римский мир стал проникать восточный взгляд на власть как на нечто самодовлеющее и стоящее над государством, подобное власти домохозяина над его семьей и его имуществом. Развитие западноевропейского абсолютизма шло в том же направлении: неограниченность королевской власти распространилась на все достояние государства, и притом иногда не только на то, что заключалось в государственной казне, но и на то, что лежало в карманах подданных242. К кругу той же категории идей относится и известное изречение основателя экономической школы физиократов, Кенэ: «Бедны крестьяне — бедно королевство; бедно королевство — беден король»,— хотя в этих словах была одна новая для того времени мысль — о зависимости богатства королевства и короля от народного благосостояния, новая, если мы вспомним совет Ришелье не допускать благосостояния народа, дабы он не выходил из надлежащих рамок покорности перед властями. Западноевропейской абсолютной монархии тем легче было становиться на «домохозяйственную» точку зрения, что в основе абсолютной королевской власти лежала власть чисто феодального характера, а феодализм ведь и характеризуется смешением публичных и частичных отношений и понятий243. Ho и независимо от этого, сам по себе абсолютизм носит в себе тенденцию к подчинению государственного начала «вотчинному», что особенно хорошо наблюдается на истории государственного хозяйства в самой Римской империи. Во времена республики государственное хозяйство Рима имело, конечно,— употребляя термин Аристотеля,— политический характер. Оно сохраняло его и в первые времена империи, хотя в эту эпоху имперские финансы разделялись между двумя различными казнами, республиканским эрари- ем, оставшимся в заведовании сената, и императорским фиском, бывшим казной самого принцепса244. С понятием фиска находится в теснейшей связи и понятие императорского патримония, состоявшего из громадной поземельной собственности в Италии и в провинциях245. Собственно говоря, фиск и патримоний различались между собой, как государ ственная собственность,— только находившаяся в управлении императора,— и как частная его собственность; но с течением времени между фиском и патримонием делалось все меньше и меньше различия, пока порядок управления патримониальными землями не подчинил себе порядок управления и фискальными имуществами, а вместе с тем и та часть государственной собственности, которая оставлена была в заведовании сената, не слилась с императорским фиском, получившим чисто патримониальный характер246. Другими словами, в последние времена Римской империи совсем стерлось на практике прежнее различие между частной собственностью главы государства, патримонием, с одной стороны, и собственностью самого государства, каковой были одинаково и эрарий, и фиск. Все слилось воедино, эрарий превратился в фиск, а фиск принял характер патримония, т.е. вся имперская собственность как бы сделалась лишь частным достоянием императора. Если подобная эволюция совершилась в Римской империи, которая сначала, как-никак, все-таки знала, что собственность государства и собственность государя не одно и то же, тем понятнее должно быть для нас неразличение этих двух понятий при полном развитии западноевропейского абсолютизма, так как неограниченные государи XVI—XVIII вв. были наследниками королей феодальной эпохи, характеризующейся, как сказано было выше, смешением частно-правовых («домохозяйственных») и публичных отношений и понятий. Известно, именно, что германские вожди, сделавшиеся королями варварских государств в бывших провинциях Римской империи, обратили в свою частную собственность все фискальные земли, какие нашли в занятых ими провинциях. Им уже и совсем трудно было различать между государственными и домохозяйственными отношениями, что между прочим выразилось и в неотделенности чисто государственного управления от управления дворцового247. Феодализация государства, когда сам король становился лишь одним из сеньоров, старшим среди других подобных же сеньоров, ко нечно, должна была только содействовать еще большему неразличению между государственным и вотчинным, и слово домен стало мало-помалу приобретать двоякий смысл, т.е. употребляться для обозначения и королевских поместий, и территории, на которую непосредственно распространялась политическая власть короля. Конечно, в теории мы должны для этой эпохи различать в доходах короля некоторую часть, поступавшую в его пользу как помещика, и другую часть, получавшуюся им как государем, но это различение могло получить практическое значение только с возникновением сословно-представительных учреждений, которые стояли по отношению к королевским доходам на точке зрения, пользуясь термином Аристотеля, политической, а не домохозяйственной248. Эти государственные сеймы вотировали субсидии и стремились контролировать их употребление на государственные нужды, но с превращением сословной монархии в абсолютную все подобные собрания чинов или совсем прекратились, или потеряли всякое свое значение, и перед королевской властью открывалось широкое поле для совершенно произвольного, домохозяйственного заведования всеми средствами, поступавшими в казну на удовлетворение государственных нужд. Государственная казна и частное достояние короля как бы сливались в одно целое. Выше, в разных местах уже не раз приходилось указывать, когда и где вотирование налогов представителями сословий или совсем прекратилось, или превратилось в простую формальность без всякого реального значения249. Мы знаем, например, что во Франции в середине XV в. установился постоянный налог, независимый от Генеральных штатов, что в течение XVII и XVIII вв. (1614—1789) сами штаты не созывались, и что лишь в немногих провинциях (pays d^tats) существовали, в виде пережитка из прежних времен, местные собрания чинов, вотировавшие так называемый добровольный дар, на самом деле бывший далеко не добровольным. Местные штаты были и в других государствах тоже с правом вотирования налогов, но с таким же призрачным, как и во Франции, имевшим совершенно такой же характер пережитка. И в финансовой сфере, как и в других, устанавливались везде бюрократические порядки; можно даже сказать, что именно нужды управления финансами определяли собой иногда и само устройство администрации. В Пруссии XVIII в. одним из высших правительственных учреждений была генеральная директория финансов, военных дел и доменов250, во Франции областными правителями были интенданты юстиции, полиции и финансов251 и т. п. Сами интендантские округа, так называемые генеральства, образовались первоначально как чисто финансовые округа, из соединения более мелких податных округов flections), и интенданты заменили в них более ранние финансовые присутствия252. Понятно, что при абсолютизме и бюрократизме и речи быть не могло о каком бы то ни было независимом контроле государственных финансов253. Переходим ко второй из отмеченных выше черт государственного хозяйства западноевропейской абсолютной монархии. Абсолютизм устанавливался на Западе в эпоху усиленного, так сказать, перехода от средневекового натурального хозяйства к денежному хозяйству Нового времени, перехода, как известно, вообще играющего большую роль в истории социальных отношений и политических учреждений254. Самое установление абсолютной монархии было бы немыслимо при господстве натурального хозяйства, которое замыкает всю общественную жизнь в рамки мелких местных организаций, какими на самом деле и были феодальные сеньории1. Политическая интеграция идет всегда рука об руку с интеграцией экономической, то опережая ее, то от нее отставая, но в общем испытывая на себе ее влияние и сама на нее влияя. Экономическая интеграция, т.е. образование, путем обмена или торговли, связи между отдельными, первоначально замкнутыми хозяйственными округами (отдельными деревенскими общинами, поместьями, городами), не может совершаться без внедрения в прежние отношения денег как орудия обмена, а без этой экономической интеграции была бы немыслима и та степень интеграции политической, на которой происходит концентрация власти в руках одного лица, устанавливается административная централизация и возникает более или менее сложное государственное хозяйство. С другой стороны, само это хозяйство не может не испытывать на себе влияние перемен, происходящих в хозяйстве народном, в свою очередь, конечно, оказывая на него давление и тем самым вызывая в нем разные перемены. Прослеживая финансовую историю любого государства Запада от феодальных времен к временам абсолютизма, мы всегда будем видеть одно и то же — преобладание в феодальные времена черт натурального хозяйства и развитие в эпоху абсолютной монархии типичных особенностей хозяйства денежного. Доходы, получавшиеся средневековыми королями от хозяйства в их поместьях, заключались в продуктах земледелия и скотоводства, главным образом в зерновом хлебе и в овечьей шерсти, отчасти в коже, которые короли, подобно другим крупным землевладельцам, светским и духовным сеньорам и монастырям, сбывали купцам, уже и отвозившим хлеб или шерсть туда, где в них была надобность. Все значение знаменитой ганзейской торговли было основано на скупке у крупных землевладельцев сельскохозяйственных продуктов, дававшей королям, владетельным князьям и феодаль ной знати возможность приобретать товары Востока. Кроме непосредственных доманиальных доходов, короли имели иногда в своем распоряжении большое количество зерна и шерсти, поступавших к ним в виде подати, что наблюдается, например, в Англии. Для более выгодной продажи достававшихся им продуктов короли не прочь были искусственно устранять своих конкурентов в этой торговле путем запрещения вывоза или хлеба, или шерсти, или кож, но такого, конечно, запрещения, которое для самих королей как бы совсем и не существовало. Подобные торговые операции средневековых государей доходили до того, что император Фридрих II Гогенштауфен, обладавший и королевством в Южной Италии, занимался вывозом своего хлеба из Сицилии к тем самым сарацинам, против которых велись Крестовые походы, и будучи даже сам участником одного из таких военных предприятий. Случалось, что государи не довольствовались продуктами собственных имений, а кое-что прикупали для сбыта на стороне, а бывало и так, что при существовании общего запрещения вывоза делали частные изъятия или для своих приближенных, или для некоторых купцов, извлекая при этом известный доход из прямой продажи подобных «лиценций» (дозволений). В истории никогда, по отношению к формам быта, в широком значении этого слова, мы не имеем дела с полной заменой старого новым. В постепенной эволюции форм в новом сохраняются пережитки старого, да и само новое лишь мало-помалу вытесняет старое: потому с постепенным вживанием новых форм в прежние отношения мы всегда наблюдаем и переживание старых форм среди изменившихся отношений255. Государственность лишь постепенно вживалась в феодальное общество, сама, однако, воспринимая феодальные пережитки. Отсюда — одновременное существование форм, характеризующих разные ступени общественного развития. Феодальные пережитки в абсолютной монархии существовали не только в ее политических отношениях и по нятиях, но и в ее государственном хозяйстве. Чем более отсталой представляется нам в экономическом отношении та или другая страна, тем большую роль в ее государственном хозяйстве играют королевские имения (домены), эксплуатируемые теми же способами, какие существовали в данной стране для эксплуатации и частных поместий, хотя, конечно, и в этом случае устанавливались свои бюрократические учреждения, заведовавшие доменами. Так, например, мы уже не раз встречались в этой книге с прусским центральным управлением доменами и соответственными провинциальными палатами256. В общем, однако, государственное хозяйство Нового времени не могло держаться на одних дома- ниальных доходах, и с ростом государственных расходов все более и более должны были возрастать взимавшиеся государством с населения налоги, тяжесть которых давала себя чувствовать иногда даже в Средние века257. История возникновения и развития денежного хозяйства в Западной Европе с конца Средних веков — такая обширная и сложная тема, что самой этой обширностью и сложностью мы, за недостатком места, вынуждены ее коснуться лишь настолько, насколько это необходимо для общей, равным образом не могущей быть детальной, характеристики рассматриваемой стороны государственного хозяйства абсолютной монархии258. Местами возникновения и центрами распространения денежного хозяйства в конце Средних веков на Западе,— как, впрочем, это было всегда и везде,— были города со своими торговлей и промышленностью, которым и сами города были обязаны как экономическим развитием, так и политической ролью. Известно, что обладателями первых крупных денежных капиталов на исходе Средних веков были купцы, ведшие иностранную торговлю, и уже о XVI в. можно сказать, что он был такой же эпохой роста коммерческого капитализма, какой для капитализма индустриального сделалось прошлое столетие. Предметом торговли сделались в эту эпоху и сами деньги, понимая под торговлей деньгами разные денежные операции банкирского и биржевого характера. Родиной банкирского дела была еще средневековая Италия, а в XVI в. мы встречаемся с его развитием и в других странах Западной Европы, где, кроме того, в это время началось процветание бирж, например, в Лионе и в Антверпене первой половины столетия, в Генуе и во Франкфурте-на-Майне к его исходу. На торговых и денежных операциях уже в конце Средних веков стали вырастать громадные состояния, например, фамилии Медичи во Флоренции в XIV в., знаменитого французского богача-купца Жака Kepa в XV в., аугсбургского торгового дома Фуггеров в XVI ст. Государственное хозяйство начинавших делаться абсолютными королей не могло не испытать на себе влияния общей экономической эволюции. Государям с конца XV в., когда начались крупные международные войны259, нужны большие денежные средства. Средневековые войны велись, если можно так выразиться, средствами натурального хозяйства, ибо королевские войска состояли из феодальных дружин, снаряжавшихся и содержавшихся на счет феодальных поместий, но образование наемнических отрядов260 уже требовало со стороны королей крупных денежных расходов. Все старое государственное хозяйство натурального типа должно было начать перестраиваться по денежному типу, и государи не только не могли не взять за образец для подражания в устройстве своих финансов то, как вели свои денежные дела крупные коммерсанты, банкиры и цари биржи, но иногда даже прямо призывали подобного рода дельцов к себе на службу для заведования финансовой частью. Лишь с течением времени государи переняли у банкиров способ составлять большие суммы из малых взносов путем публичной подписки на займы, как не сразу же переняли у кондотьеров способ составления армий путем вербовки261. Вообще, конечно, ведение государственного хозяйства оказалось делом куда более сложным и трудным, чем ведение торговых и денежных операций, но, как-никак, это хозяйство все же складывалось во многих отношениях по тем образцам, какие представляли собой частные предприятия коммерческого и банкирского капитализма. Понятно, что для ведения государственного хозяйства возникали и специальные ведомства в общей системе управления государством. Образование крупных частных капиталов и в других отношениях оказало свое влияние на финансовую историю абсолютной монархии. Только что было упомянуто о начале, с конца XV в., больших международных войн, которые велись большими наемными армиями. Обычных материальных средств, какими располагали тогдашние правительства, далеко не хватало для крупных военных предприятий, в которые пускались государи рассматриваемой эпохи, и потому они охотно прибегали к займам у богатых коммерческих и банкирских фирм, платя им громадные проценты и давая им разные монополии и концессии, еще более обогащавшие эти фирмы. В XVI в. Фуг- геры, ссужавшие Габсбургов значительными суммами, прямо оказывали влияние на ход международной политики эпохи. Без денежной помощи Фуггеров Максимилиан I совсем не мог бы вмешаться в Итальянские войны262, а его внук Карл V мог бы быть и не выбранным в императоры263, как мог бы быть не выбранным «римским королем» (заранее предназначенным преемником императора) его брат Фердинанд I. Войны обоих этих Габсбургов с Францией, с турками и с немецкими протестантами264 равным образом велись на деньги, бравшиеся в долг у Фуггеров, и некоторые перипетии мировой политики Карла V объясняются тем, насколько щедр или скуп был по отношению к нему в тот или другой момент этот знаменитый банкирский дом. Сын Карла V, Филипп И, тоже пользовался денежными ссудами Фуггеров. Вообще крайне неумело ведя свое государственное хозяйство, занимая деньги на очень невыгодных для себя условиях, тратя громадные суммы на войны и на придворную роскошь, короли нередко оказывались настоящими банкротами. Например, в одно царствование Филиппа II в Испании три раза происходило государственное банкротство, от чего, между прочим, сильно потерпели и сами Фуггеры. Уже в самом начале царствования названного этого короля испанская королевская казна оказалась несостоятельной, чтобы платить по долговым обязательствам, и услужливые придворные теологи объявили, что все заключенные с банкирами условия представляют собой не что иное, как противное божескому закону ростовщичество, и что поэтому король имеет право отобрать у банкиров их незаконно добытое имущество. Филипп II так и поступил, взяв назад все уступленные банкирам доходные статьи и уже отданное им серебро (в слитках), заменив все это расписками, платеж по которым должен был происходить из налогов будущего времени, а при реализации эти расписки не стоили и половины своей номинальной цены. Около того же времени произошло банкротство и французского короля Генриха И, которому также удалось при помощи большой финансовой операции («1е grand parti») собрать весьма крупную сумму для ведшейся в то время (1552—1559) войны с Габсбургами. За недостатком денежных средств обе стороны даже вынуждены были прекратить войну. Как бы то ни было, система государственных займов,— благо было у кого занимать деньги,— вошла в обычай, и абсолютная монархия широко пользовалась этим средством, притом большей частью на совершенно непроизводительные расходы. Возможность иметь в своем распоряжении большие деньги посредством займов получила для королей и важное еще политическое значение. Занимая как бы лично значительные суммы для своих нужд и предприятий, они могли до известной степени обходиться без новых налогов и, следовательно, не обращаться к сословно-представительным учреждениям, вотировавшим субсидии, хотя, с другой стороны, необходимость расплачиваться по долгам приводила в конце концов к увеличению податной тяготы народа. Кроме того, развитие торговли и промышленности создало новые предметы обложения в пользу государства. Раньше главные доходы свои королевская казна получала с земли, и притом не только от доманиального хозяйства, но и в форме субсидий, дававшихся землевладельческими классами, с развитием же торговли и промышленности получил значение и новый источник обложения — товары. Отсюда, как мы увидим, то покровительство коммерции и индустрии, каким отличалось особенно государство XVII—XVIII вв.265 Здесь лишь отметим, что правительства эпохи старались всячески вводить пошлины на товары и косвенные налоги на предметы потребления, не прибегая к содействию сословно-представительных учреждений. Превратившись в самого крупного предпринимателя в стране, которому нужны были постоянно большие денежные суммы для оплаты бюрократического управления, для содержания военной силы, для постройки крепостей, для заготовления оружия, для войн и т. п., правительство, конечно, должно было сводить концы с концами, чтобы держать в равновесии расходы с доходами. Старая монархия, конечно, не могла не стремиться к тому, чтобы правительству были всегда известны средства, какими оно может располагать для удовлетворения своих нужд, но организовать эту часть управления она оказывалась столь же бессильной, как и в областях законодательства и администрации, в которых мы так часто наблюдаем отсутствие единства, планомерности и порядка266. Одна история французских финансов на протяжении пяти веков старой монархии (XIV—XVIII) могла бы доставить немало данных для того, чтобы говорить о той анархии, которая по временам возникала в этой области267. Между тем уже с начала XIV в. королевское правительство во Франции было озабочено составлением росписей доходов и расходов, а такие министры, как Сюлли при Генрихе IV, Ришелье при Людовике XIII, Кольбер при Людовике XIV, Тюрго и Неккер при Людовике XVI, старались внести как можно больше точности, ясности и полноты в такие росписи. Это не были бюджеты в современном значении термина, т.е. в смысле финансового закона, подлежащего неуклонному исполнению и объявляемого во всеобщее сведение; это были лишь предположительные сметы268. «Даже при приближении революции,— говорит об этих сметах знаток истории бюджета Бессон,— они отнюдь не имеют силы закона, ни в малейшей степени не стесняют инициативы государя. Король был волен в течение финансового года по личному желанию совершенно изменить весь строй плана, начертанного им самим. Единственно от него самого зависело снести те хрупкие преграды, которые его же подчиненный, генеральный контролер269, построил, на его глазах, для того чтобы обеспечить его от жадности его приближенных и оградить его от собственных увлечений. Поэтому не следует видеть в финансовых обзорах старой монархии что-либо иное, а не чисто факультативную программу для монарха, план поведения, исполнение которого было предоставлено его дискреционной власти»270. Иначе и быть не могло при тогдашнем взгляде власти на свои права. С другой стороны, роспись государственных доходов и расходов отнюдь не подлежала опубликованию. Это был своего рода государственный секрет, вообще одна из канцелярских тайн финансового управления. Известно, какую сенсацию произвело во Франции опубликование, в 1781 г., Неккером его финансового отчета (compte rendu). Этот министр,— которому, как протестанту, не позволили титуловаться генерал-контролером, а только «директором финансов», даже поплатился своим местом за такой смелый шаг: нация не должна была, например, знать, какие суммы поглощал королевский двор. Впрочем, и в этом знаменитом «compte rendu» Неккера не было всей правды о французских финансах. Уже предшественник Неккера в деле финансовых реформ, Тюрго, советовал Людовику XVI навсегда ничего более не заносить в так называемую «красную книгу», куда записывались разные неблаговидные расходы, но король под влиянием окружающих на это не согласился, так что когда Неккер доводил до всеобщего сведения свой бюджет, кроме последнего, существовал еще другой бюджет, безусловно тайный, названная «красная книга», где отмечались многочисленные расходы, которые король изымал от контроля счетной палаты и вообще оберегал от какой-либо гласности. «Королевский секрет» существовал, значит, не в одной только дипломатии271. В Австрии XVIII в. тоже, говоря словами новейшего историка политической деятельности Иосифа II, «о правильном государственном хозяйстве не имели понятия; бюджет не был установлен, и правительство жило изо дня в день, занимая направо и налево из хронически ростовщических процентов. Управление финансами не было приведено в стройную систему, и центральные и местные власти, коронные и земские учреждения, сами не зная своей компетенции, правильно и несправедливо взимали неустановленные налоги без какого бы то ни было контроля, от чего прежде всего страдало население, а потом и правительство... Большая часть косвенных налогов отдавалась на откуп, а там, где хозяйничали акцизные чиновники, они своими требованиями и придирчивостью доводили подданных до отчаяния»272. По окончании Семилетней войны Мария-Терезия ввела в управление финансами принцип централизации, сосредоточив заведование государственными доходами и расходами в «императорской придворной палате» (Kaiserliche Hof-Kammer), являющейся настоящим Министерством финансов и имевшей рядом с собой для контроля расходов особую счетную палату (Kais. Hof-Rechnenkammer), в провинциях же органами Министерства финансов были всеобъемлющие земские правления273. Только одна раскладка податей в отдельных провинциях оставалась в руках местных чинов, хранивших государст венные сборы в своих казначействах, пока собранные денежные суммы не отправлялись в Вену. В Вене, по общему правилу, заранее определялось, какую «контрибуцию» должна была заплатить каждая из наследственных земель Габсбургского дома, и ландтагам посылались соответственные «постулаты» (Landtagspostulata, оттуда позднейшее название Pos- tulatenlandtage) с мотивировкой требований такой или иной суммы денег. Ландтаги, как только что сказано, сами занимались раскладкой податей между плательщиками; земские комитеты собирали деньги и хранили до отсылки в Вену. Общая административная реформа Иосифа II274 передала эти функции главному провинциальному бюрократическому учреждению. Конечно, мы не можем входить здесь в сколько-нибудь подробное рассмотрение организации податного обложения в эпоху абсолютной монархии, потому что в каждой стране существовала своя организация, притом изменявшаяся во времени, не говоря уже о том, что вопрос касается уже техники финансового дела, тогда как нас здесь может интересовать лишь принципиальная его сторона. Во-первых, мы еще увидим, что абсолютная монархия относилась весьма покровительственно ко всяким изъятиям от обязанности платить налоги, какими только пользовались привилегированные сословия275. Далее, не везде, правда, существовавшая откупная система взимания налогов обогащала на счет народа и с ущербом для казны целый класс общественных паразитов, составлявший поэтому одну из опор старого порядка. Сбор государственных доходов с плательщиков может совершаться или агентами самого государства и лицами, их заменяющими276, или частными лицами, которым государство уступает этот сбор за известную сумму, вносимую этими лицами в казну и считающуюся эквивалентом взимаемых доходов. Этот второй способ и называется откупом, являясь, таким образом, частным предприятием, представляю щим большие выгоды для откупщиков: естественно стремление каждого такого откупщика получить с населения гораздо более того, что отдается им в казну и чем покрываются издержки самого взимания. Откупная система вообще присуща государствам, в которых не выработалось еще администрации, способной хорошо исполнять финансовые обязанности. Она господствовала в государствах-городах Древнего мира и особенно в Риме, где она получила особое развитие, сделавшись средством обогащения для целого общественного класса277. Птолемеи привили эту систему к Египту, где, однако, прежние бюрократические порядки фараоновских времен взяли верх и откупщики превратились в финансовых чиновников государства278. Подобного же рода замена откупной системы бюрократической произошла и в Римской империи3. Тенденцией западноевропейского абсолютизма было, как мы знаем, бюрократизировать все отрасли управления, и тем более поражает нас то обстоятельство, что во Франции, где бюрократическая централизация достигла наибольшего развития, откупная система развилась, наоборот, как нигде в других местах. Сдача государственных доходов на откуп встречается более или менее в разных государствах Запада, но преимущественно в более ранние времена и по отношению к отдельным видам налогов, тогда как во Франции откупа просуществовали до самой революции, представляя и в XVIII в. целую систему финансовой администрации. Откупа во Франции возникли еще в Средние века, но первая попытка их упорядочить была сделана министром Генриха IV Сюлли, который разделил предметы откупов (fermes) на группы, каковыми были таможенные доходы (les cinq grosses fermes), акциз на напитки (les aides) и соляной налог, знаменитая габель (la gabelle), кроме ряда более мелких категорий. При Кольбере права прежних отдельных откупщиков были переданы целому обществу, получившему название «ferme generate» и бравшему с торгов взимание косвенных налогов за постепенно возраставшие суммы денег (в 1681 г. около 56 млн ливров, в 1774 г. уже около 162 млн). Компания эта имела весьма сложную администрацию с центральным управлением в Париже, с целым рядом директоров, приказчиков (commis) и более мелких агентов. Получая большие доходы, генеральные откупщики делились барышами и с государством по контракту, и с отдельными лицами из высших правительственных и придворных сфер: один генеральный контролер получал при заключении договора подарок в 100 ООО ливров, да придворным давались ежегодно подарки в размере 210 ООО ливров. Между тем существование откупной системы связано было со многими тягостными неудобствами для населения в виде высоких цен на обложенные предметы, внутренних таможен между отдельными провинциями, шпионства, организованного для выслеживания контрабандистов, домашних обысков, судебных приговоров за несоблюдение разных правил и т. п. В последние времена старого порядка было таких компаний три: ferme generale, regie generale u administration des domaines279, причем особенно ненавистна была габель. Она соединяла с качеством косвенного налога принудительность прямого, так как каждая городская и сельская община обязана была в течение года купить известное количество соли, которое, разумеется, раскладывалось между отдельными обывателями. По отношению к отбыванию габели Франция делилась на отдельные округа, в которых обязательные порции соли и цены на нее были разные, и притом так, что где соли нужно было купить много, цена на нее могла быть выше, нежели в другом округе, где, наоборот, порция ее была менее значительной. Соляная контрабанда (le faux-saunage) строго преследовалась тяжелыми наказаниями, а наблюдение за тем, чтобы у каждого обывателя было всегда надлежащее количество соли, давало повод к посещениям частных жилищ агентами откупа. Откупные компании были поставлены под правительственную опеку генерального контролера, а в провинциях — интендантов, которые производили раскладку га- бели между отдельными общинами, надзирали за мелкими агентами откупов, принимали меры к пресечению контрабанды, ограждали досмотрщиков от насильственных действий со стороны населения, судили по всякого рода гражданским и уголовным делам, связанным с операциями взимания косвенных налогов и т. п. Конечно, во Франции XVIII в. административная система — между прочим и в области взимания прямых налогов — была настолько развита, что государство легко могло бы обойтись без посредничества откупщиков только к выгоде для себя и к облегчению плательщиков от лишних платежей, стеснений и неприятностей, но что-нибудь да значили те подарки и пенсии, которые получались от откупщиков министрами и придворными чинами, а потому все оставалось по-старому. Как система выжимания соков из населения, она между тем нашла даже подражателя в лице Фридриха II, введшего в Пруссии подобную же организащю («Regie») взимания косвенных налогов. В сущности, он устроил в своем королевстве государственную продажу соли, кофе и табака, выписавши для этого из Франции массу чиновников, которые были знатоками французской откупной системы. Придирчивый сыск и в Пруссии был неизбежным спутником монополии. Например, кофе можно было покупать только уже изжаренным у агентов Regie, а кто занимался жарением кофе дома, тот совершал каравшийся штрафом проступок; по улицам города ходили особые соглядатаи, принюхивавшиеся, не пахнет ли где-нибудь жарящимся кофе, чтобы накрыть виновного на месте преступления. Это заимствованное из Франции, но бюрократизированное учреждение сделалось предметом большого недовольства в Пруссии, и преемник Фридриха II его отменил. Понятное дело, что соляные шпионы во Франции и «кофейные вынюхиватели» в Пруссии не портили общей картины полицейского государства. Еще одна особенность финансовой системы «старого порядка» и всей его экономической политики вместе с тем — их чисто фискальный характер. Интересы казны играли доминирующую роль во внутренней политике полицейского государства, и ими определялось то, что в тогдашней политической фразеологии называлось общим благом. Это очень часто не было благо общества, а благо лишь известного государственного строя, с точки зрения интересов которого рассматривалось и действительное благосостояние граждан. Если Ришелье прямо находил ненужным, чтобы народу было слишком хорошо, дабы он не выходил из повиновения (и это был государственный интерес), то другие, наоборот, считали важным, чтобы государство само заботилось о поднятии уровня благосостояния жителей, ибо этим можно было увеличить платежеспособность населения в интересах королевской казны. В теории государство существовало для граждан, на практике выходило, напротив, так, будто граждане существовали для государства, и потому их благосостояние было лишь средством по отношению к хорошему состоянию финансов, как цели. Другими словами, интересы народного хозяйства таким направлением внутренней политики подчинялись интересам хозяйства государственного, и все воздействие правительства на экономическую жизнь получало исключительно фискальный характер. Впрочем, выставление на первый план государственного интереса было во многих случаях лишь идеалом, реальностью же было расхищение народного достояния по способам версальской «красной книги», откупной системы и т. п. Конечно, это сравнительно мало относится, например, к весьма расчетливому и даже скуповатому ведению государственного хозяйства в Пруссии, но зато Франция может служить прекрасным образцом вообще дурно организованной фискальности, которая в конечном итоге служила не столько интересам государства, сколько интересам правящего класса. Французское правительство не стеснялось в изобретении мер пополнения королевской казны,— чего стоит одна продажность судебных, административных, придворных и т. п. должностей или звания цехового мастера и т. д.280,— и вместе с тем мало заботилось о том, чтобы облегчать фискальный гнет, лежавший на народных массах и приводивший их к настоящему обнищанию. Казна тратила гораздо больше, чем это вызывалось действительными потребностями общего блага, а с народа получала, наоборот, гораздо меньше, чем могла бы получать, если бы не подат ные привилегии высших сословий, не барыши откупщиков косвенных налогов, не злоупотребления чиновников и не дурные способы самого взимания налогов. Вместе с этим в своих фискальных стремлениях государство возлагало на полицию мало свойственную ей функцию — споспешествовать подъему платежеспособности населения. В Германии эпохи полицейского государства развилось в этом направлении целое учение о полиции, выделившееся из так называемой камеральной науки: девизом последней было то, что «знаток полиции должен сеять, дабы в свое время камералист мог пожинать». Этим фискализмом отличались все правительства старого порядка, и в данном отношении не составляли исключения представители просвещенного абсолютизма второй половины XVIII в., производившие финансовые реформы. «Нет почти,— говорит об Иосифе II новейший историк его правления,— ни одной его реформы, которая не носила бы фискального характера: обогащение государства было, если не конечной, то во всяком случае одной из главных его целей... Черта эта была настолько характерна для всего правления Иосифа II, что нерасположенные к ней люди видели в ней альфу и омегу всей его политической деятельности и только и говорили, что о необыкновенной его склонности к стяжанию»281. Даже сам экономный Фридрих II говорил, что «копить и копить» — такова цель Иосифа II. Впрочем, это был еще хороший признак, когда правительства, руководимые хотя бы и чисто фискальными интересами, стремились ко введению более или менее целесообразных преобразований в финансовое хозяйство. Во Франции XVIII в., разоренной войнами и расточительностью Людовика XIV, реформы в области финансов или совсем не предпринимались, или были лишь частичными нововведениями с характером большей частью паллиативных мер, да и они нередко отменялись, если вызывали особое неудовольствие привилегированных. Между тем финансовые дела монархии были в большом расстройстве, и правительство постоянно вынуждалось прибегать к каким-либо новым мерам для наполнения пустой казны282. В малолетство Людовика XV, когда государством управлял, в качестве регента, герцог Филипп Орлеанский, французское правительство пустилось даже в очень рискованную денежную авантюру по совету шотландца Джона Лоу, составившего себе громадное состояние разными денежными аферами. Его «система» заключалась в том, чтобы государство, пользуясь кредитом нации, пустило в обращение бумажные деньги в большем количестве, чем в казне имелось звонкой монеты, и тем оживило торговлю и промышленность. Регент легкомысленно согласился на этот план. Путем выпуска в свет большого количества акций была добыта необходимая сумма денег для основания королевского банка, билеты которого стали приниматься в казну наравне со звонкой монетой. Первоначальный успех предприятия привел к расширению операций банка, с которыми были затем соединены монопольная торговля с Ост-Индией и Вест-Индией, откуп разных налогов внутри страны, право чеканки монеты и т. п. Параллельно с этим шло увеличение количества выпускавшихся в публику акций, цены которых возрастали в 30—40 раз против объявленной стоимости, а вместе с этим росло и количество обращавшихся в стране банковых билетов. Французским обществом овладел ажиотаж, но мало-помалу «система» стала обнаруживать свою внутреннюю несостоятельность, а затем произошло и полное ее крушение. Лоу, сделанный генерал-контролером, довел номинальную сумму выпущенных правительством денежных бумаг до 2,5 млрд, а звонкой монеты в банке было лишь 200 млн, т.е. в 12,5 раз меньше, и наступил момент, когда банк стал затрудняться обменивать свои билеты на настоящие деньги. Правительство тогда издало закон, запрещавший частным лицам иметь у себя звонкой монетой больше 500 ливров: у кого что было свыше, тот должен был обменивать излишек на банковые билеты, но эта мера привела только к общественной панике, за которой последовали крушение банка, страшное обесценение всех его акций и билетов, разорение массы частных лиц и, конечно, ухудшение общего экономического и финансового положения. Впрочем, в период процветания «системы» казна расплатилась банковыми билетами с большей частью своих прежних кредиторов, которые потом остались ни при чем. В сущности, это было замаскированное государственное банкротство283. Во все длинное царствование Людовика XV состояние французских финансов было весьма плачевным. Поправить его при сохранении общей системы управления можно было только такими, например, мерами, как привлечение привилегированных к платежу налогов, но это всегда вызывало оппозицию не только в придворных сферах, но и в парламентах284. В XVIII в. казна во Франции пополнялась главным образом постоянными займами в форме продажи процентных бумаг, или «ренты», в которую охотно превращала свои сбережения буржуазия. Постепенный рост государственного долга при общем расстройстве финансового хозяйства даже начал тревожить кредиторов королевской казны, обладателей ренты. Опубликование Неккером финансового отчета285 обнаружило, что в государственном бюджете существует громадный дефицит. Раньше это только подозревалось, теперь же всем сделалось ясным, что дефицит есть на самом деле и что устранить такое плачевное положение государственного хозяйства могли бы только коренные преобразования. Попытки, сделанные в этом направлении старой монархией, оказались, однако, бессильными, и правительству пришлось прибегнуть к созыву Генеральных штатов. Этот финансовый крах абсолютной монархии во Франции был, таким образом, исходным пунктом Французской революции, и одно время готовы были видеть в нем даже ее основную причину286.