Глава XIII СЕЛЬСКОЕ ХОЗЯЙСТВО, ПРОМЫШЛЕННОСТЬ И ТОРГОВЛЯ ПРИ «СТАРОМ ПОРЯДКЕ»
Задача этой главы — Общие условия, неблагоприятные для развития сельского хозяйства в XVI — XVIII вв.— Изменения, совершившиеся за это время в сельском быту.— Общая крестьянская бедность.— Городская промышленность с конца Средних веков.— Судьбы цеховой организации промышленности.— Образование рабочего класса.— Характер рабочего законодательства при «старом порядке».— Начало промышленной концентрации и возникновение новых мануфактур.— «Королевские» мануфактуры.— Перемены в условиях торговли с открытием Америки и морского пути в Индию.— Развитие португальской, испанской, нидерландской и английской торговли.— Образование среднего сословия Настоящая глава с обеими соседними главами, т.е. с предыдущей и с последующей, составляют общий очерк экономической истории времен абсолютной монархии. В пред шествующей главе дана была общая характеристика ведения абсолютной монархией XVI—XVIII вв. государственного хозяйства, следующая знакомит с экономической политикой «старого порядка», в настоящей же главе мы остановимся на рассмотрении общего состояния народного хозяйства и происшедших в нем перемен за ту же самую эпоху по рубрикам земледелия, промышленности и торговли. Особенное внимание мы должны уделить истории промышленности и торговли, так как в них в изучаемую нами эпоху произошли наиболее важные перемены, отразившиеся на всем строе тогдашней жизни и подготовившие переход к капитализму XIX в. Отдел главы, посвященный земледелию, поэтому выходит очень кратким287. Феодальные времена в экономическом отношении были эпохой преобладания, даже господства сельского хозяйства в его натуральных формах288. Феодальный мир жил в замкнутых помещичьих вотчинах, представлявших собой объединенные в своего рода хозяйственные целые комплексы барского и мужицких дворов289, что мы в настоящее время и называем сеньориальным строем290. Основная черта феодализма, взятого в его экономической стороне, заключается в соединении крупного господского землевладения с мелким крестьянским хозяйством, и эта основная его черта, весь сеньориальный строй пережила и крушение политического феодализма, и превращение сословной монархии в абсолютную291. Конечно, старый феодальный строй землевладения, землепользования и земледелия не мог оставаться неизменным среди других экономических и политических перемен, но как раз в аграрных и агрономических отношениях, в общем, сохранялось наиболее черт старины, которые даже не были пережитками, а полной исторической реальностью. Еще одна оговорка должна быть сделана в том отношении, что не вез де, разумеется, было одинаково, и это мы тотчас же примем в расчет. Во-первых, не нужно забывать, что в то время, как в одних местах к XVI в. крепостничество исчезло или почти исчезло, в других в эту именно эпоху оно начинает играть особенно видную роль; в этом смысле об Англии, например, и о Германии приходится говорить разное292. Далее, и сохранение старого крестьянского хозяйства не везде имело место. Например, в Англии к концу XVIII в. прежняя связь крестьянина с землей была уже разрушена, и наметился совершенно новый поземельный строй, основанный на денежном хозяйстве: большие поместья, разделенные на крупные фермы в руках капиталистов, вносящих арендную плату деньгами, вкладывающих деньги в агрономические улучшения и ведущих свои дела посредством наемных сельских рабочих. Во Франции сельскохозяйственные отношения были совершенно иные: здесь сельское хозяйство в значительной мере оставалось в руках крестьян, которые были или мелкими собственниками своих участков на чиншевом праве293, или арендаторами, большей частью половниками, т.е. уплачивавшими арендный оброк натурой. Можно сказать, что во Франции накануне революции уживались самые разнообразные формы поземельного быта. Свободные чиншевики (цензита- рии, censitaires) платили сеньорам оброк, большей частью натуральный (шампар), и особые наследственные или купчие пошлины при переходе чиншевого участка из одних рук в другие, и обязаны были, например, молоть свое зерно лишь на так называемой банальной мельнице сеньора и т. п. Все это были остатки глубокой феодальной старины294, а местами, особенно на землях духовенства, сохранялось и крепостничество; даже в королевских доменах серваж был отменен только при Людовике XVI. Лежала на крестьянах еще и десятина в пользу церкви, а ко всем поборам, возникшим в феодальную эпоху, государство прибавило и свои налоги. Платежи, обременявшие земледелие, были так велики, что мно гие участки даже совсем переставали обрабатываться, и, понятное дело, не при таком порядке вещей было думать о сельскохозяйственных улучшениях. В особенно жалком положении находилась обработка земли в половнических фермах, метэриях (metairies; половник — metayer). Так как половники не могли доставлять больших доходов земледельцам, то последние начали соединять мелкие половнические участки в более крупные фермы, которые, по английскому образцу, сдавались в аренду за деньги людям, предпринимавшим разные сельскохозяйственные улучшения, вроде перехода от трехполья к более рациональной плодопеременной системе, введения посева кормовых трав, употребления усовершенствованных земледельческих орудий. Многие помещики сами начинали хозяйничать тоже на новых началах, пользуясь наемным трудом батраков (manoeuvres), как назывались сельские рабочие, в отличие от самостоятельных мелких хозяев (Iaboureurs). Французские экономисты второй половины XVIII в., так называемые физиократы, прямо рекомендовали переход от мелкого (особенно половнического) хозяйства к более крупному фермерскому и, следовательно, от натурального оброка к денежному. Ту же точку зрения разделял путешествовавший по Франции в годы революции английский агроном Артур Юнг, находивший, что по сравнению с его родиной Франция в сельскохозяйственном отношении находилась чуть не в X еще веке. В Западной Германии, на Рейне, аграрные отношения были, в общем, приблизительно такими же, как и во Франции. Наоборот, чем далее мы будем идти к востоку, тем перед нами будет раскрываться все большая и большая экономическая отсталость1. Особенно архаические формы поземельного быта мы наблюдаем на крайнем востоке западноевропейского мира, в монархиях Гогенцоллернов и Габсбургов. Здесь еще продолжало господствовать земледелие, промышленность была развита сравнительно слабо, торговля сводилась к вывозу сырья, взамен которого ввозились продукты иностранной индустрии, а города не играли почти никакой роли. Сама обработка почвы была довольно примитивная. Земель было много, и местами еще происходила внутренняя колонизация, так что можно было не переходить к более интенсивному хозяйству, требующему и более высокой техники, и приложения капитала к земледелию. Перед государством за все и про все главной ответчицей была земля: в системе налогов преобладали те, которые в конечном счете падали на одну землю и, следовательно, на крестьянскую массу, которая, с другой стороны, оставалась прикрепленной к земле как для более правильного поступления в казну ее сборов, так и потому, что помещики должны были быть вознаграждены за службу в армии и в администрации, при крайней скудности казенного жалованья, отпускавшегося офицерам и чиновникам295. Помещичье хозяйство велось здесь по-прежнему барщинным трудом крепостных крестьян, сидевших на своих наделах и, кроме барщинной повинности, отбывавших еще оброки деньгами или натурой. Сама барщина страшно увеличилась: в старые времена она не превосходила большей частью восьми дней в году, теперь она в одну неделю уже требовала несколько дней. По типу частного помещичьего хозяйства велось и хозяйство в государевых доменах, где тоже были крепостные. Однако и в Пруссии, и в Австрии помещики уже сильно стремились к увеличению площади собственно господской земли путем приобщения к ней крестьянских участков. В Пруссии снос крестьянских дворов получил название «Bauernlegen’a»296, и посредством него помещики («юнкеры») или расширяли свое собственное хозяйство, или создавали хутора, отдававшиеся в аренду. Крепостное право нисколько не гарантировало крестьян от обезземеления путем «легена», и в соседнем с Пруссией Мекленбурге даже произошло к концу XVIII в. и началу XIX в. полное обезземеление крестьян с совершенным вытеснением мелкого крестьянского хозяйства более крупным помещичьим, хотя эти крестьяне по-прежнему оставались прикреплен ной к поместьям рабочей силой1. Далее на восток от Пруссии и Австрии, в Польше, пока она не была разделена соседними державами, и в России еще резче выступали эти основные черты сельскохозяйственной отсталости — прикрепление крестьян к земле и обработка помещичьих полей барщинным трудом, одновременно с экстенсивной культурой и низкой ступенью агрономической техники. Был ли крестьянин крепостным или свободным, сидел ли он на чужой или на своей земле, он был страшно беден, и историки западного крестьянства не раз отмечают, что ему в XVIII ст. жилось даже много хуже, чем прежде. Оброки и повинности в пользу помещиков, церковная десятина, государственные налоги оставляли из крестьянского дохода очень мало в пользу самого земледельца. Во Франции бывали случаи, когда крестьянин просто-напросто бросал («дегерпиро- вал») свой надел на произвол судьбы или отдавал его сборщику податей, не будучи в состоянии заплатить все, что полагалось. (Эмиграция в Россию на вольные земли немецких колонистов в XVIII в. тоже была бегством от невозможных условий быта). В частности, во Франции сельское хозяйство пришло в какой-то безвыходный тупик, запуталось в заколдованном кругу противоречий. Страну то и дело, здесь и там каждые три года, посещали голодовки, и население жаловалось на недостаток или крайнюю дороговизну хлеба, а между тем оказывались заброшенными большие пространства земли, бывшие раньше в обработке. Жаловались, далее, на то, что не хватает рабочих рук для возделывания пустующих земель, и в то же время в городах и в деревнях необычайно развиты были нищенство и бродяжничество. Этот выбитый из колеи безработный люд тоже крайне бедствовал, но нередко не в лучшем положении был и сам земледелец, у которого хлеба далеко не хватало до новой жатвы. Отсюда — столь частые во Франции народные беспорядки из-за хлеба (troubles a cause de grains), разграбления пекарен, хлебных магазинов, транспортов муки. Крайняя нищета французских крестьян перед революцией удивляла даже русского путешественника, известного нашего писателя Фонвизина297, который приехал, однако, тоже не из богатой страны. Перейдем теперь к другому отделу главы, посвященному истории обрабатывающей промышленности в эпоху королевского абсолютизма. Известно, что с конца Средних веков городская промышленность имела так называемое цеховое устройство. Сущность его заключалась в том, что в каждом городе ремесленники одной и той же специальности соединялись в особые корпорации, имевшие свои уставы и пользовавшиеся внутренним самоуправлением с выборными властями. При этом устройстве развитие сколько-нибудь крупной промышленности было немыслимо, ибо цеховые уставы определяли, сколько каждый хозяин ремесленного заведения, или мастер (maitre, Meister) мог иметь в своей мастерской рабочих в виде, во-первых, так называемых компаньонов («сохлебников») или гезеллей («сожителей»), т.е. подмастерьев, как мы переводим оба эти термина, а во-вторых, учеников (apprentis, Lehrlinge). Далее, уставы или обычаи определяли условия как прохождения ученичества и комианьонажа, так и вступления в число мастеров, которые только и были равноправными членами цеха, а равно и общие правила той или другой ремесленной работы, вплоть до технических приемов производства,— правила, над соблюдением которых цех устанавливал контроль ввиду того, что брал на себя ручательство в доброкачественности производимых отдельными мастерами изделий. Заниматься тем или другим ремеслом в городе могли только лица, принадлежавшие к соответствующим цехам, причем количество ремесленных заведений каждой специ альности было ограничено в соответствии с потребностями местного рынка. Именно, цеховая организация обрабатывающей промышленности была рассчитана главным образом на сбыт продуктов в самом городе и его экономическом районе, так что нередко ремесленник работал непосредственно на потребителя, а не на перекупщика, который бы вел торговлю известным товаром, произведенным в нескольких однородных мастерских. Каждый город со своим округом мог при этом более или менее обходиться своими продуктами, не ввозя товаров или, по крайней мере, некоторых из них из других городов. Кроме того, при цеховой организации устанавливалось строгое разграничение ремесел, не допускавшее одновременного занятия двумя или несколькими специальностями. Пряжей шерсти, например, занимался один цех, выделкой из нее сукна — другой, крашением сукна — третий. He касаясь сложного и во многих отношениях спорного вопроса о происхождении цехов, следует еще упомянуть, что цехи играли в средневековых городах не только экономическую, но и политическую роль, так как были готовой организацией ремесленной демократии, когда она стала добиваться от коммунальной аристократии, в значительной мере купеческой, права на участие в городском управлении. В эпоху борьбы за равноправие цеховые мастера нуждались в помощи своих рабочих, и тогда внутри цехов укреплялась внутренняя солидарность, которая, однако, расстраивалась, как только полноправные члены цехов, мастера, добивались своего298. В основе всей этой организации лежало начало монополии, т.е., с одной стороны, принудительная принадлежность к цеху (Zunftzwang), устранявшая конкуренцию с цеховыми ремесленниками не принятых в цех жителей того же города, а с другой, исключительное обладание местным рынком, устранявшее конкуренцию ремесленников иногородних. Конечно, если производство какого-либо товара по тем или другим обстоятельствам не было возможно повсеместно, то запрещение ввоза иногородних изделий не имело смысла, но раз товар везде мог производиться на месте, иногородняя конкуренция всячески устранялась, чему немало помогали и плохое состояние путей сообщения, и громадное количество таможенных застав на этих путях, и сама небезопасность перевозки товаров при сильном развитии разбойничества на дорогах. Одним словом, цеховая монополия является одной из характернейших сторон средневекового партикуляризма, в смысле и политической, и экономической обособленности местных миров299. Конечно, пользуясь известной формулой Бюхера300, мы можем видеть в образовании замкнутых городских торгово-промышленных округов шаг вперед с замкнутостью помещичьих и крестьянских хозяйств феодальных времен301, но в ту эпоху, которой мы главным образом занимаемся в этой книге, рассматриваемые отношения были явлением уже отживавшим, как отживали свое время и другие стороны цехового устройства. Нисколько, например, не идеализируя это устройство в Средние века, как это делают весьма многие немецкие ученые302, а потому и не думая, чтобы лишь цехи Нового времени носили в себе внутреннюю порчу, которая будто бы была неизвестна цехам средневековым, мы тем не менее можем сказать, что с течением времени в жизнь ремесленных корпораций вносилась все большая и большая исключительность, приводившая к созданию настоящих привилегий. Сущность дела заключалась в том, что приобретение звания мастера с течением времени все более и более затруднялось, положение подмастерьев ухудшалось, сроки ученичества удлинялись, чего мастера достигали всякими способами, какие только были в их распоряжении: это были глав ным образом недопущение в ученики внебрачных детей или таких, родители которых занимались промыслами, считавшимися низкими, усложнение условий ученичества, требование от подмастерьев долгого странствования по другим городам для усовершенствования в приемах производства, повышение качеств пробной работы (chef d’oeuvre, Meisterstiick), заменявшей собой экзамен в ремесле, увеличение суммы вступного, которое уплачивалось в цеховую кассу каждым новым членом, удорожание пирушки, которую вступающий в число мастеров должен был устроить своим будущим товарищам, и т. п. Часто занятие ремеслом переходило по наследству и делалось, так сказать, фамильной привилегией, или нередко, чтобы стать мастером, нужно было, например, жениться на вдове какого-либо мастера303. Тот теоретический поход против цехов, который знаменует собой конец XVIII в. и начало XIX в., находил немало реальных оснований в затхлом консерватизме, каким характеризуется цеховая жизнь более позднего времени. В числе возражений, которые выдвигались против цехов в эпоху указанного против них похода, были указания на то, что они стесняют индивидуальную свободу, мешают личной инициативе и техническому прогрессу, подчиняя производство установленным шаблонам, и приносят ущерб потребителям. Действительно, монопольные права цехов позволяли им устанавливать произвольные цены на свои изделия, прочно потом державшиеся, раз не было свободной конкуренции. Цеховые мастера хлопотали не только о том, чтобы устранить всякое соперничество с ними и других жителей того же города (или деревень его округа) и иногородних ремесленников, но и об устранении конкуренции между членами самого цеха. Это достигалось не одним определением возможного для каждой мастерской размера производства, но и установлением сообща тех цен, какие все члены цеха должны были назначать за свои изделия, хотя это влекло за собой иногда вмешательство в дело и городских властей, устанавливавших свою максимальную таксу на такие продукты, как хлеб, мясо, пиво и т. п. В одном, впрочем, отношении вмешательство городских властей в установление цехами цен отнюдь не допускалось: это было именно определение того вознаграждения, которое должны были получать от своих хозяев подмастерья, так как здесь за цехами признавалась полная самостоятельность, причем взаимное соглашение мастеров определяло только максимум заработной платы, меньше же платить своим рабочим, конечно, никому не возбранялось. В лучшие времена цеховой организации промышленности специально обученному рабочему представлялась гораздо большая возможность, чем то было впоследствии, сделаться самостоятельным предпринимателем, т.е. мастером. С другой стороны, в те времена и каждый мастер был фактически самостоятельным предпринимателем, полным хозяином в своем деле: у него было и собственное помещение, где происходила работа, и собственные же инструменты, необходимые для этой работы, самим же им приобретенный материал, подлежавший обработке, и своя же лавочка для непосредственного сбыта изделий мастерской потребителю. Многие хозяева ремесленных заведений сохранили такое самостоятельное положение и впоследствии, но у других, наоборот, с течением времени не оказывалось необходимого для самостоятельного ведения дела капитала, и материал, например, приходилось получать от заказчика, занимавшегося перепродажей чужих изделий, что уже отрезывало производителя от непосредственного общения с потребителем. Было бы вообще сильным преувеличением значения хороших сторон цеховой организации думать, что она прочно обеспечивала весь ремесленный класс городского населения. Если de jure в лучшие времена цехов каждому подмастерью был открыт доступ к званию мастера, то de facto уже очень рано образовался особый рабочий класс, так сказать, вечных подмастерьев, которых с течением времени все чаще и чаще обозначали такими словами, как «servant», «valet», «knecht». Выше уже было упомянуто о том1, что между мастерами и подмастерьями происходила нередко прямая борьба, и эта борьба получала чисто классовый характер, причем подмастерья заключали между собой отдельные союзы, устраивали стачки, даже уходили из города. Таким образом, в недрах самой цеховой организации уже начался процесс дифференциации труда и капитала и борьбы между представителями того и другого. Дальнейшие этапы в этом процессе были сделаны уже под влиянием более поздних изменений, совершившихся в экономической жизни западноевропейских стран. Развитие народного хозяйства не могло остановиться на ступени замкнутого и самодовлеющего городского округа с господством обмена внутри этого округа между городом с его цеховой организацией ремесла и деревнями с их исключительно сельскохозяйственным производством. Полного отсутствия обмена между отдельными местностями одной и той же страны, собственно говоря, никогда не было и не могло быть1; все дело было лишь в размерах этого обмена: сначала он был более или менее редким исключением из общего правила, явлением с весьма слабым значением как в местной жизни, так и в общей экономике страны, но потом сделался более частным, стал сам превращаться в своего рода общее правило, усиливаться, усложняться, принимать более разнообразный и многосторонний характер. Конец XV в. и начало XVI в. могут быть признаны эпохой перехода от замкнутого хозяйства городского к охватывавшему большие районы хозяйству народному (национальному), если пользоваться термином Бю- хера, или территориальному, как предпочитают выражаться другие. Совершившаяся к эпохе Крестовых походов дифференциация города и деревни с разным их значением в хозяйственной жизни общества мало-помалу путем чисто естественной эволюции осложнилась своего рода разделением труда между отдельными местностями одной и той же страны, т.е. в отдельных городах, вследствие тех или других благоприятных условий, с особенным успехом стали развиваться только известные производства, как это произошло, например, с шерстяной промышленностью, облюбовавшей для себя, если можно так выразиться, лишь некоторые центры. Наоборот, иные производства в тех или других городах приходили в упадок, хирели, прямо исчезали. Раньше в городе более или менее равномерно существовали все производства, в каких чувствовалась потребность на местном рынке, но с течением времени произошла специализация: один город славился своим сукном, другой — металлическими изделиями, третий — стеклянными и проч., и проч. Несмотря на все усилия ремесленного класса воспрещать ввоз иногородних товаров, он постепенно все усиливался: на стороне ввоза была масса потребителей, имевшая возможность и большего выбора, и приобретения товаров нередко лучшего качества и по более сходной цене, да и сами городские власти не проявляли особой охоты к удовлетворению цеховых ходатайств о новых запрещениях; еще старые ограничения, куда ни шло, могли оставаться в силе, если только фактически могли удерживаться, но новые не издавались. Дело доходило до того, что ввоз известных иногородних изделий приводил к почти полному прекращению той или другой соответственной промышленности на месте. В некоторых случаях,— а в Англии это было очень распространенным явлением,— отдельные города заключали между собой, на началах взаимности, нечто вроде торговых трактатов, в Италии же такие города, как Венеция, Флоренция, Милан, объявили у себя свободу ввоза. С XVI в. отжившую для отдельных городов систему покровительственной охраны местного производства от конкуренции с внешним ввозом усваивают уже целые государства. Прежде города, запрещавшие ввоз иногородних изделий, вызывали к себе ремесленников из других мест, дабы завести у себя какое-либо производство, которого раньше не было, теперь же подобной политики стали держаться целые государства, избегавшие ввоза товаров и, наоборот, поощрявшие и даже сами вызывавшие переселение иностранных ремесленников. Описанная перемена, совершавшаяся, конечно, постепенно и медленно, а также и неравномерно в отношении отдельных стран и городов, или периодов времени и производств, не могла не отразиться на положении цехового ремесла. Первое, что здесь приходится отметить, это то, что мастер уже не работал исключительно на местный рынок и на заказ- чика-потребителя: теперь возникло производство, рассчитанное на вывоз в другие города и даже в другие страны, и на сцену выступал скупщик, или приобретавший у ремесленника готовые изделия, или заказывавший ему изготовление товара из данного ему для этого материала. Вследствие такой перемены хозяйственная самостоятельность цехового мастера пошатнулась, и ремесленная промышленность стала переходить в другую форму, известную под названиями домашней (Hausindustrie) или кустарной и занимающую промежуточное место между промышленностью ремесленной и фабричной304. Раньше цеховые статуты прямо запрещали мастерам работать по заказам от своих товарищей или от посторонних цеху скупщиков, но эти запрещения и тогда не мешали появлению на ярмарках в большем или меньшем количестве скупленных у производителей изделий, тем более что, несмотря на все цеховые ограничения, некоторые производства все-таки могли существовать в деревнях в чисто кустарной форме; иногда же в виде исключений кустарничество встречалось и в городах, где особенно развивалась какая-либо специальная промышленность, работавшая на широкий сбыт. В XVI и XVII ст. все чаще и больше ремесло стало превращаться в кустарничество, ибо и в сбыте товаров выработалась своя техника, требовавшая особых знаний, особой сноровки, особого, вульгарно выражаясь, нюха, какими обладали, конечно, далеко не все мастера, да к тому же, наконец, и обычный капитал среднего ремесленника был недостаточен для успешного ведения торговых операций. Среди цеховых мастеров произошла своя дифференциация: одни из них ушли в торговлю продуктами ремесленного производства, другие сделались зависимыми от них кустарями. Цеховая организация со своими статутами, регламентацией, запрещениями была сильным тормозом, затруднявшим и задерживавшим этот процесс, но в борьбе мастеров, отстаивавших старые отношения против скупщиков, которые разрушали прежний строй обрабатывающей промышленности, победа в конце концов раньше или позже склонялась на сторону последних. Если цехи доживают до последних времен старого порядка и даже вводятся вновь для вновь нарождающихся отраслей промышленности, то в настоящем своем виде они сохраняются только у булочников и мясников, у скорняков и сапожников, у каменщиков и плотников; в других же случаях, в особенности в деле обработки волокнистых веществ и металлов, удерживалась от прежних цехов лишь внешняя их форма, так как, вместо самостоятельных и равноправных мастеров- ремесленников, они состояли теперь либо из одних масте- ров-рабочих (кустарей), работавших на предпринимателей и имевших свою особую организацию, если только они ее имели, либо из двух категорий мастеров, из коих одну составляли рабочие, другую предприниматели. «Мы,— говорит один новейший ученый, собравший массу фактов из специальной литературы по истории промышленности,— вправе утверждать, что в XVI—XVII столетиях и уже во всяком случае в XVII—XVIII столетиях не ремесло, а кустарная промышленность составляла господствующую форму производства»305. С этой важной переменой было соединено значительное, сравнительно с прежним временем, расширение рабочего класса: раньше это были почти исключительно цеховые подмастерья, число которых, равно как учеников, сильно увеличилось вместе с ростом городов и развитием обрабатывающей промышленности; теперь же в зависимое положение, в каком когда-то были лишь одни подмастерья, попали и сами мастера, не'говоря уже о появлении новых категорий рабочих, какими были, например, выходцы из других стран или местные жители, бравшиеся за ту или другую работу вопреки цеховым уставам, женщины и даже дети, не участвовавшие в ремесленной промышленности, но не исключавшиеся из промышленности кустарной, в особенности же, нужно заметить, деревенские кустари, в рассматриваемый период игравшие особенно видную роль, в некоторых местах и некоторых производствах, хотя законодательство очень долгое время сильно препятствовало развитию обрабатывающей промышленности в селах. В рассматриваемый период высота заработной платы зависела не только от взаимоотношения между спросом и предложением, но и от вмешательства в это дело со стороны государственной власти; это казалось современникам до того нормальным, что известный немецкий публицист XVII в. Пу- фендорф в своей книге «Об обязанностях человека и гражданина» находил установление заработной платы по взаимному соглашению сторон возможным лишь в естественном состоянии, в государственном же быту, по его мнению, в данном вопросе должны играть роль как законы, так и распоряжения властей. Государство «старого порядка» вообще любило вмешиваться во все отношения общественной жизни для установления повсеместного порядка, и колебания заработной платы нередко казались подлежащим пресечению беспорядком. С другой стороны, правительства рассматриваемой эпохи стояли на той точке зрения, что вмешательство в вопрос о заработной плате требуется со стороны государства интересами самого производства, которое лишь тогда будет идти успешно, когда у предпринимателя будут хорошие барыши, а рабочие будут содержимы в умеренности такой платой, какая нужна лишь для удовлетворения первых потребностей человека в жилище, одежде и пище. Развивая эту последнюю мысль, тогдашние публицисты доказывали, что при слишком большом заработке рабочий может только излениться, стать вообще чересчур требовательным, захотеть еще большей платы, тогда как низкая плата обеспечивает за хозяином и большее трудолюбие, и большую покорность рабочих. Удешевление товаров входило также в расчеты теоретиков и практиков тогдашней экономической политики, ибо от удешевления товаров, мыслимого только при низкой заработной плате, выигрывает и потребитель, и все государство в торговом соперничестве с другими государствами. Один английский писатель второй половины XVII в. (Кинг, автор «Естественных и политических наблюдений») в соображениях подобного рода заходил так далеко, что, деля население государства на людей, увеличивающих богатство страны, и людей, его уменьшающих, зачислял рабочих во вторую категорию вместе с бродягами, солдатами, матросами и пауперами, которых по закону о бедных принудительно заставляли работать в работных домах. Это, конечно,— доведенный до крайности взгляд, по существу мало отличавшийся от взглядов целого ряда писателей разных стран, проповедовавших спасительность низкой заработной платы при высоких, наоборот, ценах на хлеб. Во второй половине XVIII в. отцу политической экономии Адаму Смиту прямо пришлось доказывать в своем «Богатстве народов», что улучшение положения рабочих нужно считать не несчастьем для государства, а, наоборот, большим для него благополучием. Законодательство разных стран по этому вопросу не отставало от теории. Там, где государство уполномочивало своих агентов устанавливать заработную плату, везде должен был определяться не минимум ее, а максимум, который был нередко ниже той платы, какая устанавливалась по обоюдному соглашению между предпринимателем и рабочим. Иногда вместе с нормировкой заработной платы объявлялось, что кто будет требовать большего, тот подлежит штрафу и даже тюрьме. Под страхом большого штрафа, случалось, запрещение распространялось и на предпринимателей, которые стали бы давать или даже только обещать плату выше установленной властями. Общим правилом установления заработной платы, где это практиковалось, было принятие за максимум фактически существующих цен, причем данная норма сохранялась целые десятки лет, невзирая на понижение ценности денег и на соответственное вздорожание товаров306. Особенно в XVII— XVIII вв. государственная власть неизменно отожествляла интересы промышленности с интересами предпринимателей. В этом смысле нужно понимать и все рабочее законодательство «старого порядка», которое отличалось и от цеховых уставов, составлявшихся в интересах мастеров, и от фабричных законов XIX в., ограждающих интересы рабочих: регламенты XVI—XVIII ст. имеют в виду выгоды предпринимателей, а не интересы рабочих, которые, наоборот, этими регламентами всецело приносились в жертву тогдашним представителям промышленного капитала. Особым покровительством со стороны государства пользовалась новая, только в изучаемую эпоху возникшая форма промышленности, которую мы, в отличие от ремесленной (цеховой) и домашней (кустарной), называем мануфактурной. В настоящее время термин мануфактура,— что в буквальном переводе значит рукоделие307,—применяется специально к промышленным заведениям, где употребляется в производстве ручной труд, в отличие от фабрик, где работа совершается при помощи машин, но в XVIII ст. слова «мануфактура» и «фабрика» были синонимами, тем более что и второе из этих названий, происходя от латинского faber (ремесленник), значило только вообще промышленное заведение, хотя, с другой стороны, уже и начиналось приурочение термина «мануфактура» к таким заведениям, где работали руками, а термина «фабрика» — к заведениям, где действовали «огнем и молотом» (что, в сущности, относилось главным образом к различию между прядильно-ткацкой промышленностью и металлическим производством). Далее, в настоящее время мы противополагаем мануфактурную (и фабричную) формы промышленности ремесленной и домашней еще по одному признаку, заключающемуся в размерах самого заведения: мануфактура (и тем более фабрика) — это уже не маленькая мастерская, в которой сам хозяин работает с немногими помощниками, каковы подмастерья и ученики или же члены хозяйской семьи, а нечто уже большее, представляющее переходную ступень к современной крупной промышленности, во всяком случае такое заведение, в котором уже произошла известная концентрация производства. И в этом отношении мы слову «мануфактура» придаем ограничительное толкование, которое прежде не всегда к нему применялось: мануфактурой не называлось непременно большое промышленное предприятие, что явствует, между прочим, из употребления термина «соединенная мануфактура» (manufacture reunie), когда хотели обозначить производство более крупного калибра. На ближайших страницах мы теперь и займемся рассмотрением того, как стала возникать на Западе в изучаемую нами эпоху более крупная промышленность мануфактурного типа и в каких формах, а равно и по какой причине государство особенно покровительствовало этому типу308. Обратимся сначала к вопросу о начале промышленной концентрации. Средневековая ремесленная форма обрабатывающей промышленности, как и средневековое сельское хозяйство, подходит под общее понятие мелкого производства: мы видели, как сами цеховые уставы ставили всякие препоны на пути какого бы то ни было расширения производства309. Переход от мелкой промышленности к более крупной совершался медленно и постепенно, причем долгое время сохранялось мелкое производство, которое, однако, начало мало-по- малу эксплуатироваться более крупным предпринимательством, ибо и понятия производства и предпринимательства нужно строго отличать одно от другого. Нам уже известна та роль, какую сыграли скупщики ремесленных изделий в процессе превращения цеховых мастеров в кустарей310; и среди явлений, соединенных с этим процессом, следует теперь особо отметить ту категорию случаев, когда скупщик товара сам принимал участие и в производстве: например, предприниматель заказывал мастерам известного цеха нужный ему товар, но недоделанным, беря уже на себя придачу ему, перед отправкой на рынок, окончательной обработки; это тем более было возможно, что при раздроблении в цехах ремесла на множество мелких специальностей311 часто один и тот же материал переходил через целый ряд мастерских до своего появления в продаже. Дело в том, что к концу Средних веков в цеховой промышленности возник особый вид разделения труда, который у Бюхера получил специальное название Pro- ductionstheilung, т.е. это было распределение между отдельными цехами различных стадий производства: например, один цех прял шерсть, другой состоял из ткачей сукна, третий занимался сукновальным ремеслом, четвертый заключал в себе красильщиков, и такое же «разделение производства» существовало и в других отраслях промышленности, где только оно могло иметь место. Вот и выходило так, что цех, совершавший конечные операции, например, окраску сукна или изготовление обуви, сборку оружия из отдельных его частей, произведенных особыми цехами, в конце концов получал возможность сосредоточивать в своих руках сам сбыт изделий в их вполне готовом виде, а отсюда было недалеко до превращения такого цеха в корпорацию скупщиков, которые сами все менее и менее занимались непосредственным производством и все более и более становились хозяевами довольно крупных предприятий, обслуживавшихся, однако, по- прежнему мелкими производителями. Например, в ножевом производстве подобным коммерческим предпринимателем был окончательный изготовильщик (Fertigmacher), собиравший в одно целое выделанные в разных мастерских части ножа (лезвия, рукоятки, оправы, футляры и т. п.): мало-помалу этот «фертигмахер» становился руководителем всего ножевого производства, заказывавшим кустарям (бывшим прежде самостоятельными мастерами-предпринимателями) отдельные части будущего ножа из им же самим розданного материала. По всей вероятности, первые скупщики и образовались из цеховых же ремесленников «фертигмахерского» типа, хотя, конечно, были и такие производства, где скупщики являлись, так сказать, извне, т.е. образовывались в чисто торговой, а не в ремесленной среде. Постепенная эволюция профессии скупщика превратила его в позднейшего фабриканта. Нужно помнить, что название «фабрикант» первоначально не имело специального значения предпринимателя, ведущего промышленное дело при помощи большего или меньшего количества наемных рабочих, соединенных в одном помещении и занятых в нем известным производством за счет и под надзором хозяина пред приятия. Фабрикантом называли в рассматриваемую эпоху не только крупного предпринимателя, но и мелкого производителя, все равно, был ли он самостоятельным хозяином своего дела или зависимым от какого-либо предпринимателя кустарем. За описанной концентрацией предприятий последовала концентрация производства, когда работа стала совершаться не на дому у отдельных прядильщиков, ткачей, красильщиков и т. п., а в общих помещениях, в особых предназначенных для известного производства зданиях, стала вместе с тем совершаться не так, как хотелось и казалось нужным каждому работнику, а под общим надзором и техническим руководством предпринимателя или его доверенных лиц, и стала, наконец, совершаться с применением к производству большего, чем то было возможно в мелкой мастерской, разделения труда между работниками. Нет нужды, что самые ранние мануфактуры, по количеству рабочих, нередко мало отличались от ремесленных и кустарных мастерских, заключая в себе иной раз каких-нибудь 6—10 работников; важно то, что во главе заведения стоит прежний скупщик, что в заведении соединяются иногда разные специальности и что работа производится не на дому, а в особом предназначенном для нее помещении. Стоит только такой мануфактуре вырасти в размере путем, например, переноса в одну большую мастерскую значительного количества ткацких станков из мелких кустарных мастерских, чтобы получилась одна крупная «соединенная мануфактура», которая с введением впоследствии машинного производства превращается в современную фабрику. Ho этот экономический процесс совершался, повторяю, постепенно и медленно, часто путем едва заметных изменений, не везде в одно и то же время, далеко не равномерно в отдельных производствах, так что одновременно могли существовать рядом и ремесленное мастерство, и кустарное производство, и новая мануфактурная форма312. Этой-то последней форме особенно и покровительствовала государственная власть XVII и XVIII вв. «Обращают внимание,— писал знаменитый Мирабо, впоследствии один из самых крупных деятелей Французской революции, в экономической политике разделявший физиократические взгляды своего отца, известного «Друга людей»,— на большие мануфактуры, где работают сотни людей под управлением одного директора, и которые обыкновенно называются соединенными мануфактурами. Te же производства, в которых также занято большое количество работников, но разъединенных и проводящих свое дело каждый сам по себе, едва удостаиваются внимания». Мирабо высказывался против такой системы, приводящей к обогащению лишь немногих, и вместе с тем объяснял причину процветания соединенных мануфактур. «Зачем,— спрашивает он,— далеко искать причины блеска саксонских мануфактур перед Семилетней войной? Объясняют его сто восемьдесят миллионов государственного долга». Во всех учебниках новой истории, при изложении царствования Людовика XIV, отмечается, как явление, заслуживающее особого внимания, деятельность Кольбера, покровителя, поощрителя и даже насадителя мануфактур во Франции третьей четверти XVII в. В сущности, однако, Кольбер был только один из многих: он не был ни единственным представителем такой политики, которую даже окрестили названием «кольберизма», ни ее инициатором, хотя бы только что приведенное название и оправдывалось той широтой захвата, той неустанной энергией, той последовательной систематичностью, которые проявились во всей экономической политике знаменитого министра Людовика XIV. Покровительство мануфактурам началось раньше Кольбера и происходило одинаково и вне Франции, во Франции же при Кольбере оно только достигло наивысшей ступени развития и было возведено в основной принцип всей экономической политики. Рассматривая вообще экономическую политику XVII— XVIII вв., мы везде более или менее обнаруживаем нерасположение правительств к старой цеховой форме, соединенное с тяготением к тому, что мы называем теперь мануфактурами. Бюрократическое государство, вообще плохо мирившееся с общественной самодеятельностью и независимыми союзными формами быта, к числу каковых относились и цехи, искало только предлогов,— а их много давали непорядки цеховой жизни,— чтобы наложить на цехи свою руку и подчинить весь строй промышленности правительственным видам, но так как корпоративная организация плохо поддавалась попыткам государства заставить ее играть роль, к которой она совсем не была приспособлена, то правительства и стали изыскивать новые пути в деле развития промышленности, между прочим, и для иностранного вывоза. Во Франции королевская власть охраняла лишь те внутренние порядки цехов, которые не мешали и не вредили самому правительству,— политика, которой французские короли держались по отношению и к провинциальным привилегиям, и к феодальным правам, и к католической церкви; но там, где затрагивались права и интересы государства, как их тогда понимали, власть ничем уже не стеснялась. Если король был источником правосудия («toute justice emane du roi») или если он мог «облагородить» (ennoblir), т.е. возвести в дворянское достоинство любого подданного, то совершенно таким же образом король мог установить и какую угодно монополию и кого угодно сделать мастером, т.е. позволить ему заниматься любым ремеслом вне данного цеха, лишь бы, конечно, это разрешение, скрепленное особым патентом (lettre de maitrise) было достаточно оплачено. Старые права ремесленных союзов и городских властей, когда-то регулировавших промышленность, перешли к королю и его чиновничеству, которые, со своей стороны, находили более выгодным дать этой промышленности новое направление. Цеховые уставы тормозили мануфактурное развитие, государство, наоборот, стремилось всячески его поощрять. Прежде всего, развитие придворной жизни, нуждавшейся в большом количестве ремесленных изделий, привело к образованию целого класса привилегированных мастеров, так сказать, придворных поставщиков (и в действительности, и по имени только), в Германии носивших название Hobefreitef во Франции — ouvriers suivant la cour, т.е. рабочих, следующих за двором, от каковых нужно отличать более раннюю категорию «мастеров по патенту» (maitres de lettres), существовавших и вне столицы313. Вторым наслоением в этом привилегированном и вне цехов стоящем ремесленничестве были иностранные выходцы, искавшие себе заработков на чужбине или спасавшиеся от религиозных преследований. В XVI и XVII вв. особенно деятельно шло такое перемещение индустриальных работников, когда, например, во Франции, в Швейцарии, в южной Германии в большом количестве появляются итальянские ремесленники, в Англии и во Франции — голландцы и т. п., и одно уничтожение Людовиком XIV Нантского эдикта наполнило беглыми гугенотами из промышленного класса и Голландию, и прирейнские области Германии, и Швейцарию, и более отдаленный Бранденбург. Этой иммиграции тогдашние правительства не только не ставили никаких преград, но охотно оказывали всякое покровительство, прямо даже вызывая в свои страны искусных мастеров для усовершенствования или расширения уже существовавших производств или основания новых. Им давали всякие привилегии, воспособления, денежные ссуды и т. п. и оказывали еще особого рода покровительство. Цехи встречали непрошенных пришельцев недружелюбно, и часто враждебное настроение местных мастеров проявлялось в насилиях разного рода над самими иностранцами или над их имуществом, над их рабочими орудиями, над приготовленными их трудом изделиями. И вот защита их со стороны правительства принимала форму нарочитого королевского или княжеского (в Германии) покровительства: пришлым ремесленникам отводилось особое «казенное» помещение, которое отмечалось государственным гербом и получало наименование, смотря по титулу государя-покровителя, королевской, герцогской и т. п. мануфактурой. Так, уже в начале XVII в. целый ряд промышленных заведений существовал в Лувре, так сказать, под непосредственным покровом королевской резиденции, и из них мало-помалу возникла большая королевская мануфактура, выделывавшая самые разнообразные предметы роскоши для двора и для более богатых покупателей. Около того же времени,— дело было в конце царствования Генриха IV,— во Францию были вызваны фламандские мастера коврового производства, которым позднее для жительства и работы было отдано здание, принадлежавшее раньше фамилии Гобеленов, откуда и получила свое имя всесветно знаменитая и ныне еще существующая мануфактура дорогих художественных ковров (тоже называемых «гобеленами»). Таких примеров возникновения «королевских мануфактур» можно было бы привести еще и еще; быть может, именно всякие каверзы, чинившиеся цехами пришлым ремесленникам, и приводили правительства к мысли о помещении пришельцев всех вместе в специально охраняемых зданиях, на которые, кроме того, и не распространялась сила цеховых уставов314. Характерной особенностью этого правительственного почина в деле основания мануфактур было еще то, что в целях индустриального развития мастерские всякого рода,— примеры приводятся историками промышленности из разных стран,— устраивались в тюрьмах, смирительных и работных домах, приютах для сирот и т. п.315 Форма работного дома служила промышленности свою особую службу, ибо население неохотно шло в новые мануфактуры, и контингент рабочих пополнялся из сирот или из нищих, бродяг, преступников, а с другой стороны, это тоже была своего рода вывеска, охранявшая «мануфактуру» от нападения со стороны цехов. Что дело имело именно такой характер, доказывается существованием множества случаев отдачи подобных заведений в аренду частным предпринимателям и даже установле ния, хотя бы и очень низкой, заработной платы этим подневольным рабочим. Существование «королевских мануфактур» и «работных домов», в которых промышленность развивалась вне рамок, созданных цеховой организацией, облегчало, конечно, развитие и частных мануфактур из соединения в одно целое прежних мелких мастерских одной или разных специальностей, но, с другой стороны, свободные рабочие очень неохотно шли в такие мануфактуры ввиду их большой близости к исправительным заведениям, так что образовался даже взгляд, по которому мануфактурный рабочий занимал чуть не самое последнее место на лестнице социальных положений. Частным предпринимателям государство тоже оказывало всякого рода поощрение и покровительство, лишь бы они производили как можно больше товаров: то были беспроцентные ссуды, безвозвратные субсидии, казенные заказы, привилегии и монополии, регламентация заработной платы и условий труда в пользу предпринимателей, искусственные меры для понижения хлебных цен, высокие таможенные тарифы по ввозу иностранных товаров, выгодные торговые трактаты с другими государствами, одним словом, все способы и средства, какие только были в распоряжении государства, вплоть до нарочитого поощрения роскоши придворных, ибо роскошь считалась одним из важных стимулов в деле индустриального развития. От истории тех перемен, которые произошли в обрабатывающей промышленности в эпоху абсолютной монархии, переходим теперь к истории перемен, совершившихся в ту же эпоху и в торговле. На первый план здесь можно поставить изменение в главных торговых путях на рубеже XV и XVI ст., благодаря почти одновременно совершившимся открытиям Америки (1492) и морского пути в Индию (1498), причем отметим, что главное значение в рассматриваемом явлении непосредственно принадлежало второму из этих открытий. Известно, что до Крестовых походов Запад в торговом отношении был почти вполне отрезан от Востока, продукты стран которого начинают входить в употребление высших классов средневекового общества только в эпоху крестоносных ополчений для завоевания св. гроба. Все это были предметы, совершенно недоступные по своим ценам для массы населения, предметы роскоши, которые останутся таковыми во всякое время, и предметы, падение цен на которые впоследствии сделали их доступными самым небогатым потребителям, но которые в то время, благодаря своей дороговизне, тоже были предметами роскоши, когда фунт сахара стоил 10 р. (во Франции в конце XIV в.), а цена I кг (килограмм = 2,4 фунта) перца колебалась в шестидесятых годах XIII в. в разных местах на теперешние немецкие деньги между 4,8 и 8 марками, что в переводе на русский счет при средней цене (в 6,4 марки) даст более полутора рубля за фунт. Главными посредниками в торговле с Востоком по вывозившимся оттуда пряностям, благовониям, москательным товарам, дорогим тканям и коврам, оружию, украшениям316 были Венеция и Генуя, богатство и могущество которых всецело основывалось на их торговой монополии. Венецианцы и генуэзцы очень искусно устраняли всех других итальянских и неитальянских конкурентов, какие только у них вообще могли быть на Средиземном море, стараясь, с другой стороны, непосредственно торговать и с отдаленнейшими странами Востока, и с главнейшими странами Западной Европы. Именно венецианские и генуэзские галеры посещали Нидерланды (Фландрию) и Англию, не говоря о более близких приморских областях, причем немцы (ганзейцы) приобретали восточные товары в Брюгге (во Фландрии), куда их доставляли венецианцы и генуэзцы, а откуда часть их шла в северную Германию, скандинавские страны и Русь, тогда как германский юг вел сухопутную торговлю через альпийские проходы. Все западные участники торговли левантскими товарами страшно обогащались, и в некоторых городах создавались колоссальные для того времени денежные состояния (пример — Фуггеры в Аугсбурге317) и возникали могущественные торговые компании, приобретавшие важные монопольные права. Венецианские и генуэзские корабли сначала нагружались восточными товарами в Сирии, Малой Азии, Персии, Египте, но когда в Передней Азии, в конце XIV в., стали господствовать османские турки, одна Александрия в Египте ос тавалась для европейцев таким местом, где они могли запасаться наиболее ходкими продуктами Индии, как пряности и благовония, да и самому Египту впоследствии (в 1526 г.) было суждено сделаться добычей турок. Ho раньше, чем это случилось, португальцем Васко де Гама, в самом конце XV в., найден был морской путь в Индию вокруг Африки. Это было событие капитальной важности в истории европейской торговли и ее путей. До этого момента торговля Индии с Европой совершалась при посредстве арабов, доставлявших индийские товары в те места, где их могли приобретать венецианцы и генуэзцы, причем часть пути этим товарам приходилось идти сухим путем, теперь же португальцы стали торговать непрерывным морским путем, непосредственно с Индией, позаботившись — и с большим успехом — о совершенном устранении арабских конкурентов. Эта перемена сопровождалась колоссальным увеличением ввоза произведений Индии в Европу, и главным складочным их местом, откуда они развозились по европейским странам, сделался Лиссабон: дело дошло до того, что всего лишь через 16 лет после открытия морского пути в Индию сами венецианцы приехали в португальскую столицу для закупки пряностей. С Венецией утратила прежнее значение и вся юго-западная Германия со своими богатыми имперскими городами по Дунаю и по Рейну318. Торговые пути переместились, и вместо средневековых Италии и Германии главными торговыми странами сделались сначала Португалия и Испания, потом Голландия и Англия, лежавшие ближе к Атлантическому океану, которому Средиземное море должно было уступить былое первенство. Только что было упомянуто, какое важное значение приобрел уже в начале XVI в. Лиссабон, как новый центр левантской торговли. Одной из особенностей этой торговли было то, что непосредственное участие в ней принимал сам король, в пользу которого, кроме того, поступала в виде пошлины и крупная доля от частных предприятий. Впрочем, это явление в истории нельзя считать совершенно новым. Уже цари разных стран Древнего Востока нередко сами снаряжали сухопутные караваны и торговые корабли для подобных же предприятий319, и нередко также развитие торговли по каким-либо новым путям было обязано больше правительственной инициативе и энергии, чем частным предприятиям. Это можно, например, сказать об египетской торговле на Красном море в птолемеевские времена320, когда вся почти красноморская торгово-промышленная деятельность в течение десятков лет была государственной монополией321, пока не стала переходить в руки частных предпринимателей322. «В обществе,— говорит новейший русский исследователь этого вопроса,— обладавшем сравнительно невысокой экономической культурой, каким было египетское общество перед македонским завоеванием, правительство, сосредоточивавшее в своих руках значительные финансовые средства, являлось весьма существенной хозяйственной силой»323. То же самое можно повторить о португальском обществе перед открытием морского пути в Индию. В некоторых определенных случаях королю принадлежала безусловная торговая монополия, в других королевские агенты пользовались значительными привилегиями, вообще же купцы, участвовавшие в заморской торговле, должны были делиться прибылью с королем, отдавая ему, например, четвертую часть своих барышей; не следует при этом забывать и того, что лишь у короля были в достаточном количестве транспортные суда. В Лиссабоне у правительства были особые магазины, где происходила распродажа привезенных товаров королевскими чиновниками и по ценам, назначавшимся королем, были ли то това ры королевские или купеческие, безразлично. Впрочем, монопольные товары скупались особыми торговыми компаниями, у которых только и можно было их перекупать, что обеспечивалось уплатой королю вперед части денег, когда товары еще везлись на кораблях из мест их закупки. Пользуясь своим монопольным правом, король мог по произволу повышать цены на многие предметы, получая отсюда громадные барыши. Одновременно с процветанием португальской торговли происходило аналогичное развитие и в Испании, которая стала распоряжаться, как дома, во вновь открытой Америке. Отсюда на Пиренейский полуостров привозилась ежегодно масса золота и серебра, значительная часть которых доставалась королю то в виде непосредственной добычи, то в виде пошлины, номинально равнявшейся 20%, в действительности превышавшей иногда и 50%, то в виде так называемых принудительных займов. Торговля неграми, которых стали вывозить из Африки в Америку как рабочую силу, была королевской же монополией, и даже тогда, когда после Утрехтского мира (1713) она перешла к англичанам, испанский король имел свою долю в барышах английской компании, занимавшейся этим делом. Наконец, и в Испании также основывались торговые компании, получавшие большие дивиденды, между прочим, от ввоза в Америку европейских изделий. Говоря об испанской торговле в XVI в., нельзя не упомянуть о том, что прилив в Европу, в небывалых до того времени количествах, и золота, и серебра повлек за собой целый экономический переворот, заключавшийся в сильном падении ценности денег и соответственном вздорожании товаров. Включение в состав испанской монархии, при императоре Карле V, Нидерландов оказало сильное влияние на развитие торговли и в этой стране. При Филиппе II часть Нидерландов, однако, отложилась от Испании, в отместку за что Филипп II, овладевший в 1580 г. Португалией со всеми ее колониями, закрыл голландским купцам доступ в Лиссабон, откуда только и можно было получать индийские товары. Из вестно, что новая республика, успешно отстаивавшая себя от Испании с оружием в руках, в XVII в. завладела многими португальскими колониями и заняла место португальцев в торговле с отдаленными странами Азии. Монопольные права, принадлежавшие прежде португальскому королю, перешли в Голландии к акционерной компании, делами которой заправляли, в сущности, лица, стоявшие и во главе государства, так что и здесь правительство,— хотя бы, так сказать, и в замаскированном виде,— принимало деятельное участие в заморской торговле, получившей поэтому весьма сложную организацию с главными заправилами в самой Голландии и целым чиновничьим штатом в колониях. После Голландии по той же проторенной португальцами и испанцами дороге пошла и Англия, которая до XVI в. совсем не играла еще крупной роли в торговле и находилась в экономической зависимости от Венеции и от Ганзы. Когда Филипп II закрыл доступ в Лиссабон и для англичан, они поступили совершенно так же, как и голландцы, т.е. постарались завести непосредственные торговые сношения с Индией и другими странами Востока и стали приобретать колонии. В Англии тоже образовались купеческие товарищества, слившиеся потом в одну Ост-Индскую компанию, скоро достигшую и богатства, и могущества. Здесь, однако, королевской власти пришлось играть более скромную роль, например, лишь дольщицы в одной купеческой компании, которой было разрешено (в 1635 г.) отправить свои корабли в Индию в ущерб монопольным правам большой Ост-Индской компании. Впрочем, от нарушений своей привилегии компания часто откупалась, давая правительству большие деньги под формой добровольных займов, так что и в Англии королевская казна, хоть и не так, как в Португалии и Испании, тоже обогащалась от заморской торговли. Вообще же в Голландии и в Англии, где особое развитие получили большие купеческие общества, монопольные права этих компаний были всецело созданием государственной власти, в данном случае оказывавшей исключительное покровительство капиталистам и извлекавшей из этого материальные выгоды и для себя. Таким образом, подводя итоги под сказанным в этой главе, мы можем установить тот общий факт, что и в создании мануфактурной промышленности, и в развитии заокеанской торговли крупную роль сыграло само государство. Оно прямо, таким образом, помогло сформированию особого социального класса, все значение которого зиждилось на обладании более или менее крупными промышленными и торговыми капиталами. Конечно, те экономические процессы, о которых шла речь, уже сами по себе вели к образованию капиталистической буржуазии, имевшей своих родоначальников еще в средневековых городах, но и государство приложило свою руку к тому, чтобы помочь экономическим процессам, благодаря которым вырабатывался класс промышленных и торговых капиталистов. Как мануфактурная промышленность отличалась от цеховой, так и торговые компании XVI—XVIII вв., особенно в своей акционерной форме324, отличались от средневековых купеческих гильдий325. Выросшее на феодальных основах государство в XVI в. вошло в курс торгово-промышленного развития, чем и определя ется то направление экономической политики абсолютной монархии и вообще государства XVI—XVIII вв., которое называется меркантилизмом.