Глава XIV ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА «СТАРОГО ПОРЯДКА»
Меркантилизм как характерная черта экономической политики эпохи абсолютной монархии.— Социальное значение особого покровительства со стороны государства торговле и промышленности.— Устранение дворянства от мещанских занятий — Невыгодные следствия меркантильной системы для сельского хозяйства и начало правительственных забот о нем в XVIII в.— Споры XVIII в. о хлебной торговле.— Что такое в сущности меркантилизм и протекционизм? — Вмешательство государства во внутренние дела промышленности и торговли.— Специально торговая политика при «старом порядке».— Влияние торговых и колониальных интересов на внешнюю политику Экономическая политика XVI—XVIII вв. и соответственная ей теория известны в истории как государственного, так и хозяйственного быта под названием меркантилизма. Французское «mercantile» значит «торговый», а потому указанный термин можно толковать как «торговое направление». Далее, говоря о торговом направлении экономической политики государства, мы тем самым характеризуем ее как политику, проникнутую торговым духом, ставящую на видное место интересы торговли, оказывающую особую поддержку торговой деятельности и занимающемуся ею общественному классу. В меркантилизме само государство стремится сделаться торговым, видя в торговле главный источник своего обогащения и полагая, что богатство государства или, точнее говоря, государственной казны заключается в приливе денег, звонкой монеты, золота и серебра. Сами государи при благоприятных условиях не прочь были заниматься торговлей — факт, нам уже известный из предыдущего изложения. Вспомним, прежде всего, королевскую и княжескую торговлю зерновым хлебом и овечьей шерстью, как продуктами эксплуатации их поместий326. Вспомним, далее, и королевскую торговлю в Португалии и в Испании заокеанскими товарами вроде разного рода пряностей327. Вспомним, наконец, и королевские мануфактуры, которые, конечно, обслуживали не один только двор, но и вообще более богатую публику328. С другой стороны, мы видели, что в переходную эпоху от Средних веков к Новому времени все государственное хозяйство, само бывшее прежде феодальным, перестраивалось по типу хозяйства купеческого: это соответствовало общему переходу от более раннего натурального хозяйства к более позднему хозяйству — денежному329. От практики меркантилизма, зародившейся еще в средневековых купеческих республиках и усвоенной в XVI ст. государями, в XVII же веке достигшей наибольшего своего развития, нужно отличать меркантилистическую теорию, во всяком случае бывшую более позднего, чем практика, происхождения, но зато изъяснявшую принципиальные основы последней, ее конечные цели и ее действенные средства, дававшую государственным людям советы и наставления, вырабатывавшую правила искусного ведения государственного хозяйства и правительственного воздействия на хозяйство народное. Хотя в исторической последовательности меркантилистическая практика предшествовала меркантилистической теории, но для того, чтобы уразуметь первую, мы должны прежде познакомиться со второй. Писатели меркантилистического направления были далеки от постановки задачи научного исследования законов, управляющих хозяйственной жизнью народов, т.е. их учение было не столько наукой, сколько искусством: если это учение и можно подвести под категорию наук, то не чистых, а так называемых прикладных. И в этой области его предметом была не хозяйственная деятельность населения государства, а лишь государственное управление. Впоследствии главный основатель экономической науки, Адам Смит, на- звал свое сочинение «Богатством народов», но меркантилистам это понятие, можно сказать, было чуждо, ибо они почти исключительно были заняты «богатством государств», а еще более богатством казны. Меркантилисты одинаково были очень далеки от того, чтобы видеть источник богатства в земле, как учили сменившие их физиократы, или в производительном труде, выдвинутом позднейшими экономистами, потому что богатство они понимали в смысле обилия денег, звонкой монеты, драгоценных металлов. Вся цель государственного управления в их глазах заключалась в том, чтобы привлекать в казну и накоплять в ней как можно больше денег. С этой стороны меркантилизм имел строго фискальный характер, но для того, чтобы в казне было много денег, нужно было привлекать их побольше и в страну. Лучшим средством для достижения такой цели они считали торговлю, откуда и название самой системы. К внутренней торговле меркантилисты были равнодушны: она государства не обогащает, не увеличивая количества денег, обращающихся в стране. Обогащает государство лишь торговля вывозная, привлекая в страну деньги за проданные в чужие края товары, да торговля провозная (транзитная), потому что за провоз товаров тоже платятся деньги. Ввозную торговлю меркантилисты считали даже прямо вредной, ибо за ввозимые товары нужно платить деньги, а это ведет к обеднению страны. Впрочем, без ввоза обойтись нельзя, и потому нужно стремиться к превышению вывоза над ввозом, и составляющему выгодный для государства торговый баланс. Далее, меркантилисты учили, что вывозить выгоднее продукты обрабатывающей промышленности, как более дорогие и менее громоздкие, следовательно, и более удобные для перевозки, нежели более дешевые и более громоздкие продукты добывающей промышленности, как то хлеб, кожи, шерсть, лес и вообще всякое сырье. Вот почему меркантилисты, кроме вопросов торговли, интересовались еще вопросами обрабатывающей промышленности, совсем, наоборот, обходя своим вниманием вопросы сельского хозяйства, а из добывающей промышленности вообще делая исключение только для добывания золота и серебра. По той же причине, наконец, меркантилизм рекомендовал ввозить в страну сырье, которое можно было бы в ней перерабатывать в более ценные изделия, но отнюдь не допускать ввоза изделий, поскольку за них не только нужно платить деньги, но и поскольку такой ввоз ведет к подрыву собственной промышленности страны. Логическим выводом из всех этих рассуждений было то, что государство должно было всячески поощрять торговлю и промышленность и, следовательно, оказывать особое покровительство тем классам общества, которые получают выгоду от этих двух видов хозяйственной деятельности. Меркантилисты, в сущности, проповедовали солидарность интересов фиска и капиталистических предпринимателей в областях торговли и промышленности. Теоретиков этой системы совсем не занимали интересы других классов общества, т.е. ни потребителей, ни промышленных рабочих, ни сельских хозяев. Все должно было даже приноситься в жертву коммерции и индустрии. Авторы меркантилистических сочинений рекомендовали, в качестве способов поощрения, установление монополий, привилегий, выдачу субсидий предпринимателям, вывозных премий купцам и введение высоких пошлин на ввозимые товары, не только обогащающих казну, но и ограждающих отечественное производство от конкуренции с промышленностью других стран. В связи с вопросами торговли меркантилисты разрабатывали и вопросы денежного обращения и кредита. Вывоз денег из страны многими из них считался чуть ли не главным источником всяких экономических неурядиц, рядом с которым можно поставить разве только слишком дешевую продажу своих товаров и приобретение чужих по слишком дорогим ценам. Вместе с этим меркантилисты не могли не смотреть на государство не только как на самодовлеющее целое, ради обогащения которого давались все эти советы, но и как на высшего регулятора всей торговли с чужими странами. Оно должно было сообщать этой торговле то или другое направление, поощрять или затруднять, даже запрещать ввоз или вывоз таких-то и таких- то предметов посредством искусно составленных тарифов. Если, рассуждали меркантилисты, можно какие-либо продукты продавать в чужие края с особенной выгодой, то можно искусственными мерами сокращать потребление этих продуктов внутри страны. Правда, цельного теоретического учения меркантилистические писатели не создали, но именно таков, как только что было изложено, был общий дух этой системы. Это была идеология самодовлеющего фиска и идеология торгово-промышленного капитализма. В меркантилизме, как теоретической доктрине с чисто практическим характером, королевская власть, связанная всеми старыми своими традициями с представителями феодального землевладения, пришла в соприкосновение и стала сближаться с представителями торгового и промышленного капитала. Феодальная монархия была государством землевладельческо-военным, но монархия абсолютная не могла оставаться таким только государством, потому что экономическое развитие толкало ее на путь, на котором оно должно было рано или поздно превратиться в государство торгово-промышленное (каким, например, Франция в чистом его виде была между Июльской и февральской революциями, в период безусловного господства буржуазии). Социальное значение меркантилистической политики и заключалось в том, что при ее посредстве вообще государство, и в частности абсолютная монархия, содействовали возвышению торгово-промышленных классов, и притом верхних, капиталистических, предпринимательских слоев среди групп, занятых промышленностью и торговлей. Духовенство и дворянстро владели землями, обладали всякого рода привилегиями, господствовали над сельской массой, занимали важные должности в церкви, при дворе, в армии и в гражданской службе, пользовались разными милостями своих государей, но экономическая политика государства направлялась меркантилизмом и индустриализмом, для которых на первом плане — в социальном отношении — стояли интересы купцов и фабрикантов. По-старому занятиями, достойными дворянина, были разного рода службы — в составе католического клира, королевского двора, королевского войска, королевского суда, королевской администрации, а занятия коммерцией и индустрией предоставлялись низшей породе людей, но именно этих самых людей более всего и обогащала власть, и притом не по монаршей милости, а из необходи мости: купцы и фабриканты нужны были государству как соратники в добывании денег. Абсолютная монархия даже ограждала торгово-промышленную буржуазию от возможной конкуренции со стороны дворянства. Для потомков средневековых рыцарей занятия торговцев и ремесленников были слишком низменными, несовместимыми с дворянским званием. Место дворянина могло быть где угодно, но только не за прилавком и не за станком, и дворянин, занимавшийся торговыми или промышленными делами, ронял свое звание. Короли поддерживали в дворянской среде этот сословный предрассудок, разве только не делалось при этом каких-либо обходов и не придумывалась какая-либо замаскировка. Для обозначения унижения своего звания дворянином, занимающимся торговлей, существовал во Франции специальный термин — дероргация (derogation): при королевском дворе смотрели на такую де- роргацию как на преступление против дворянской чести, как на нечто равносильное только мезальянсу, т.е. браку с девушкой из низшего сословия. В некоторых наказах (cahiers) 1789 г. высказывается самими дворянами протест против подобного ограничения правоспособности благородного сословия: меркантильный дух делал свое дело, да и раньше, впрочем, ради большого прибытка можно было, пожалуй, и «де- роргировать». Крайне невыгодно отозвалась меркантилистическая система на сельском хозяйстве. Таких людей, как министр Генриха IV, Сюлли, говоривший, что земледелие и скотоводство суть два сосца, питающие Францию, до появления физиократов в середине XVIII в. было очень мало и среди государственных деятелей, и среди писателей. Меркантилисты, как мы видели, полагали, что сельское хозяйство не обогащает государства, и смотрели на продукты сельского хозяйства как на подсобные предметы для промышленности (сырье для обработки, пища для рабочих и т. п.). Сельскому хозяйству со стороны государства не только не оказывалось никаких поощрений, но как раз наоборот, всякие поощрения торговле и промышленности отвлекали от сельского хозяйства и предпринимательскую инициативу, и денежные средства, и даже рабочие руки, не говоря уже о том, что государство, помогая материально коммерции и индустрии, ничего не возвращало земле из того, что от нее получало. В своем стремлении поднять во Франции земледелие Сюлли разрешил вывозить зерновой хлеб за границу, но Кольбер, наоборот, по временам находил нужным запрещать вывоз хлеба, чтобы держать его в низкой цене, дабы рабочие мануфактур могли иметь более дешевую пищу, в последнем же счете дабы фабриканты могли нанимать рабочих за более низкую плату, т.е. от такой меры сельские хозяева (среди них и крестьяне) теряли, рабочие ничего, в сущности, не выигрывали, а барыши от уменьшения издержек производства — клали в свои карманы хозяева промышленных заведений. Эта и некоторые другие меры Кольбера, вообще бывшего одним из самых видных представителей меркантилизма, даже начавшего обозначаться словом «кольберизм»,— во многих вселяли убеждение, будто этот знаменитый министр сознательно и преднамеренно давил земледелие. Конечно, ничего подобного не было, да и не могло быть, но если Кольбер не ставил себе такой цели, это еще не значит, что результаты его экономической политики были именно крайне неблагоприятными для сельского хозяйства. Экономическую политику государства в эпоху господства меркантилизма поэтому, несомненно, нужно занести в число причин, которые невыгодно отзывались на сельском хозяйстве эпохи. Кроме запрещения вывозить за границу хлеб, не могли не отражаться неблагоприятно на деревне вообще и такие распоряжения Кольбера, как освобождение от талии семейств, в которых трое детей работали на фабриках, сбавка налогов, падавших на города, где были мануфактуры, и т. п. Выше было указано, в каком печальном состоянии в XVIII в. находилось земледелие во Франции, экономическая политика которой с середины XVII ст. была строго «кольбе- ристской»1. Постоянные голодовки и страшные колебания хлебных цен, обнищание деревни и упадок земледелия не могли, наконец, не обратить внимание французского правительства и общества на положение сельского хозяйства и связанных с ним отношений. «В конце 1750 г.,— писал Вольтер,— нация, пресытившись стихами, комедиями, трагедиями, операми, романами, романическими историями, моральными рассуждениями, еще более романическими, и богословскими диспутами о благодати и конвульсиях, принялась наконец рассуждать о хлебе. Забыли даже виноградники, чтобы говорить только о пщенице и о ржи; написаны были прекрасные книги о земледелии, и все их читали, исключая хлебопашцев. Можно было предположить, выходя из театра комической оперы, что Франции предстояло продавать хлеб в небывалых размерах». Это несколько насмешливое описание общественного настроения французского общества в середине XVIII в. вполне соответствует действительности. Сразу во Франции в эти годы возникла обширная агрономическая литература; стали основываться в провинциальных городах сельскохозяйственные общества, взятые королевской властью под покровительство и потому благосклонно встреченные администрацией, которая даже начала обращаться к ним за советами; аристократы стали лично производить агрикультурные опыты и проч., и проч. На почве этой, как-никак, реакции против меркантилизма выросла и экономическая школа физиократов, стоявшая на той точке зрения, что источник национального богатства заключается в земле, в сельском хозяйстве, что только одни сельские хозяева и земледельцы составляют производительный класс общества, что на земледелие должно быть обращено все внимание правительства и что в интересах лучшей обработки земли для извлечения из нее возможно большего дохода необходимо перейти к крупному фермерству, к более интенсивной культуре и к плодопеременной системе. В глазах физиократов только зажиточные предприниматели, а не мелкие хозяева могли создать благополучие государства, и именно в этом смысле мы должны понимать изречение основателя физиократии: «Бедны крестьяне — бедно королевство, бедно королевство — беден король». Крупные хозяйства выгоднее для государства, нежели мелкие, и богатые фермеры могут дать лучший заработок рабочим, чем бедные,— такова была основная мысль физиократов. Экономисты этой школы, в сущности, шли по стопам меркантилистов, доказывая только, что в интересах фиска — поощрять главным об разом занятие сельским хозяйством и оказывать покровительство землевладельцам и фермерам, дабы приохотить их к этому занятию. Меркантилистическая политика доказала свою несостоятельность, и против нее в середине XVIII в. произошла реакция и в самих правительствах, и в литературе. Во второй половине XVIII в. не только во Франции, но и в других странах правительственные заботы о поднятии сельскохозяйственной культуры становятся явлением довольно обычным. Во многих случаях здесь действовало не столько влияние физиократической теории (очень часто его и совсем не было), сколько властные и принудительные требования самой жизни. Особенно это приходится сказать о странах со слабым развитием промышленности и торговли, какой была, например, Пруссия. Фридрих II,— царствование которого началось лет за двадцать до образования физиократической школы,— по своим экономическим воззрениям был чистейшим меркантилистом и оставался им до конца жизни, ничуть не поддавшись влиянию физиократии, за что, как известно, навлек на себя упреки со стороны Мирабо, но сама Пруссия была страной земледельческой, и реальные интересы казны требовали, чтобы земля давала больше доходов: как было такому правительству, как прусское, вмешивавшемуся во все, не хлопоггать о поднятии в стране сельского хозяйства? Иосиф II,— молодость которого совпала с эпохой развития физиократической литературы,— уже испытал на себе ее влияние, но и в его экономической политике главную роль играли практические соображения, и он был то меркантилистом, то физиократом в зависимости от того, что в каждом отдельном случае он находил более выгодным для государственной казны. Интересы последней у всех представителей абсолютизма стояли на первом плане, и государственные люди готовы были следовать всякому учению, которое давало советы, как наполнять государственную казну. Было время господства меркантилизма, но не везде и не всегда он оказывал такое громадное влияние на экономическую политику правительства, как во Франции со времен Кольбера, система которого нашла многочисленных подражателей и за границами Франции. Когда обнаружилась од носторонность кольберизма, в экономическую политику стали вноситься поправки в направлении, крайней идеологией которого сделалась физиократия, но заботилось ли государство о торговле и о промышленности или о земледелии, на первом плане у него стоял интерес фискальный, и в обоих случаях результатов, к которым стремились, ожидали прежде всего чисто бюрократического воздействия. Многие агрономические мероприятия правительств второй половины XVIII в. были настоящими кабинетными измышлениями, проведение которых в жизнь должно было идти путем канцелярских предписаний. Вера во всемогущество администрации сопровождала и правительственные предначертания в деле улучшения земледелия: в данном случае государство лишь шло по тому пути, который оно уже проложило себе в своем воздействии на обрабатывающую промышленность во времена безусловного господства меркантилизма. Вот кое- какие примеры, заимствованные из истории Франции. В 1761 г. в «Королевском альманахе» впервые появляется сельское хозяйство в числе отделов подведомственной ге- нерал-контролеру администрации, а в 1763 г. создается и нечто вроде особого министерства земледелия, просуществовавшее, впрочем, только до 1780 г., когда оно опять слилось с ведомством генерал-контролера. Местными органами правительственных забот в области сельского хозяйства были, конечно, все те же интенданты, которые должны были поощрять и осушение болот, и распахивание запущенных земель, и раздел общинных угодий, и огораживание отдельных участков для изъятия их от превращения в выгоны после жатвы, и введение новых культур, как то свекловицы или картофеля, и травосеяние, и древонасаждение, и улучшение пород скота и проч., и проч. На интендантов же возлагалась обязанность бесплатно раздавать желающим популярные книжки о разных сельскохозяйственных усовершенствованиях. Почти во всех резиденциях интендантов были основаны называвшиеся «королевскими» общества сельского хозяйства, в которых интенданты иногда делались действительными или почетными председателями, что придавало этим обществам своего рода официальность. Одним словом, во второй половине XVIII в. интенданты сделались во Франции такими же опекунами сельского хозяйства, какими были уже раньше по отношению к обрабатывающей промышленности. Такая же опекающая роль принадлежала интендантам и в деле «хлебной полиции» (police des grains), под каковой разумелись и надзор за хлебной торговлей, и заботы о продовольствии местного населения. Хлебная торговля была опутана во Франции целым рядом регламентов, оставлявших, однако, интендантам большой простор в деле их применения в зависимости от местных условий и от личных взглядов самих интендантов. В целях обеспечения продовольствия принимались разные меры вроде запрещений хлебного барышничества (скупки хлеба), продажи хлеба иначе, как на рынке под надзором полиции, установления на хлеб вольных цен и т. п., и вся эта регламентация хлебного дела, создававшего немало хлопот правительству, была результатом частых во Франции XVIII в. недородов, голодовок, дороговизны хлеба, разграблений хлебных амбаров и транспортов и т. д., бывших результатами общего расстройства народного хозяйства330. С другой стороны, постоянное и деятельное вмешательство правительства в хлебную торговлю стояло в связи с общим направлением экономической политики: например, мы уже видели, какими соображениями руководствовался Кольбер, запрещая вывоз хлеба из страны331. Наконец, правительство было заинтересовано в вопросе и потому, что само делало закупки хлеба для армии и входило в соглашения с хлеботорговцами для продовольствия Парижа332. Вообще вопрос о хлебной торговле во Франции при «старом порядке» имеет весьма большой интерес для характеристики самого «старого порядка». Оказывается, что при всей административной централизации, господствовавшей во Франции, отдельные интенданты смотрели на свои округа («генеральства») как на обособленные административные единицы и потому относились к вывозу хлеба в другие провинции как к внешней торговле, которую можно по своему усмотрению и запрещать333. Поддержкой такого взгляда служило то обстоятельство, что между отдельными провинциями, как пережиток феодальной старины, существовали заставы, на которых брались проходные пошлины. Что касается до центрального правительства, то как можно было ему, этому центральному правительству, вмешивавшемуся во все мелочи жизни и особенно интересовавшемуся торговлей, предоставить хлебной торговле свободу? Сначала правительство, смотря по обстоятельствам, то дозволяло, то запрещало вывоз хлеба из государства, но со второй четверти XVIII в. запрет делается общим правилом, дозволение — исключением, причем главным мотивом было желание удешевить содержание промышленного труда. Если правительство, далее, и боролось с произволом интендантов в деле перевозки хлеба из одной провинции в другую, то само же оно создавало условия, благоприятные как раз для этого самого произвола. Центральная власть желала все-таки держать циркуляцию хлеба под своей опекой, но кому же она могла предоставить в этом деле контроль, как не тем же самым интендантам? Последние получали от министра печатные бланки на выпуск хлеба и уже сами заполняли в них пробелы, выдавая разрешения отдельным купцам. Кроме того, в интересах торгово-промышленных классов, т.е. городского населения, правительство дозволяло продавать хлеб внутри отдельных провинций только на городских рынках, куда земледельцы и обязаны его были доставлять, и притом в надлежащем количестве: дома им разрешалось оставлять лишь столько, сколько было нужно для собственного пропитания. Это была борьба с «жадностью» земледельцев, но правительство боролось и с «жадностью» хлеботорговцев, запрещая устройство хлебных амбаров. Только проповедь физиократов стала вносить в эту меркантилистическую политику известные изменения в смысле уничтожения многих стеснений в деле хлебной торговли. Вопрос об этой торговле сделался даже главной почвой для литературной полемики между представителями меркантилизма и физиократии, тем более, конечно, что физиократия была реакцией против меркантилизма не только в смысле защиты интересов сельского хозяйства, но и в смысле защиты свободы от вечной правительственной опеки и регламентации. На практике правительство в XVIII в. постоянно колебалось между двумя противоположными решениями вопроса, и из двух минист- ров-реформаторов при Людовике XVI один, физиократ Тюрго, объявил свободу торговли хлебом, тогда как другой, меркантилист Неккер, стал ее стеснять, а затем и совсем отменил334. Представленная выше противоположность меркантилизма и физиократии дает нам право различать в меркантилизме две разные стороны. Первой из них является исключительная забота об интересах торговли и промышленности, создающей предметы торговли, в противоположность теории физиократов, проявлявших исключительную заботливость об интересах сельского хозяйства. Другая основная черта меркантилизма — это отдача им экономической жизни населения под покровительство государства и, следовательно, под его опеку, тогда как физиократы учили о необходимости господства природы (что собственно и обозначено в самом термине «физиократия»), о предоставлении хозяйственной деятельности общества естественному порядку, т.е. свободному, ничем не стесняемому течению дел. В этом отношении лозунгом физиократов могла бы быть формула, принадлежащая одному экономисту XVIII в., Гурне, не бывшему, однако, физиократом: «Laissez faire, laissez passer»335. Меркантилистическая теория в этом пункте стояла на противоположной точке зрения и в данном отношении была гораздо ближе к общему духу абсолютизма, нежели физиократия, которая, впрочем, разделяла в политическом отношении основные воззрения абсолютной монархии336. Меркантилизм был не только экономической, но и политической доктриной, именно доктриной государственного абсолютизма, исходящей из подчинения всего государству (не непременно в монархической его форме). В ней экономика зависит от политики: цель всей хозяйственной жизни — в государстве, а государство в данном случае есть казна. С этой точки зрения вся экономическая деятельность должна была совершаться под руководством и контролем правительства, под его опекой и «протекцией», откуда обозначение меркантилизма как «протекционизма», хотя последний термин заключает в себе совсем другой оттенок: в XVIII в. государство попробовало применить систему вмешательства, опеки и покровительства и к сельскому хозяйству, распространив и на него методы бюрократического воздействия, хорошо уже испытанные в предыдущую эпоху в политике индустриального протекционизма. Правительственное вмешательство во внутренние дела промышленности и торговли, столь характерное для меркантилистического государства, было лишь одним из частных случаев той административной опеки, которой абсолютизм подчинял всю общественную жизнь. Власть оказывала специальное покровительство известному ли роду деятельности, или известному вероучению не даром, а потому что считала это выгодным и ждала за это с их стороны услуг, но покровительством создавалось и право распоряжения внутренними отношениями в покровительствуемой области жизни. Мы уже видели, как государство XVII—XVIII вв. протежировало крупной промышленности337, а теперь посмотрим, какие отсюда вытекали для нее следствия. Одной из особенностей кольберизма была страшная регламентация производства. Кольбер всячески поощрял развитие крупной индустрии, ограждая ее от иностранной конкуренции, предоставляя новым мануфактурам разные привилегии, снабжая предпринимателей денежными средствами, облегчая им добывание рабочих рук, подчиняя рабочих власти фабрикантов, удешевляя в их пользу хлебные цены, улучшая для облегчения перевозки товаров пути сообщения и т. п., но, конечно, промышленность всецело должна была подчиниться правительственной регламентации. Королевские ордонансы входили в такие мелочи производства, как установление степени тонкости нитей для приготовления известных тканей, указания на ширину той или другой материи и на длину отдельных ее кусков, выбор цветов для окраски тканей и т. п. Отступать от правительственных регламентов в производстве тех или других изделий не позволялось под страхом разных, иногда тяжелых кар. Вся система опеки была основана на недоверии к частным лицам. Правительство брало на себя надзор за добротностью товаров и учило предпринимателей, как фабриковать. В глазах Кольбера все такие предписания были помочами или костылями, без которых промышленность сама не могла бы сделать шагу, не споткнувшись или не упавши. В одном королевском ордонансе 1760 г. было сказано, что если ткань окажется не соответствующей регламенту, то будет прибита на двое суток к позорному столбу с обозначением на нем имени провинившегося фабриканта, а потом так или иначе истреблена, если только не состоится приказания о конфискации. За второй аналогичный проступок ордонанс грозил виновному еще публичным выговором, за третий — прико- ванием фабриканта к позорному столбу. В провинциях надзор и опека над обрабатывающей промышленностью принадлежали, конечно, интендантам, и в их ведении находились корпорации купцов, цехи и мануфактуры. Замечательно, что для отдельных генеральств центральная власть издавала иногда разные регламенты. Менее чем за десять лет до революции, в 1780 г., появился целый ряд королевских грамот с особыми правилами для отдельных генеральств,— даже для каждой фабрики, взятой особняком,— относительно числа ниток в основе отдельных сортов тканей, ширины и длины кусков, их окраски и т. п. Непосредственно за испол нением регламентов наблюдали «инспектора мануфактур» (inspecteurs de manufactures), составлявшие протоколы в случае «злоупотреблений», суд по которым принадлежал интендантам. Если правительственная власть вмешивалась во все мелочи производства в частных предприятиях, то нет ничего удивительного в том, что и общественное хозяйство отдельных городов и сельских общин находилось под той же опекой. (Известно, например, что починка приходской церкви или священнического дома не могла обойтись без вмешательства интенданта и даже Королевского совета). Правительственная регламентация в обрабатывающей промышленности распространялась и на мануфактурных рабочих. За ними устанавливался полицейский надзор; нарушения фабричной дисциплины карались, как преступления, и жизнь рабочего опутывалась всякими правилами в духе вообще полицейского государства. Слишком много потребовало бы места рассмотрение того, как в других государствах действовала, по французскому в конце концов образцу, система покровительства промышленности, соединенная с правительственной ее регламентацией. Мы остановимся в виде исключения лишь на Австрии ввиду того, что в этом отношении монархия Габсбургов шла позади других государств и выступила на путь индустриального развития позже, нежели, например, Пруссия338, и что здесь в то же время в применении системы происходили некоторые колебания не без влияния уже, между прочим, и учения физиократов. Более решительно австрийское правительство выступило на путь протекционистской политики лишь при Марии-Терезии, т.е. не ранее середины XVIII в. Именно при ней впервые был учрежден в Австрии для заведования торговлей и промышленностью особый «придворный совет о торговле» (Hof- commercienrath), что указывало на намерение государственной власти более решительным, нежели то было прежде, образом оказывать поощрение торгово-промышленной деятельности в монархии. Главным образом имелось в виду покровительство производству предметов роскоши, привоз которых из-за границы сопровождался отливом денег из страны. Наилучшим средством считалось приглашение искусных ремесленников из других государств с обещанием всяких льгот и поощрений. Верная дочь католической церкви, скорбевшая по поводу сочувствия своего сына идее веротерпимости, Мария-Терезия соглашалась даже на то, чтобы среди переселенцев в Австрию были и протестанты: ее от этого не могли отвратить ни настояния духовенства, ни протесты, чинов, ни жалобы цехов. Система правительственных мануфактур в Австрии, впрочем, не привилась, и сделанный в этом отношении опыт очень скоро был признан неудачным. Более долгое время продержалась система правительственных ссуд и пособий частным предпринимателям, особенно,— что очень характерно,— из дворянского сословия, но в конце своего царствования Мария-Терезия и здесь разочаровалась ввиду неважных успехов и частного предпринимательства. В семидесятых годах XVIII в. правительство даже прямо решилось предоставить собственной участи те мануфактуры, которые не в состоянии были держаться без казенной помощи. Впрочем, и по отношению к частным предприятиям, раз они субсидировались из казны, правительство видело в себе как бы прежде всего заинтересованную сторону, имеющую особое право вмешиваться в ведение дела. Отсюда — установление правительственной регламентации, для которой образцы уже существовали — в прусском законодательстве начала царствования Фридриха II. Правительство осматривало товар, на который лишь после тщательного исследования его соответствия с правилами налагался штемпель, а для того, чтобы товары не дорожали, устанавливался максимум заработной платы,— обычное, как нам известно, явление этой эпохи1. Цехи в Австрии, как и везде с XVIII в., не пользовались правительственным расположением. Уже в начале столетия Иосиф I по примеру французских королей давал права мастера, кому находил нужным, а его брат Карл VI позволил и подмастерьям без приобретения звания мастера вполне самостоятельно заниматься тем или другим ремеслом, что привлекло немало новых промышленных сил из-за границы. Через полвека после этого распоряжения в том же духе было издано и Марией-Терезией повеление местным властям везде «принимать ремесленников, фабрикантов и мануфактуристов» и «без всякого осведомления» давать им и звание мастера, и бюргерские права. При этом каждому хозяину мастерской разрешалось иметь, сколько кто захочет, подмастерьев. Иосиф II, по случаю некоторых своих мер слывший у современников за последователя физиократии, в вопросах торговли и промышленности стоял на чисто меркантилистической точке зрения. В его царствование снова начались было поощрения, воспособления, ссуды промышленникам, но потом с каждым годом император начал все более скупиться, находя, что слишком уже много развелось «прожектеров- миллионщиков без гроша в собственном кармане». По отношению к цехам Иосиф II держался прежней политики крайнего нерасположения, продолжая, между прочим, вызывать из-за границы ремесленников, которым давались всякие привилегии, покровительствуя кустарной промышленности в деревнях, объявляя многие производства свободными профессиями и оставляя цеховую регламентацию только для занятий, где того требовали особые общественные интересы. При этом, конечно, правительство не отказывалось и от общей регламентации промышленности, с одной стороны, по известному шаблону нормируя заработную плату, чтобы она не была слишком высока, с другой,— что выгодно отличает за конодательство Иосифа II,— принимая некоторые меры в пользу здоровья рабочих, в особенности подростков. Особые инспектора, наконец, осматривали доброкачественность товаров или просто соответствие их с установленными образцами (например, размеры кирпича), дабы не допускать до продажи все, что не подходило под уставы. Само собой разумеется, что все это сопровождалось развитием мер, клонившихся к устранению всякой иностранной конкуренции, установлением прямых запрещений ввоза, высотой обложения пошлинами допущенных к ввозу предметов и т. п. Некоторые советовали Иосифу II даже пуститься в колониальную политику, но он от этого воздержался, нашедши подобные советы лишь «романтическими идеями». В вопросе о монополиях он стоял на враждебной им точке зрения физиократии. Специально торговая политика меркантилизма заключалась в содействии развитию вывоза за границу. Наибольшее внимание правительств было обращено на морскую торговлю, на устройство портов, на постройку торгового флота, на основание больших монопольных компаний для торговли с заморскими странами, на приобретение, наконец, колоний. Пути, по которым должно было совершаться развитие морской торговли, были проложены еще раньше всего португальцами и испанцами, потом голландцами и англичанами: самому Кольберу оставалось только насаждать во Франции все то, что было наиболее целесообразного для достижения основной цели — превращения страны в торгово-промыш- ленное государство. Весь дух меркантилизма сосредоточился в кольберизме, которому усердно стали подражать в других, более отсталых странах. Особенно было важно то, что Кольбер возвел в целую систему ограждение национальной индустрии от иностранной конкуренции высоким торговым тарифом, т.е. наложением на ввозимые товары очень больших пошлин. Изданный им в 1667 г. тариф получил совершенно запретительный характер, т.е. ввозить во Францию большую часть товаров сделалось прямо убыточным, что на самом деле не только исключало возможность соперничества иностранных изделий с туземными, но позволяло вместе с тем французским предпринимателям поднимать цены на свои произведения и тем увеличивать свои барыши. Конечно, другим странам подобные стеснения для их торговли были крайне неприятны, и они на высокие тарифы соседей отвечали своими невыгодными для их вывоза тарифами, откуда возникали настоящие тарифные войны, крайне вредные для враждующих сторон, так как от этого уменьшались ввоз и вывоз, и кроме того, весьма опасные в политическом отношении, потому что торговое соперничество легко приводило и к вооруженным столкновениям между отдельными государствами. Военные столкновения из-за торговых интересов разных государств принадлежат к числу древнейших явлений истории339, и тем более значительную роль в этом отношении в международной политике должны были играть эти интересы в эпоху возникновения меркантилистического направления. В истории войн, о которых говорится в VI и VII главах настоящей книги, почти всегда в той или другой мере были замешаны чисто коммерческие интересы, хотя и нужно остерегаться искать их там, где их не было, как например, в походе Карла VIII в Италию для завоевания Неаполя340. В возникновении войн участвовали, в качестве факторов, и военные нравы и традиции дворянства, привитые ему воспитанием в условиях феодальной анархии, и честолюбие отдельных государей, стремившихся к славе и увеличению своих владений или к первенству среди других королей и князей, и династические их притязания, и политические соображения касательно округления границ, поддержания международного равновесия, и старый национальный антагонизм очень разнообразного происхождения, наконец, и взаимные антипатии на почве религиозных разногласий, как это было в эпоху международной борьбы католицизма и протестантизма в период между серединой XVI в. и серединой XVII в. Воинственность прямо заключалась в самой психологии абсолютизма341, но в том же направлении действовал на королевскую политику и меркантилизм. Завоевательная политика, понятное дело, всегда имела своим объектом более богатые области,— из-за бедных не стоило воевать, если к этому не было особых причин,— а более богатыми областями были те, где развились торговля и промышленность. Это соображение нельзя упускать из виду при рассмотрении международных войн на Западе в эпоху абсолютной монархии, но специально о влиянии торговых интересов или влиянии меркантилизма на международную политику можно говорить лишь тогда, когда имеются строго фактические основания утверждать, что та или другая определенная война возникла из-за торговли или ради торговли. В Итальянских войнах конца XV в. и начала XVI в., конечно, действовали и разные соображения материального свойства. Богатая и политически разъединенная Италия была слишком лакомым куском и вместе с тем слишком легкой добычей, чтобы не сделаться предметом завоевательных походов со стороны французов, испанцев или немцев, но думать, например, что у Карла VIII был особый расчет овладеть Средиземным морем и пробиться к загороженным путям восточной торговли342, было бы натяжкой без фактической основы. Уже вообще исключительно экономическое истолкование истории страдает односторонностью, а о меркантилистическом истолковании и подавно нужно сказать то же. Если бы короли так усердно заботились об одних торгово-промышленных интересах, Филипп II не стал бы изгонять трудолюбивых морисков из Испании, не предпринял бы истребления «ереси» в богатой своей торговлей Голландии и тем не привел бы ее к отпадению, а Людовик XIV преследованием гугенотов не заставил бы уйти из страны и унести с собой свои деньги и свои технические навыки массу купцов, промышленников и рабочих, чем в значительной мере были подорваны результаты деятельности Кольбера. В распре Испании и Голландии действовали причины политические и религиозные (деспотизм и фанатизм Филиппа II), отнюдь не борьба за торговые интересы или за колонии: приобретение голландцами заморских колоний и вытесне ние из них испанцев и португальцев было лишь одним из результатов войны, отнюдь не ее первоначальной целью. Едва ли точно так же династические союзы вроде двукратного устройства браков между английской и испанской династиями в первой половине XVI в. можно объяснить если не прямо посредством, то, по крайней мере, в зависимости главным образом от попытки устроить мирное торговое общение между обеими нациями343. Ho есть и несомненные факты влияния меркантилизма на внешние войны. В Голландской республике политическое господство перешло к купеческой аристократии, которая последовательно вела меркантилистическую политику, крайне невыгодную для английской торговли. Голландия образовала громадный коммерческий флот, обслуживавший международную торговлю, и, беря на себя перевозку товаров, назначала за это какие ей было угодно цены и таким образом обогащалась на чужой счет. В эпоху первой Английской революции Долгий парламент, желая освободить английскую торговлю от дани голландским мореходам, издал в 1651 г. составленный в меркантилистическом духе «навигационный акт», который разрешал ввоз в Англию товаров лишь на английских судах или на судах стран, эти товары производивших. Этот торговый закон, направленный против Голландии, занимавшейся перевозкой чужих товаров, привел к войне, из которой победительницей вышла Англия. То была первая чисто меркантилистическая война, но после падения в Англии республики два последние Стюарта, желая нравиться поддерживавшему их Людовику XIV, допустили в Англию в большом количестве ввоз французских товаров, хотя ввоз английских во Францию был запрещен Кольбером,— пример убыточной торговой политики из-за политического расчета344. Через полтора десятка лет после навигационного акта, в 1667 г., Кольбер во Франции издал свой таможенный тариф, о значении которого сказано было выше3. Целью его, как и английского навигационного акта, было нанести вред голландскому торговому соперничеству. В свою очередь Голландия стала также вредить Франции, организуя против нее европейские коалиции, тем более что стремление Людовика XIV захватить Бельгию345 и в политическом отношении очень тревожило голландцев. В политической распре Франции и Голландии во второй половине XVIII в. несомненную роль, кроме причин политических и отчасти религиозных, играли торговые интересы обеих стран. Когда после изгнания из Англии Стюартов голландский штатгальтер сделался английским королем под именем Вильгельма III, ввоз французских товаров в Англию был запрещен. После этого английская политика поставила своей задачей разрушить во Франции дело Кольбера, создавшего торговое преобладание монархии Бурбонов, оставившего ей после себя большой флот и толкнувшего ее на путь колониальных предприятий. Вся внутренняя и внешняя политика Людовика XIV только помогала англичанам. Кольбер во время своего управления достиг значительного перевеса доходов над расходами, что сделало Францию самым сильным государством в Европе, но Людовик XIV расточил все сбережения на придворную роскошь и на свои военные предприятия, в конце которых потерял флот, вынужден был уменьшить свои военные силы, расстроил торговлю и привел государственное хозяйство в самое бедственное состояние. Последним из внешних предприятий Людовика XIV была война за испанское наследство346, в которой приняли деятельное участие Голландия и Англия, хлопотавшие о приобретении новых колоний и выгод в морской торговле. По Утрехтскому миру Англия приобрела, между прочим, исключительное право торговли неграми, которые вывозились из Африки в испанские и португальские колонии. С этого момента начинается океаническое господство и колониальное могущество Англии. С этого же времени начинается и безраздельное господство в Англии меркантилизма, выгоды от которого извлекала для себя не королевская власть, как на материке, а правящие классы. В XVIII в. Англия, как известно, выбила Францию из колоний: одной из причин слабости французов в колониях было то, что и за океаном Франция насаждала свои бюрократические, клери кальные и феодальные порядки. В середине XVII в. меркантилизм вознес монархию Бурбонов на значительную высоту, в середине XVIII ст. эта монархия была выбита, благодаря абсолютизму, из сзоих внешних позиций, и выгодными сторонами меркантилистической политики стала пользоваться главным образом Англия. Французский абсолютизм оказался неприспособленным к требованиям времени вследствие своей связи со старым феодально-аристократическим строем и вследствие своей косности.