<<
>>

Глава XIX ПРОСВЕЩЕННЫЙ АБСОЛЮТИЗМ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII в

. Общая идея просвещенного абсолютизма и ее теоретическое развитие в древности.— Светский характер абсолютизма эпохи Ренессанса и вероисповедный абсолютизм времен Реформации, католической реакции и религиозных войн.— Рационалистическое просвещение и влияние его на абсолютизм.— Сторонники просвещенного абсолютизма в литературе.— Общая программа и тактика просвещенных деспотов.— Административные, судебные и финансовые их реформы.— Просвещенный абсолютизм и католическая церковь.— Уничтожение ордена иезуитов.— Церковная политика южнороманских государств в середине XVIII в.— «Иозефинизм».— Сословный строй и просвещенный абсолютизм.— Клерикально-феодальная оппозиция просвещенному абсолютизму — Просвещенный абсолютизм, общее благо и права личности Вторая половина XVIII в.
называется эпохой «просвещенного» (или «просветительного») абсолютизма (или деспотизма) — der aufgeklarte Absolutismus, Ie d6spotisme ёсЫгё. Когда употребляют этот термин, получивший в науке такое же право гражданства (хотя бы некоторыми и оспариваемое), как Ренессанс, гуманизм, Реформация или Просвещение (Aufklarung, последний термин для специального обозначения умственного движения XVIII в.), то обыкновенно имеют в виду именно вторую половину XVIII в., время таких государей, как Фридрих II в Пруссии, Иосиф II в Австрии, Екатерина II в России, или таких министров-реформаторов. какими были Аранда в Испании, Помбаль в Португалии, Ta- нуччи в Неаполе, Шуазель и Тюрго во Франции, Струензе в Дании. Все эти современники, носители или представители абсолютной верховной власти, находились под большим или меньшим влиянием просветительных идей своего времени и действовали в большем или меньшем согласии с этими идеями Просвещения и прославились опять-таки большей или меньшей преобразовательной деятельностью в прогрессивном направлении. Они были в дружбе с философами Просвещения, а последние нередко возлагали на них все свои прогрессивные надежды.
Ho термин, о котором идет речь, может употребляться и на самом деле употребляется также в более общем смысле пользования неограниченной властью, руководимого разумом и отличающегося стремлением к высоким целям улучшения государственного и общественного быта, достижения народного блага и т. п. В таком, более широком значении термина его применяют и к деятельности например, Петра Великого, и к первой половине царствования Александра I, и к эпохе Великих реформ Александра II и т.п.432, т.е. к историческим явлениям, взятым вне второй половины XVIII в., но тогда можно распространять употребление термина и на историю античного мира, когда, положим, приходится характеризовать царствование Марка Аврелия. Мало того, сама идея просвещенного абсолютизма, в чистом своем виде, зародилась еще в античном мире. Излагая общую историю абсолютизма, в начале настоящей книги, я уже имел случай отметить те политические трактаты на греческом и латинском языках,— начиная с IV в. до P. X. и кончая II в. по P. X.,— которые заключали в себе идеализацию монархии, как власти, руководящейся велениями разума и доблести, осуществляющей поэтому общее благо и господствующей, таким образом, над государством, чтобы, однако, только ему служить433. Общие историки и специально историки политических учений древности нередко обозначают все подобные пожелания как просвещенный абсолютизм, и нет сомнения в том, что в попытках примирительного сочетания абсолютизма с естественным правом, о которых говорилось в предыдущей главе1, слышатся отголоски аналогичных идей античного мира. И в греческом, и в римском своем развитии идея просвещенного абсолютизма есть, прежде всего, идея рационалистическая, без специально религиозного обоснования, идея, следовательно, светская, и в этом смысле о просвещенном абсолютизме никоим образом нельзя говорить, когда политика абсолютной монархии принимает вероисповедный характер. Далее, просвещенный абсолютизм в теории исходил из той мысли, что государь есть не господин и не собственник государства, а его слуга, осуществляющий только известную публичную функцию, следуя при этом велениям разума, не по личной прихоти и не для личных целей, но в таком случае и по этой как раз причине Людовик XIV тоже не подойдет под мерку «просвещенного деспота», несмотря на все свое «покровительство наукам и искусствам».
Самое же главное — это то, что просвещенный абсолютизм видел весь свой raison d’etre в осуществлении общего блага, требовавшего уничтожения всех недостатков и несправедливостей существующего строя, хотя бы на их стороне были и общественные традиции, и историческое право, и положительные законы: это — абсолютизм прогрессивный, реформирующий. До середины XVIII в. абсолютизм, находившийся в союзе с духовенством и дворянством, держался в культурных и социальных вопросах строго консервативной политики. Эпоха религиозной Реформации и католической реакции придала абсолютизму резко вероисповедный характер, отличавший его от более светского абсолютизма гуманистической эпохи. При таких государях, как Филипп II, Фердинанд II и Фердинанд III, Максимилиан Баварский, вплоть до Людовика XIV и Якова II Стюарта, власть отдает себя защите католицизма во что бы то ни стало, что заставляло некоторых протестантских правителей представлять собой нарочитых защитников протестантизма, каковыми выступили английская королева Елизавета, шведский король Густав Адольф, английский лорд-протектор Кромвель, голландский штатгальтер Вильгельм Оранский (будущий король Англии Вильгельм III). Религиозный раскол XVI в. резко разделил государства Западной Европы на две категории, и в каждой из них абсолютизм получал конфессиональную окраску. В протестантских странах государи сделались главами местных церквей, в католических состоялся тесный союз между церковью и государством. В середине XVIII в. государство эмансипируется от узко вероисповедных влияний и возвращается к традициям гуманистической эпохи. В истории культурного развития Запада за эпохой светского гуманизма следовала эпоха религиозных исканий и преобразований, споров и междоусобий, и только в XVIII ст. светский гуманизм возродился в рационалистической просветительной философии, порвавшей связи с конфессиональ- ностью времен Реформации и реакции. Авторитеты веры заменились авторитетом разума и стремление согласовать свое поведение с волей Божией — стремлением согласовать его с естественным правом, с велениями природы.
Мы знаем, что у Людовика XIV и у Фридриха II сама монархия обусловливалась не одинаково: у первого — на божественном праве, у второго — на праве естественном1. Рационализм философии XVIII в. стал сказываться на общем течении и государственных дел. Фридрих II был сам философом в духе рационализма XVIII в., и к этому была близка и Екатерина II. Оба они состояли в приятельских отношениях и переписывались с корифеями просветительной философии. Вольтер одно время у Фридриха II жил; Дидро приезжал к Екатерине II; Д’Аламбе- ра приглашали и в Берлин в президенты королевской академии, и в Петербург, в наставники к наследнику престола. Иосиф II в бытность в Париже познакомился со многими писателями. Подобных фактов можно было бы набрать очень много, не упоминая, например, о том, что Екатерина II писала свой «Наказ» под сильным влиянием Монтескье,— факт, не имеющий аналогий, но указывающий на то, что абсолю тизм XVIII в. не отгораживал себя непроницаемыми перегородками от «вольнодумцев», сочинения которых на родине иногда сжигались рукой палача. Это общение с националистической философией и составляет характерную черту просвещенного абсолютизма. Если не сами государи следовали идеям века, то их министры, а в лице министра Людовика XVI Тюрго мы прямо имеем дело с философом-экономи- стом во главе управления государством. Экономическая школа физиократов нашла рьяного последователя в лице баденского маркграфа, который готов был даже делать в своем княжестве физиократические опыты. He нужно, конечно, думать, что вся внутренняя политика просвещенных деспотов второй половины XVIII в. получала свои внушения от писателей: многое в этой политике стояло в противоречии с тем, к чему стремились писатели, особенно такие, как конституционалист Монтескье, республиканец Руссо и другие, с которыми Фридрих II готов был полемизировать, с другой же стороны, у абсолютизма были свои политические интересы и традиции, которые заставляли их поступать так или иначе, отнюдь не теории писателей. Часто для совпадения пожеланий философов с действиями государей должно искать более глубоких объяснений, чем непосредственное влияние одних на других.
И рационализм философии, и абсолютизм королей,— когда последний был сам собой и исключительно проводил в жизнь идею государства,— были одинаково враждебны традициям, не оправдываемым разумом и общим благом, одинаково враждебны божественному праву, на которое ссылалась церковь, и историческому праву, которым защищало свои привилегии дворянство. Государство тоже могло быть понимаемо рационалистически, отвлеченно, без его исторически возникших национальных, конфессиональных и бытовых (в частности, сословных) осложнений, и представители такого понимания государства готовы были подчас действовать столь же революционно, как действовали потом французские государственные люди от имени суверенного народа. Между просвещенным абсолютизмом и Французской революцией есть известное внутреннее родство, столь же близкое в известных отношениях, какое было между монар хическими и народными реформациями XVI в. Правда, революция осудила абсолютизм королей во имя идеи народовластия, но по отношению к католицизму и духовенству, к феодализму и дворянству она только еще резче стала проводить политику, которой держались в обоих отношениях те или другие представители просвещенного абсолютизма. Последний имел и своих идеологов в литературе, среди самих же писателей просветительной эпохи. Самым крупным представителем основной идеи просвещенного абсолютизма среди них был именно Вольтер, «патриарх философов», как его называли, выразитель целого направления, окрещенного его именем («вольтерьянство»), постоянный корреспондент и одно время гость Фридриха II, состоявший и в переписке с Екатериной II, пользовавшийся почетом и влиянием и у некоторых министров. Великий боец за духовную свободу, теоретически весьма сочувствовавший английской конституции, «связывающей руки королю для делания зла и развязывающей их на добро», на практике он стоял за неограниченную монархическую власть, лишь бы она была за «просвещение» и «терпимость». Главное, к чему он стремился, по собственным его словам, это не такой переворот, какой был во времена Лютера и Кальвина, а другой — именно переворот в умах людей, призванных к тому, чтобы управлять народами.
Политическим идеалом Вольтера был союз монархов и философов, ибо он находил, что у тех и других один и тот же враг, и враг этот — духовенство, священники, которые так часто восставали против государей, между тем как философы всегда жили с государями в мире и согласии. В том уважении, с каким относились к Вольтеру государи и министры, он видел залог того, что государство, управляемое неограниченной властью, при торжестве разума и терпимости, сделается главным органом того преобразования жизни, которое составляло сущность всех его, довольно-таки умеренных для нашего времени желаний — веротерпимости, ограничения законодательной власти церкви, подчинения духовенства государству, уничтожения духовных судов и церковной десятины, отмены серважа, равенства всех перед законом, всеобщей обязанности платить налоги, единства зако нов, мер и веса и т. п.: все это, по его мнению, могло быть получено только сверху. Один из деятелей Французской революции, Кондорсе, написавший биографию Вольтера, защищал его от обвинения «в слишком большой любви к единоличному правлению» тем, что его «никогда не обманывали ни французская магистратура, ни шведские и польские дворяне, называвшие свободой иго, под которым они хотели давить народ». «Вместо того,— опять приводим мнение Кондорсе,— чтобы объявить войну деспотизму прежде, чем разум сделается достаточно сильным, и призывать народы к свободе прежде, чем они ее узнают и полюбят», философ должен был «указать как им, так и их владыкам на злоупотребления, в уничтожении которых одинаково заинтересованы и повелевающие, и повинующиеся». К народу, к «непросвещенной черни», у Вольтера было только презрение и недоверие: «когда чернь начинает рассуждать, все потеряно», и для ее же собственного блага нужно, чтобы ею управляли просвещенные государи434. Во Франции власть менее всего готова была следовать советам Вольтера, но когда в начале своего царствования Людовик XVI призвал на пост министра Тюрго, тоже «философа», Вольтер возликовал по поводу того, что «царственная философия (l’auguste philosophie), которую так долго преследовали, начала диктовать свои торжествующие законы». Торжество, как известно, не было продолжительным, и когда, через два года после отставки Тюрго, Вольтер посетил его в Париже, то готов был целовать руку, собиравшуюся осчастливить Францию. И не один Вольтер так уповал на абсолютизм. Идея союза неограниченной королевской власти с просвещением века была весьма популярной, и около 1705 г. другой видный представитель этого просвещения, Дидро, писал, что в Европе, пожалуй, не было уже ни одного монарха, который вместе с тем не был бы философом. Сам Дидро не может быть, однако, причисленным к защитникам просвещенного абсолютизма. Его знаменитая энциклопедия заключала в себе нема ло резкостей против королей и против тирании, но и он не прочь был давать советы государям, от которых зависело проводить их в жизнь. Известно, например, что по зову Екатерины II он приезжал в Петербург. «Если бы,— рассказывала потом императрица,— я послушалась Дидро, мне пришлось бы все перевернуть в моей империи вверх дном, пришлось бы совершенно преобразовать законодательство, администрацию, финансы, дабы очистить место для невозможных теорий». Сами нападки энциклопедистов на королей часто объясняются только тем, что последние не следовали разуму и терпимости, а не тем, что они являлись носителями произвольной и безответственной власти; это отчасти можно сказать и о «Системе природы» Гольбаха, против которой полемизировал Фридрих II435. Часто это было только напоминанием государям об их обязанностях, как характеризовал свою деятельность Рэйналь, автор «Философской истории обеих Индий», в которой тоже кое-что сильно не понравилось Фридриху II. Даже самый революционный писатель XVIII в., по значению его сочинений, Руссо, «враг королей», не прочь был обещать Фридриху II «умереть у подножия его трона», если он «даст наконец счастье народу в своем государстве и сделается его отцом». Настоящей представительницей идеи просвещенного абсолютизма во французской литературе XVIII в. сделалась школа экономистов-физиократов, основанная придворным врачом при Людовике XV, Кенэ. «Физиократия» была, как мы знаем436, своего рода применением к хозяйственной жизни общества понятия «естественного права». Физиократы рекомендовали предоставить народное хозяйство его естественному течению,— чем требовалась отмена феодальных и цеховых стеснений и правительственной регламентации,— и настаивали на том, что лишь сельское хозяйство, в котором человек имеет непосредственное дело с природой, дает чистый доход, так что это была полнейшая противоположность меркантилизму, подчинявшему хозяйственную жизнь опеке государства. Ho свою систему, свой «Естественный и существенный порядок политических обществ» (как названо главное сочинение физиократа Мерсье де ля Ривьера) физиократы думали осуществить, опираясь исключительно на неограниченную королевскую власть, стоя в политике уже всецело на точке зрения просвещенного абсолютизма. Еще основатель школы, Кенэ, для реализации своей экономической системы требовал полного единства и безусловного господства верховной власти, возвышающейся во имя общего блага над противоположными интересами частных лиц437. Только что упомянутый Мерсье де ля Ривьер в своем «Ordre naturel et es- sentiel des societes politiques» развивал ту мысль, что «закономерный деспотизм» (le despotisme legal), как он выражался, один в состоянии осуществить общее благо, установив естественный порядок общества. Он нападал на учение о разделении и равновесии властей, или о политических противовесах («контрфорсах») так: если основы хорошего правления для власти очевидны и она захочет поступать сообразно с ними на благо общества, то противовесы могут лишь помешать ей в этом деле, и наоборот, в этих противовесах нет надобности, раз основы хорошего правления остаются неизвестными для власти, так что напрасно из боязни, что правитель может быть невежественным, ему противопоставляют людей, едва умеющих управлять самими собой438. Физиократия, особенно увлекшая одного из немецких государей (маркграфа баденского Карла Фридриха) и его министра (Шлеттвейна), дала и Франции на короткое время (1774—1776) замечательного министра-реформатора Тюрго, бывшего уверенным в том, что если бы «ему на пять лет дали деспотизм, то он сделал бы Францию счастливой». Некоторые историки даже ставили вопрос, была ли бы во Франции нужна и даже возможна революция, если бы Тюрго позволили осуществить его план реформ, который он стремился осуществить. Это был и крупный теоретик в области политической экономии, и крупный практический деятель, превосходный администратор, допускавший даже известную самодеятельность общества в делах раскладки налогов, местного хозяйства, общественной благотворительности, но и он в конце концов стоял в политике на точке зрения, общей всем физиократам. Предлагая Людовику XVI целый план административной реформы, он в своем мемуаре, содержавшем этот план, указывал на то, что во Франции нация не имеет надлежащего устройства и что ее нужно организовать для управления по-новому439. При правильном устройстве, писал он королю, «Вы могли бы управлять подобно Богу на основании общих законов, если бы составные части Вашей державы имели правильную организацию и определенные взаимоотношения... Поскольку Ваше Величество не будете отступать от справедливости, Вы можете смотреть на себя как на неограниченного законодателя (tegislateur absolu) и рассчитывать на свою добрую нацию в исполнении Ваших приказаний». Это была настоящая точка зрения просвещенного абсолютизма, и министр-реформатор сулил своему государю обожание народа, удивление и уважение Европы, как, с другой стороны, пророчил в одном из своих писем к Людовику XVI судьбу английского короля Карла I, погибшего, как казалось Тюрго, «из-за своей слабости»440. В политике просвещенного абсолютизма нужно различать те идейные влияния, которые шли со стороны просвещения, и те реальные интересы, которые требовали реформ в учреждениях и законах, в администрации, суде, финансах, школьном деле и т. п.441 Просвещенный абсолютизм был, в сущности, одним из моментов государственного строительства абсолютной монархии вообще, в котором более отсталые страны старались догнать, например, Францию с ее более выработанной централизацией, с ее дальше ушедшим покровительством обрабатывающей промышленности и проч., и проч., как в этом можно убедиться из рассмотрения многих мероприятий Фридриха II или Иосифа И, уже рассматривавшихся в разных главах настоящей книги442. Просвещенный абсолютизм не отказывался от полноты власти, но больше основывал ее на естественном праве и идее общего блага, чем на божественном происхождении и религиозном служении. Он отнюдь не отказывался от традиций полицейского государства и, скорее, даже усугублял требования этой системы. Это была та же возведенная на степень основного принципа государственность, в жертву которой приносилось все, на что только власть могла распространить свои веления. Проводя свои административные, судебные и финансовые реформы, просвещенные деспоты думали лишь о правах и об интересах государства, о подчинении центральной власти всего областного управления, об организации суда на государственном начале, о возможно лучшем наполнении государственной казны и т. п., и если они вступались, например, за крестьян и защищали их от помещичьей эксплуатации, то и тут на первом плане стояли не соображения гуманности или справедливости, а интересы казны: как-никак, крестьяне были главными плательщиками налогов, и в интересах государства было позаботиться о том, чтобы не все же у крестьян отбиралось помещиками в свою пользу, чтобы и на долю казны что-либо все-таки оставалось. Фискальным и бюрократическим характером отличаются поэтому все главные финансовые и административные преобразования просвещенного абсолютизма; в этом отношении одинаково шли вперед по заветам своих предшественников и прусский «король-фило- соф», и даже «революционер на троне», его австрийский современник. Если чем-либо особенно резко отличался просвещенный абсолютизм Иосифа II и других правителей эпохи от абсолютизма всех Габсбургов и большинства Бурбонов, так это своим отношением к католицизму и к сословным привилегиям дворянства. Мы видели, что, сломив политическую силу духовенства и дворянства, абсолютная монархия взяла на себя задачу охраны их культурного и социального преобладания в национальной жизни1. Просвещенный абсолютизм был разрывом с такой политикой, ибо государство хотело теперь само пользоваться многим из того, что доставалось на долю церкви и аристократии. Кроме того, в тех странах, где католическая реакция с особенной силой утвердила культурное и социальное преобладание клира, последний делался опасным государственной власти и в политическом отношении своими материальными средствами, своим влиянием на массы. Во второй половине XVIII в. возобновилась борьба церкви с государством, о которой не слышно было в общем более двух веков, но католические правители этой эпохи во многих отношениях думали только о том, чтобы, не меняя догматов и обрядов, достигнуть тех же самых выгод, какие для государственной власти представлял собой протестантизм. Одним из главных результатов просвещенного абсолютизма в церковной сфере было падение ордена иезуитов, этого орудия католической реакции с ее теократическими и клерикальными стремлениями и с ее ненавистью к свободной умственной деятельности в областях науки, образования и литературы. Ордену был нанесен удар абсолютизмом, отстаивавшим начала государственности, при деятельной моральной поддержке со стороны представителей рационалистического просвещения. Известно, что прежде всего, именно в 1759 г., иезуиты были изгнаны (с конфискацией их иму- ществ) по инициативе министра Помбаля из Португалии, по том (в 1764 г.) из Франции в министерство Шуазеля, через три года (1767) — из Испании при Аранде и из Неаполя при Тануччи, а в 1768 г. из Пармы по настоянию министра дю Тилло. Когда вскоре после этого умер папа Климент XIII, названные государства по взаимному соглашению добились избрания на папский престол, под именем Климента XIV, прелата, который обещал изменить всю прежнюю политику папства относительно светской власти, и через три года после начала своего понтификата (в 1773 г.) новый папа посредством бреве «Господь и Искупитель» (Dominus ас Redemptor) объявил орден иезуитов распущенным. Так после 233-летне- го существования окончила свои дни эта организация по настоянию католических государей, носивших почетные титулы «благовернейшего» (fidelissimus, в Португалии), «христианнейшего» (christianissimus, во Франции) и специально «католического» (catholicus, в Испании), и только «схизма- тичка» Екатерина II да «еретик» Фридрих II, которые могли не повиноваться папскому приказанию, позволили иезуитам существовать по чисто политическим соображениям в католической Силезии и сильно окатоличенной Белоруссии, двух новоприобретенных ими провинциях. Характерно и то, что последовательное изгнание иезуитов из Португалии, Франции, Испании, Неаполя и Пармы произошло на протяжении менее чем десяти лет и что в данном случае действовал не только «заразительный» пример, но и прямая солидарность. За исключением Португалии, во всех остальных из названных государств царствовали Бурбоны, между которыми с 1761 г. существовал специальный «фамильный договор»443: вся жизненность его и проявилась в той солидарности, с какой действовали посланники бурбонских дворов в Риме перед избранием папы, уничтожившего орден иезуитов. Один историк так и озаглавил рассказ об уничтожении ордена иезуитов: «Заговор Бурбонов против иезуитов»444. Эта солидарность проявилась еще в одном эпизоде той эпохи: герцогство Парма, считавшееся папским леном, вызвало против себя неудовольствие курии, и герцогу даже грозили отлучением от цер кви; тогда (это было в середине 60-х гг.) французское правительство заняло вкрапленные во французскую территорию папские владения (город Авиньон и графство Венессен), а неаполитанское — такие же папские владения внутри своей территории (Беневент и Понтекорво), удержав их за собой до 1773 г., когда был уничтожен орден иезуитов. В деле уничтожения «Общества Иисуса» фамильная политика династии Бурбонов могла получить такое направление лишь потому, что каждое из их государств, подобно Португалии, и как это могло бы случиться в Австрии, царствуй там в это время не Мария-Терезия, а Иосиф II, само находило нужным покончить с могущественной организацией, бывшей, с одной стороны, как бы государством в государстве, с другой — своего рода международным заговором против всех правительств. В Португалии иезуиты занимали высшие государственные должности, держали в своих руках все народное образование, стояли во главе промышленных и торговых предприятий, владели двумя колониальными областями (Парагваем и Уругваем), а когда были недовольны правительством, то возмущали против него народные массы. Во Франции иезуиты тоже были весьма влиятельны при дворе и в обществе и в некоторых случаях не хотели подчиняться законам государства, говоря, что у них есть свои. Когда Людовик XV, под влиянием своей метрессы, г-жи де Помпадур, и под давлением общественного мнения перестал покровительствовать иезуитам и у их генерала в Риме было потребовано изменение кое- чего в уставах ордена, на это был дан гордый ответ: «Sint, ut sunt, aut non sint» (пусть остаются такими, какими есть, или пусть совсем их не будет). В Испании делалось то же самое, что и в Португалии — вплоть до подготовки иезуитами народных волнений и руководства ими; как политически опасны были иезуиты правительству, видно из того, что приготовления к их изгнанию держались в строжайшей тайне, соответственные распоряжения были приведены в исполнение повсеместно в один и тот же день, заставши иезуитов врасплох, и лишь после нанесенного удара вышел королевский указ об отмене ордена во всех владениях Испании. Прибавим, что в способах борьбы, к каким прибегал абсолютизм, уничтожая орден иезуитов, обнаруживались те же произвол власти, пренебрежение к праву и жестокость, с какими полвека спустя в тех же странах правительство действовало против либералов. Особенно резкой была расправа с иезуитами в Португалии, где пущены были в ход тюремные заключения, конфискации, пытки и казни. Ho изгнание иезуитов было только эпизодом в общей истории отношений просвещенного абсолютизма к католической церкви. Это было возобновление старой борьбы светской власти с папством, клиром и монашеством за интересы государства и попутно общества, равно как началом борьбы за народное образование, которое в интересах самого же государства нужно было вырвать из рук духовенства. Помбаль в Португалии, несмотря на все благочестие короля (Иосифа Эммануила), своими мерами против господства церкви довел дело до формального разрыва с папской курией, продолжавшегося целое десятилетие, так что поднимался даже вопрос о сущности главенства папства и о том, нельзя ли было бы эту власть заменить чисто местной духовной властью. Мы видели также, какой конфликт произошел с папской властью в Парме и из-за Пармы. О натянутых отношениях между папством и императором Иосифом II речь будет идти впереди. Практике соответствовала и теория. Представители просвещения XVIII в., враждебные католицизму, стояли на точке зрения подчинения религии государству1. Ученые канонисты эпохи подобным же образом разрешали спорные вопросы церковно-политических отношений в пользу преобладания светской власти. Таков был юрист Ta- нуччи. Сначала он был профессором государственного права в Пизанском университете, отстаивавшим права абсолютной монархии против клерикально-аристократических притязаний, потом сделался министром в Неаполитанском королевстве при Карле III (1734—1759) и сыне его Фердинанде IV, в малолетство которого занимал должность регента. Его значение — в том, что вся его политика по отношению к церкви диктовалась чисто теоретическими, принципиальными сооб ражениями. Собственно говоря, им даже и начат был поход просвещенного абсолютизма против церковной власти и влияния духовенства. Его первый государь, Карл III, в 1759 г. променявший неаполитанский престол на испанский, и в новом своем королевстве приблизил к себе министров (Аранду и Кампоманеса), разделявших те же идеи. Особенно же влиятельным теоретиком главенства государства был уже известный нам Феброний445. Например, составляя свое опровержение на папское бреве против герцога Пармского, испанский министр Кампоманес пользовался именно его книгой, и на его же учение опирался Иосиф II, производя свои церковные реформы. Однородность мер, одновременно принимавшихся против церковного господства в Неаполе, в Португалии, в Испании, в Парме, а позднее и в монархии Габсбургов, указывает на то, что тут была известная система, более или менее выдержанный принцип. He рассматривая истории этих мер в отдельных южно-романских странах446, отметим те, которые встречаются в большей части названных государств, независимо от того, принимались ли они по соглашению с папской властью447 или (что случалось чаще) односторонними распоряжениями правительства. Этими мерами были: объявление недействительными папских булл, не получивших королевского утверждения; ограничение церковной юрисдикции и постановка ее под контроль государства; запрещение духовной власти наказывать королевских чиновников за исполнение ими правительственных повелений; уничтожение или подчинение государству священной инквизиции; переход духовной цензуры под правительственный контроль и даже отдача под светскую цензуру духовных сочинений; ограничение числа духовных и монашествующих лиц; положение предела росту церковного землевладения и обложение последнего податями; подчинение монастырей полицейскому надзору и закрытие многих из них с отобранием их иму- ществ в казну; лишение духовенства прежней монополии в деле народного образования. Все эти меры впоследствии были повторены в габсбургской монархии Иосифом II, в данном случае явившемся настоящим «революционером на троне». Направление, которое приняла политика Иосифа II по отношению к папству, клиру и монашеству, получила даже название «иозефинизма» и под этой кличкой сделалась предметом особенно ярых нападений со стороны как правоверно настроенных современников, так и позднейших католических историков, всячески порицавших церковную политику Иосифа II. Подобно тому, как Ta- нуччи в Неаполе, Помбаль в Португалии, Аранда и Кампоманес в Испании резко порывали с прежней реакционно-клери- кальной политикой своих правительств, так и Иосиф II являлся настоящим новатором в архикатолической Австрии, сколько бы частных мер в пользу государства и ни принималось при его матери, благочестивой католичке Марии-Тере- зии. Современники «иозефинизма» и позднейшие историки различным образом определяли источник церковных реформ Иосифа, но, в сущности, это было характерное для всей деятельности Иосифа II стремление во всем и везде превыше всего поставить государственную власть, и в этом смысле далеко не правы были авторы бельгийских памфлетов против его мероприятий, обвинявшие его не более не менее, как в желании установить в Австрии английскую супрематию. Он сильно суживал права духовной власти, стараясь, наоборот, всячески расширить права власти светской — в церковных же делах. Во время знаменитого путешествия папы в Вену Иосиф II известил его, что «слышит внутренний голос, который громко повелевает ему, как законодателю и защитнику церкви, поступать так, а не иначе. Голос этот,— заявлял он папе,— при помощи свыше и при моих честных, здравых намерениях не может повести меня по ложному пути». Он одинаково был и против церковного собора епископов, потому что это только сплотило бы их и подняло бы их корпоративный дух, который был всегда неприятен абсолютизму, а это, в свою очередь, могло бы лишь привести их, епископов, к заявлениям, несогласным с «разумными и пристойными прин ципами». Известно, что первые же мероприятия Иосифа II и приписывавшиеся ему намерения до такой степени встревожили папу Пия VI, что когда не помогли дипломатические увещания, он сам, в 1782 г., приехал в Вену, хотя и это не помогло. В следующем году император отдал папе визит в Риме, как бы только для того, чтобы настоять еще на некоторых уступках со стороны курии. Сущность иозефинизма сводилась I) к установлению большей независимости габсбургской монархии от Рима и 2) к ослаблению силы местного духовенства с прямым даже подчинением его государству, что соединялось еще 3) с непосредственным вмешательством светской власти в чисто религиозную сферу. В последнем отношении Иосиф II, объявивший веротерпимость в своем государстве, но, как мы в своем месте видели1, плохо понимавший принцип свободы совести, шел прямо по стопам протестантских государей XVI в., своей властью реформировавших культ, когда он своей собственной властью уничтожал казавшиеся ему лишними праздники, отменял те или другие крестные ходы, удалял из церквей тоже, по его мнению, излишние иконы, статуи и украшения, упрощал богослужение или вводил новый требник с гимнами протестантского характера, изменял обряд погребения и т. п.: он совершенно не считался с тем, что все это — чисто церковные дела и что уважение к совести католических подданных требовало бы с его стороны более осторожного обращения с такими вещами. Духовенство, враждебное иозефинизму, немало извлекло выгод для своей агитации в народе против Иосифа II из его реформаторского рвения. В остальном Иосиф II следовал примеру южно-романских католических правительств середины века. Им запрещено было публиковать папские буллы без правительственного одобрения, и некоторые прежние буллы были объявлены недействительными. В епископской присяге верность императору была поставлена выше верности папе. Диспенсацион- ная власть габсбургских епископов была расширена на счет папской, и монахи были освобождены от исключительной власти генералов, живших в Риме. Вместо Рима знатная молодежь должна была получать богословское образование в одном из городов габсбургской Ломбардии448. Всем этим ослаблялись власть и влияние Рима, но и власть и влияние духовенства внутри своей монархии Иосиф II тоже стремился всячески ослабить. К монашеству Иосиф II относился с настоящей ненавистью. Это была, под управлением генералов, живших в Риме, опасная для государства сила, а кроме того, монахи были люди бесполезные и даже вредные в экономическом и культурном смыслах: к этим двум мотивам и сводится нерасположение Иосифа II к монастырям, если не прибавить еще третьего мотива, заключавшегося в желании поживиться ради «общего блага» монастырскими имуществами. Монахов он нередко называл факирами, людьми, ничего не производящими, но много потребляющими, врагами человеческого разума. Во владениях Иосифа II была масса монастырей, и он стал их упразднять целыми десятками, чуть не сотнями, секуляризируя их имущества, обращая и сами эти имущества, и доходы с них на нужды благотворительности, народного просвещения и вообще на разные государственные потребности. Гонению подверглись и религиозные братства, которые все, в количестве 642, были упразднены, так как в них найдено было «множество вредных для государства злоупотреблений и беспорядков». Наконец, школа и цензура Иосифом II тоже были отняты у духовенства449. Особенно и тут император был против монахов, «перед бритыми головами которых,— как он выражался,— простонародье становится на колени и которые господствуют над умами граждан с такой силой, как никто никогда не влиял еще на душу человека». Иосиф II стремился к тому, чтобы главное место в церкви заняло, вместо монашества, «секулярное» духовенство, но под условием полной преданности государству. По его плану священники должны были превратиться, в сущности, в подобие государственных чиновников особого бюрократического ведомства, ведавшего религиозный культ. Ходили даже слу хи, будто правительство намеревалось отменить целибат духовенства, и Иосифу II пришлось особым гофдекретом объявить, что все это неправда. В числе требований, которые предъявлялись кандидатам на священнические места, значились, между прочим, «просвещенный ум» и «ревность к распространению целесообразного просвещения» (для «устранения вредных предрассудков»), «хорошее знакомство с высочайшими повелениями» и «одобрительное отношение к церковным и политическим мероприятиям». В круг обязанностей духовного пастыря входило наставлять прихожан в исполнении обязанностей к Богу и монарху (gegen Gott und den Monarchen) и объявлять в церкви с необходимыми разъяснениями все правительственные распоряжения, хотя бы, например, они касались таких предметов, как ветеринария, а также рядом с метрическими записями вести и конскрипци- онные списки (по отбыванию рекрутчины) или доводить до сведения властей о случаях несправедливости помещиков по отношению к крестьянам. Вместе с тем священники, подобно всем чиновникам, должны были получать казенное жалованье, вместо десятины и платы за требы, и находиться под надзором не только своего духовного начальства, епископов, но и окружных комиссаров, которые следили за поведением духовенства и к которым прежде всего, в случае чего, прихожане должны были приносить жалобы. Светскому начальству было вменено в обязанность производить и ревизию богослужебных книг, дабы не было в обращении таких, где помещены были непризнанные государством буллы. Весьма естественно, что в светских делах священники, «как государственные граждане со всеми другими светскими согражданами» (als Staatsbtirgergleichanderenweltlichen Mitbtirgem), подлежали государственным судам. Таких чиновников духовного ведомства государство могло иметь, конечно, лишь под условием надлежащего направления духовной школы. Иосиф II закрыл «Германский коллегиум» в Риме и заменил его аналогичным «германо-венгерским» учреждением в Павии, где будущие клирики должны были воспитываться в духе широкой веротерпимости и изучать церковное право в таком его толковании, чтобы «ученики видели, в чем заключается сущность и где находятся гра ницы духовной власти, и какие злоупотребления и гибельные обычаи вкрались в церковь с течением времени», потому что только таким путем «легко будет сохранить мир и установить единение между церковью и государством». Старые духовные школы при епископских кафедрах (семинарии) и монастырях были закрыты, и на их место учреждены новые, где будущим клирикам внушалась мысль о том, «что церковь должна быть полезной государству», и сознательно устранялось все, что правительство называло ложным «благочестием» (Afterandacht), «ханжеством» (Andachtelei), «преувеличенной добродетельностью» (tibertriebene Tugend), а «паче всего всякое подобие аскетизма и монашества». Таково было отношение просвещенного абсолютизма к церкви. Когда под влиянием Французской революции просвещенный абсолютизм уступил место абсолютизму реакционному, отношение светской власти к духовенству сделалось иным и возобладала старая система, выражавшаяся словами: «союз алтаря и трона». Перейдем теперь к рассмотрению взаимных отношений просвещенного абсолютизма и сословного строя. Мирабо в своей книге «О прусской монархии», вышедшей в свет почти одновременно с кончиной Фридриха II, отмечает не раз социальный консерватизм короля-философа, его верность правилу «изменять поменьше», «оставлять все на прежних основаниях» (sur Ies bases qu’il avait trouvees ou posees). Совершенно верно говорит он, что и вообще «прусские короли не хотели задевать (choquer) дворян уничтожением крепостничества». Фридрих II, по его словам, «без сомнения, мог бы заставить всех крупных собственников своей страны освободить крестьян, но таким актом власти он не хотел отвратить дворянство, в котором нуждался для своей армии». И еще слова Мирабо: Фридрих II «не видел в свободе крестьянина великого средства, но если бы и видел, то многие соображения остановили бы его перед этим шагом, особенно в Померании, где столь много бедного дворянства: мог ли он рисковать оттолкнуть от себя (aliener) померанское дворянство, отнимая у него такое право?» «Этот великий монарх,— читаем мы еще и еще там же,— не пытался отменить барщину и крепостничество: без сомнения, он чувствовал, что подобный переворот (revolution) выходит за пределы всей его власти, всего его могущества, как бы велики они ни были». Какой в социальном отношении Фридрих II в 1740 г. принял Пруссию от своих предшественников, такой он и оставил ее в 1786 г. своим преемникам, такой же она и дожила до иен- ской катастрофы 1806 г., и только реформы Штейна и Гарден- берга450 нарушили характеризующий историю монархии Гоген- цоллернов социальный застой, сколько бы ни считалась эта монархия при Фридрихе II образцовым государством по своим административным, финансовым и военным учреждениям. Выработанное по его инициативе, но опубликованное лишь при его преемнике «Всеобщее земское право» Пруссии, несмотря на весь свой философский дух451, закрепляло сословное неравенство в наиболее резких его формах. За дворянством сохранялись все его социальные привилегии, бывшие своего рода вознаграждением за утрату им политического значения и за службу в армии, ибо оно поставляло офицеров, оплачивавшихся очень незначительным жалованьем и живших в значительной мере оброками с крестьян. Кроме того, король-философ, свободный от целой массы предрассудков, никак не мог отделаться от взгляда на дворян как на людей белой кости, высшей, так сказать, породы. Только дворянам, думал он, присущи чувство чести и настоящая храбрость, а потому лишь они и достойны были, по его мнению, занимать офицерские места. «Allgemeines Landrecht» одному дворянству открывало доступ к почетным должностям и к королевскому двору (дворянин был «hoffahig»), дозволяло приобретать так называемые рыцарские имения (Rittergiiter) с вотчинной полицией и юстицией, признало за его поместьями и другие привилегии (кроме изъятия от податей, уже ранее в Пруссии не существовавшего) и т. п., а чтобы дворяне не марали своего высокого звания, к немалому неудовольствию многих же из них, им запрещалось заниматься промышленностью и торговлей и вступать в неравные браки. Так при короле-философе, носителе идеи просвещенного абсолютизма, высоко стоял сословно-дворянский принцип в Пруссии, бывшей в то же время образцом бюрократического государства. И вот все-таки мы видим, что в нем чиновничество занимало только второй ранг: сравнительно с бюргерством оно находилось в привилегированном положении, но раз чиновник не был дворянином, доступ ко двору был для него закрыт, как и доступ к высоким должностям и к приобретению дворянских поместий. За дворянством и чиновничеством шло бюргерство или, вернее, высший его слой, состоявший из зажиточных и образованных семейств, самим законодательством выделявшийся из остального городского населения и обладавший сравнительно с ним кое-какими преимуществами, но в то же время бюргер, поступивший на военную или гражданскую службу, не мог рассчитывать на такое же повышение, как его товарищи из дворян. Самую низшую ступень социальной лестницы занимало крестьянство, в котором были разные категории, но на которое государство смотрело главным образом как на податную массу, нуждающуюся для блага государства в помещичьей и чиновничьей опеке. Крепостное состояние в Пруссии было уничтожено только в 1807 г. Правда, уже в упомянутом земском праве 1794 г. старый термин крепостничества (Leibeigenschaft) был заменен термином наследственного подданства (Erbunterthanigkeit), но эта словесная замена сущности дела не меняла, и в руках помещиков вместе с вотчинной полицией и юстицией оставались барщинный труд прикрепленных к земле крестьян, разные поборы и право палочной расправы. Правда, с самого начала XVlII в. прусские государи кое-что делали для крестьян своих доменов, освобождали их от крепостничества и создавали мелкую крестьянскую собственность, но дворяне не следовали примеру государя, да и чиновники, управлявшие королевскими доменами, не оказывались достаточно исполнительными по отношению к монаршей воле, требовавшей улучшения крестьянского быта. Чиновники сами являлись притеснителями народа, как будто, говорилось в одном указе короля-философа, крестьяне были их крепостными. Что помещики и чиновники очень часто совсем не повиновались королевской воле, видно из неоднократных запрещений при Фридрихе II так называемого «Legen’a», т.е. сноса крестьянских дворов и присоединения их наделов к барской земле за произвольно самим поме щиком устанавливаемое вознаграждение452. Несмотря на то, что местные чины в монархии Гогенцоллернов утратили всякое политическое значение, они все-таки могли тормозить правительственные начинания в крестьянских отношениях. В 1763 г. Фридрих II предписал померанской доманиальной и военной палате «абсолютно и без малейшего резонирования» освободить всех крепостных в деревнях королевских, помещичьих и принадлежавших городам, но местные чины заявили королю, что в провинции нет никакого крепостничества, а существует лишь «благодетельная и в высшей степени выгодная связь» (Verbindung) между крестьянами и землевладельцами, только и удерживающая население в стране (иначе будет Depeuplirung) и дозволяющая правильно поставлять рекрутов в армию Его Величества. Этот аргумент был настолько силен, что король издал в следующем году для Померании «крестьянский устав» (Bauernverordnung), где уже не видно и попытки что-либо изменить сколько-нибудь существенным образом453. Только в провинции, доставшейся Пруссии по первому разделу Польши, Фридрих II имел возможность значительно улучшить положение крестьянской массы и уничтожить, как он писал Вольтеру, царившее там рабство (esclavage). Гораздо более решительным, чем Фридрих II, в отрицательном отношении к сословным привилегиям оказался Иосиф II. В Австрии уже при Марии-Терезии, в силу государственной необходимости, старым сословным привилегиям были причинены кое-какие ущербы, хотя императрица лично была расположена к сохранению дворянских прав и преимуществ и — в антидворянских тенденциях Иосифа II усматривала лишь уничтожение значения знати под благовидным предлогом содействия народному благу. Мы знаем, что уже при ней были отменены или ослаблены многие стороны сословного самоуправления454, введены косвенные налоги, па- давшие и на дворян, и некоторые прямые, от коих не были/" изъяты и дворянские земли, допущены на гражданскую и военную службу недворяне и т. п. Иосиф II, прямо одержимый нерасположением к дворянским привилегиям, уже с особой охотой отменял в этом отношении многие остатки старины. В частности, в крестьянском деле при Марии-Терезии было вменено в обязанность окружным начальникам защищать крестьян от помещиков, принимались меры против обезземеления крестьян помещиками, и в особенности делались попытки ограничить барщину, доходившую иногда до шести дней в неделю. В начале 70-х гг. Мария-Терезия издала для отдельных областей монархии ряд указов о барщине, или так называемых «Robot und Urbarial-Patent’oB»455, ограничивавших обязательную работу крестьян тремя днями в неделю. Первый такой патент был издан для Чехии, дворянство которой протестовало, ссылаясь на то, что это противоречит коронационной присяге государыни, нарушает законные права собственности и поведет только к распущенности крестьянства и разорению дворянства. В свою очередь, крестьяне не верили в этот патент, считая его подложным, подлинный же скрытым помещиками; они даже начали прямо восставать. Поэтому в следующем патенте (для Моравии) уже подчеркивалось, что даруется облегчение лишь крестьянина, отнюдь не отмена повинностей. Крестьянские волнения в разных частях монархии особенно обращали на себя внимание императрицы, и она жаловалась, что ее министры, принадлежа сами к помещичьему классу, мало содействуют ей в улучшении положения крестьян. Иосиф II еще при жизни матери говорил, что только авторитет власти (Machtspruch) в состоянии положить конец крепостничеству. По вступлении на престол он издал ряд «патентов» (в 1781, 1782 и 1785 гг.), которыми улучшалось правовое положение крестьян вообще и даже прямо отменялось крепостничество. Венгерское дворянство протестовало, указывая на то, что крестьянская неволя была установлена в королевстве сеймовым постановлением 1514 г.456 и что, следовательно, государь своей единоличной властью не имел права отменять права дворян над крестьянами. Известно, что уничтожение крепостного права, совершенное Иосифом II, осталось только на бумаге вследствие начавшейся после его смерти реакции, заставившей его преемника взять назад многие реформы своего брата. Отменена была и его податная реформа, невыгодная для дворян. Дело в том, что государь-реформатор хотел привлечь к платежу налогов и дворян, как это уже было в некоторых странах. Однажды в разговоре с графом Хотэком, канцлером богемско-австрийской придворной канцелярии, защищавшим интересы дворянства, он сказал, что лучше заблаговременно уступить, чем ждать, когда крестьяне перестанут платить. Хотэк заметил ему на это, что крестьян можно заставить платить силой, и получил такой ответ, что сила находится на стороне народа: «Поверьте мне, что если мужик не захочет платить, все мы полетим долой» (sind wir alle pritsch, причем последнее слово по-чешски значит «прочь»). В конце концов Хотэк вышел в отставку, не желая подписывать указ, несправедливый, по его мнению, в отношении к дворянству. Иосиф II, мечтавший о замене большей части налогов одним, который падал бы на землю, как единственный источник дохода, находил, что не нужно делать никакого различия между разными категориями владельцев земли, будут ли то государство, церковь, господа или крестьяне457. С этой целью было даже приступлено в некоторых областях к генеральному межеванию и к составлению кадастра и учреждена (в 1785 г.) особая «придворная комиссия для регулирования налогов» (Steuer-Regulierung-Hof-Kommission), а через год реформа распространена на Венгрию. «Привилегии и прерогативы дворян,— сказано было в императорском указе,— в любой стране состоят не в том, чтобы быть избавленными от повинностей,— напротив того, в Англии и Голландии они платят больше других сословий,— а в том, чтобы самим иметь право налагать на себя государственные тяготы и показывать в этом отношении пример остальным. Свободу личности,— говорится далее,— следует отличать от свободы имущества; с экономической точки зрения дворяне в своих поместьях суть не что иное, как земледельцы, скотопромышленники и мясники; в городах они лишь обыватели и потребители; на дорогах и на перевозах — путешественники и пассажиры. Во всех этих случаях они должны быть поставлены на одну ногу с остальными обывателями и гражданами»458. Сословные привилегии ограничивались или отменялись деятелями просвещенного абсолютизма. Министры-реформаторы южно-романских стран вели борьбу не с одним духовенством. Помбаль принимал энергичные меры против расхищения дворянством доменов и против его насилий над народом. Тануччи подчинял дворянские суды королевским, даже прямо их отменял, а также брал сторону сельского населения в его поземельных спорах с феодальными землевладельцами. В Савойе Карл Эммануил III предпринял, в шестидесятых и семидесятых годах XVIII в., полную ликвидацию крепостничества и сеньориальных прав, которую во Франции в начале революции некоторые публицисты прямо выставляли как пример, достойный подражания. Датский министр Струензе тоже был известен, как «враг дворянства». Антиклерикальная и антифеодальная политика просвещенного абсолютизма должна была вызвать против него оппозицию в обоих сословиях, которые до того времени поддерживали абсолютизм, как самую надежную опору и оплот их привилегий, их интересов, их властного и влиятельного положения в обществе. Везде, кроме, например, Пруссии, шла страстная борьба абсолютизма с духовенством и дворянством, и абсолютизм нередко прибегал к крайне насильственным, деспотическим мерам (особенно в Португалии при Помбале) против своих привилегированных противников. Клерикально-аристократическая оппозиция повсеместно подготовляла реакцию, и еще до начала Французской революции в некоторых случаях эта реакция уже имела успех. В Португалии, едва умер покровитель Помбаля, Иосиф Эммануил, как при дочери его Марии началось против всесильного когда-то министра гонение, и характер нового курса, принятого правительством, выразился в том, что в число наиболее чествуемых святых были включены папа Григорий VII, проповедовавший главенство духовной власти над светской, и Игнатий Лойола, основатель Ордена иезуитов, изгнанного Помбалем из Португалии. В Испании Аранда еще при жизни Карла III по проискам духовенства должен был преждевременно покинуть свой пост, а один из его преемников, Олавидес, поплатился за свое свободомыслие тюремным заключением. В Швеции при Густаве III, восстановителе абсолютизма, искавшем популярности у французских философов, тоже повеяло реакцией, и вся «просвещенность» не спасла короля от дикой ненависти к Французской революции. В Дании смелый реформатор, Струензе, по проискам двора жестоко поплатился за свои реформаторские начинания, сложив голову на плахе, что сопровождалось отменой и его реформ. Даже в Пруссии, где, собственно говоря, и не было борьбы абсолютизма с церковью и дворянством, в зависимости от личного характера преемника Фридриха II, его племянника Фридриха Вильгельма II, тоже изменился общий характер внутренней политики в направлении суеверного ханжества, отвращения ко всему французскому и, в частности, к рационалистической философии века и т. п. В 1788 и 1792 гг. здесь были даже изданы эдикты, запрещавшие свободу совести и свободу печати, как ни ограничена была последняя и раньше. Французская революция окончательно направила этого короля на путь реакции. Он сам заявлял, что «его ремесло — быть монархистом»459, и потому он так охотно примкнул к союзу с Австрией для борьбы с революционной Францией. Особенно важный в историческом отношении пример консервативной оппозиции просвещенному абсолютизму, перешедшей потом в неумолимую клерикально-феодальную реакцию против предпринятых и совершенных уже реформ, представляют собой события царствования Иосифа II в Авс трии460. Дело в том, что этот «революционер на троне» своими реформами задел не только права привилегированных сословий, но и национальные чувства и исторические традиции целых населений в.своей монархии. Его резко централиза- торская политика461 сопровождалась известного рода германизацией отдельных областей (кроме Бельгии и Ломбардии), и если здесь не было ничего общего с денационализацией в духе племенной нетерпимости, развившейся в XIX в.,— Иосиф II сам говорил, что будь Венгрия главным его государством, он не задумался бы сделать мадьярский язык государственным,— то все-таки в ненемецком населении монархии был сильно затронут местный патриотизм. Иосиф II отказался короноваться венгерской короной, приказав перевести ее в Вену, не созывал венгерского сейма и даже комитетских сеймиков, уничтожил остатки обособленного положения Богемии, не пожелав при этом короноваться и в Праге, допускал в обоих «королевствах» (Венгрии и Чехии) в качестве официального языка только немецкий и постоянно нарушал и конституции отдельных областей в австрийских Нидерландах, объявив под конец и полное уничтожение старого сословного самоуправления в Бельгии. В последней против Иосифа II вспыхнула настоящая революция, скоро слившаяся с французской, а Венгрия вступила в сношения с Прус сией, желая отложиться от Габсбургов. Преемник Иосифа II, сам действовавший раньше в духе просвещенного абсолютизма в Тоскане462, для спасения целости монархии пошел на уступки, пример чему показал уже сам Иосиф II, взяв назад большую часть неприятных клиру и аристократии нововведений, кроме эдиктов о веротерпимости и об уничтожении крепостного права. Во Франции попытка реформ в духе просвещенного абсолютизма сделана была, в начале царствования Людовика XVI, министром-физиократом Тюрго463, но он не продержался на своем посту и двух лет, будучи свергнут коалицией придворных сфер, высшего духовенства и финансистов. Привилегированные во Франции проявили даже особую силу в борьбе с малейшими поползновениями правительства к реформам, задевавшим интересы духовенства, дворянства и двора464. Такова в общих чертах история просвещенного абсолютизма на Западе во второй половине XVIII ст. В эту эпоху в теории государь уже не ставил себя, как прежде, вне и над государством, как то было при господстве чисто теократической деспотии или чисто патримониальной власти, но вместе с тем, однако, и не мыслил себя в составе юридической личности государства, как это принято в современной конституционной монархии, и, следовательно, не признавал себя частью этой самой личности, в качестве лишь одного из ее органов, рядом с которым могут существовать и другие органы. Абсолютистическая теория государства характеризуется тем, что в ней государь является находящимся не вне государства и не в его составе, а как бы в себе самом воплощающим все государство, хотя бы при этом в отдельных заявлениях, например, Фридриха II или Иосифа II и звучали несколько иные ноты. Во всяком случае идея просвещенного абсолютизма была более высокой, чем идея абсолютизма Людовика XIV, так как поглощение государства в личности государя теоретически оправдывалось здесь благом государства, а не славой государя. Это и официально заявлялось в законодательных сборниках той эпохи465. Например, «Макси- милиановский баварский кодекс» 1756 г. говорит, что «право имеет различные значения», но что сам он употребляет это понятие в смысле «закона, т.е. идущего от верховной власти предписания (oberherrschaftliches Gebot), обращенного к подданному в вещах, касающихся общего блага». «Всеобщий гражданский законник» Иосифа II 1787 г., исходя из того, что «каждым подданным ожидают от государя страны безопасности и охраны», заявляет, что «это обязанность государя страны — ясно определить права подданных и направлять их поступки таким образом, как того требует общее и особенное (т.е. частное) благосостояние», причем прибавлялось, что «под охраной и руководством законов страны все подданные без исключения наслаждаются совершенной свободой». Прусское «Всеобщее земское право» 1794 г. равным образом объявляло, что «благо государства вообще и его жителей в частности есть задача (der Zweck) гражданского соединения и общая цель (das allgemeine Ziel) законов» и что «преимущественной обязанностью высшего главы в государстве (des Oberhaupts im Staate) заключается в поддержании как внешнего, так и внутреннего спокойствия и безопасности и охранять каждого при своем (Jeden bey dem Seinigen) против насилий и покушений», вместе с заботой о «таких учреждениях (Anstalten), через которые для обывателей создавались бы средства и поводы к тому, чтобы возделывать свои способности и силы и направлять их к споспешествованию (Befordung) их благосостояния». Хотя, по выражению Cope- ля, этот памятник прусского законодательства и был «декларацией прав государства и государя»1, однако, в нем нашли место и тезисы об «естественной свободе и правах граждан», о «всеобщих человеческих правах», о праве каждого жителя государства «требовать себе защиты и даже заработка в случае отсутствия средств к существованию». Оба кодекса, т.е. и австрийский, и прусский, одинаково подчеркивают абсолютизм королевской власти. «Из высшей власти, присущей государю страны,— читаем мы в первом из них,— вытекает обязательность всех правильным порядком (in dem orden- tlichen Wege) обнародованных законов». Еще определеннее и подробнее говорит о том же кодекс прусский: «Все права и обязанности государства по отношению к его гражданам и подзащитным людям (schutzverwandten) соединяются в его верховном главе», уполномоченном «направлять и определять внешние действия всех обывателей» к достижению общего блага. В частности, прусское «Всеобщее земское право» признает за королем «право величества» издавать и отменять законы и «всеобщие полицейские распоряжения, равно как и объявления о них с силой законов». Между таким определением власти и признанием за подданными их естественных прав, однако, существовало непримиримое противоречие, потому что одно не могло существовать рядом с другим, и дальнейшее политическое развитие Запада пошло не по той дороге, на которую выводил его просвещенный абсолютизм.
<< | >>
Источник: Кареев Н.. Западноевропейская абсолютная монархия XVI, XVII и XVIII веков: общая характеристика бюрократического государства и сословного общества «старого порядка». 2009

Еще по теме Глава XIX ПРОСВЕЩЕННЫЙ АБСОЛЮТИЗМ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII в:

  1. Глава 11 Россия в XVIII веке
  2. 11.3. Просвещенный абсолютизм в России
  3. Государство и культура России нового времени (первая половина XVIII века)
  4. Государетво и кул ьту ра Росси и во второй половине XVIII века
  5. 4.4. Политика "просвещённого абсолютизма" в России. Царствование Екатерины II
  6. Глава 23. ЛЕВОБЕРЕЖНАЯ УКРАИНА В КОНЦЕ XVII—XVIII в.
  7. Просвещенный абсолютизм в России
  8. Глава VI ЭПОХА РАСЦВЕТА АБСОЛЮТНОЙ МОНАРХИИ
  9. Глава X УПРАВЛЕНИЕ И СУД ПРИ «СТАРОМ ПОРЯДКЕ»
  10. Глава XV ОТНОШЕНИЕ АБСОЛЮТНОЙ МОНАРХИИ К СОСЛОВНОМУ СТРОЮ ОБЩЕСТВА
  11. Глава XIX ПРОСВЕЩЕННЫЙ АБСОЛЮТИЗМ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVIII в
  12. Глава XX ФРАНЦУЗСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И АБСОЛЮТИЗМ НАПОЛЕОНА I'
  13. Глава XXII ТЕОРЕТИЧЕСКОЕ ОСУЖДЕНИЕ «СТАРОГО ПОРЯДКА» В XV-XVIII вв. И ПАДЕНИЕ ЕГО В XIX в.
  14. Глава XXIII ОБЩЕЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  15. 1. РОССИЯ В XVIII в.