Сохранение на Западе, в XVI—XVIII вв., сословного строя, выросшего на феодальной почве и осложненного выделением горожан в эпоху Крестовых походов.— Сословная монархия как политическая надстройка на этом социальном базисе.— Общие причины упадка этой государственной формы и замена ее абсолютизмом, опирающимся на армию и бюрократию.— Союз королевской власти с привилегированными.— Выгоды, которые абсолютная монархия извлекала для себя из развития промышленности и торговли, из религиозной Реформации и католической реакции, равно как из нового образования.— Стремление абсолютной власти сделаться всем во всем.— Приближение абсолютизма XVI—XVIII вв. к азиатскому деспотизму.— Просвещенный абсолютизм и его родство с Французской революцией.— Характер реставрационного абсолютизма XIX в. Подведем вкратце общие итоги. Из так называемых Средних веков общество западноевропейских государств перешло в так называемое Новое вре- мя разделенным на сословия, сложившиеся еще в феодальные времена. В эпоху феодализма население каждой страны разделялось главным образом на господ-землевладельцев и на подвластных им земледельцев, причем первые подразделялись на сеньоров духовных и светских. В эпоху Крестовых походов между духовными и светскими сеньорами и крестьянской массой образовалось, так сказать, среднее сословие горожан, которое вместе со всеми недуховными и недворяна- ми образовали во Франции одно «третье сословие». Высшую ступень в этом сословном строе занимало духовенство, которое только в протестантских странах в силу религиозной Реформации утратило свое социальное первенство, в католических же сохранило свое первенствующее положение. Второе место принадлежало дворянству, составлявшему вместе с духовенством (в сущности, только с высшим) класс привилегированных. В руках этих привилегированных была сосредоточена большая часть поземельной собственности; в их руках были судебная и полицейская власть в деревнях, сеньориальные права над крестьянским населением и его землями; они обладали разными другими преимуществами, каковы изъятие от налогов, исключительное право на многие государственные должности и т. п.; где сохранилось местное самоуправление, там оно находилось в руках этого же класса. Городское население было лишено таких преимуществ, но оно было, по крайней мере, свободно от власти привилегированных, в том или ином виде тяготевшей над крестьянами, среди которых были еще и крепостные духовных и дворян. Этот сословный строй был одной стороной «старого порядка», именно стороной социальной. Другую, политическую, сторону представлял собой абсолютизм королевской власти, выросший на развалинах сословной монархии Средних веков. В эпоху феодализма королевская власть не была неограниченной: она имела характер сюзеренитета над вассалами, а не над подданными: в подданстве находились только низшие классы общества у своих сеньоров. За феодальной монархией следовала монархия сословная, в которой король делился в той или иной мере политическими правами с сословиями, представленными на государственных сеймах. По следние вотировали налоги, принимали участие в издании законов, наблюдали отчасти за действиями администрации, нередко даже выбирали королей. Сословная монархия в общем покоилась на договорном начале, как и феодализм, и представляла собой политическую надстройку над сословным строем общества. Клир, светская аристократия и города пользовались в сословной монархии известными политическими правами как самостоятельные и независимые факторы государственной жизни. Установление абсолютизма было отнятием у сословий их политических прав, при сохранении за ними социальных привилегий, и возведением над сословным строем, как фундаментом, политической надстройки иного типа, которая впоследствии стала давить на свой фундамент так сильно, что вполне его себе подчинила и, так сказать, сама его в себе поглотила. Причинами упадка сословно-представительных учреждений были равнодушие к ним народных масс, которые в них не были представлены, постоянные распри между сословиями, в них представленными, невыработанность самой политической организации сословного строя, как то: неопределенность и фактическая редкость сроков их созывов, краткосрочность сессий, часто неумелость ведения дел, отсутствие контролирующих органов и т. п. Королевская власть всегда встречала поддержку в сельских массах против господ, а в горожанах против привилегированных и всегда пользовалась раздорами сословий и в сеймах, и вне сеймов для того, чтобы постепенно отделываться от этих сеймов, имея притом на своей стороне такие орудия, как военная сила и бюрократия. В начале эпохи сословной монархии старые феодальные дружины и муниципальные милиции стали уступать место наемным войскам, по образцу которых правительства начали обзаводиться и своими постоянными армиями. Распоряжаясь военной силой, новое государство могло легко подавлять все проявления феодальной и муниципальной оппозиции, а постепенно разраставшаяся бюрократия и мирным путем вытесняла из местного управления и феодальные, и муниципальные элементы, шаг за шагом подрывая самоуправление общества и организуясь в общегосударственную, послушную по отношению к королевской власти силу,— организуясь именно на началах дисциплины и централизованной иерархии. Феодальные сеньоры были военным и правящим сословием, но постоянные армии и бюрократические учреждения вытеснили дворянство из его прежних позиций. Дворянин мог, конечно, по-прежнему быть военным, но уже не в качестве вассала, а в качестве подданного на специальной королевской службе, мог участвовать в управлении, но в роли уже не самостоятельного владельца, а должностного лица, получившего свои полномочия сверху. Заставив привилегированные сословия отказаться от своего прежнего политического значения, королевская власть взяла на себя охранение,— всей силой своего авторитета и всеми средствами, какие ей давало распоряжение орудиями, подобными бюрократии и армии,— всех социальных привилегий духовенства и дворянства. Социальный строй сословного состава терпел образовавшуюся над ним политическую надстройку военно-бюрократического абсолютизма потому, что последний сделался гарантией незыблемости этого строя, взяв на себя охрану привилегий наиболее сильных своими имуществами, местными влияниями, своей относительной организованностью и сознанием своих прав и своих интересов сословий государства. Дворянство даже стало устремляться к королевским и княжеским дворам, сделавшимся центрами политической жизни. Двор государя был теперь настоящей политической силой, местом, где воочию осуществлялся союз абсолютизма власти с сословными привилегиями. В этом союзе заключалась самая характерная особенность «старого порядка», в котором государственность примирялась с феодализмом, и король, отожествлявший государство с собой, видевший в себе олицетворение и даже воплощение всей нации, в то же время называл себя первым дворянином своего королевства. Новая политическая надстройка над социальным базисом сословности срасталась с ним в одну систему. От феодальных сеньоров только ушла власть, но она нашла помещение не во враждебных им руках, раз концентрация власти в одном лице сопровождалась усилением самой устойчивости старого сословного строя. Абсолютизм «старого порядка» оказался связанным с сословным строем органически и идейно, но в то же время он вы нуждался чисто внешними условиями и, так сказать, по расчету выгоды оказывать особое покровительство еще одному общественному классу, выдвинутому в Новое время вперед общим развитием экономической жизни. Этот общественный класс — купцы и промышленники. При переходе от Средних веков к Новому времени натуральное хозяйство, господствовавшее в феодальную эпоху, стало заменяться денежным, и королевская власть начала извлекать отсюда для себя выгоду, создавая новые источники своих доходов из обложения торговли и промышленности и прибегая к займам у капиталистов, что облегчало для нее возможность обходиться без созыва государственных чинов. В видах содействия развитию торговых и промышленных предприятий государство начало покровительствовать капиталистам, но это покровительство имело иной характер, нежели покровительство сословным привилегиям духовенства и дворянства. Оно не было делом уважения к историческому праву и результатом своего рода внутреннего сочувствия к основанным на нем притязаниям, а было делом государственной корысти, т.е. результатом соображений относительно выгодности такой политики для казны. Между интересами привилегированного землевладельческого класса и интересами класса торгово-промышленного, занимавшего в обществе приниженное положение, солидарности, конечно, быть не могло, и абсолютная монархия, охраняя всей своей мощью сословные привилегии духовенства и дворянства и удерживая купцов и промышленников в их приниженном социальном положении, тем самым препятствовала наиболее зажиточным людям третьего сословия занимать в обществе более видное и влиятельное положение. Сделавшись меркантилистической, торгово-промышленной, королевская политика находила выгоду в том, чтобы в государстве развивались коммерция и индустрия, но сердце высших представителей власти было на другой стороне. Иными словами, союз абсолютизма с феодализмом был гораздо более тесным и более искренним, чем вся меркантилистическая политика абсолютизма. Если королевская власть боялась вмешиваться во взаимные отношения помещиков-дворян и крестьянского населения во имя признававшихся ею за первыми прав, то за промышленниками она не признавала никаких самостоятельных прав над рабочими, и тем не менее в интересах нужной для государственной казны промышленности создавала для рабочей массы крайне невыгодные и, наоборот, весьма выгодные для предпринимателей условия труда в мануфактурах. Абсолютизм извлекал для себя пользу не только из совершавшихся в эпоху его развития экономических перемен, но и из того, что происходило в чисто культурной области. Особенно важными моментами западноевропейской истории в Новое время, выгодными в конце концов для абсолютизма, были религиозная Реформация XVI в. и последовавшая за ней реакция католицизма. Государи, принявшие протестантизм, не только освободились от власти папы, но сами даже сделались главами местных церквей, подчинили себе местное духовенство, вошли во многие права прежней церковной власти, обогатились путем секуляризации церковной и монастырской собственности и даже очутились чуть не в положении господ над религиозной совестью своих подданных. Подчиненное государству протестантское духовенство сделалось своего рода духовной бюрократией на службе у светских властей. Этому превращению церкви в одно из государственных ведомств, имевшему место в протестантских странах, соответствовал в католических государствах «союз алтаря и трона», т.е. соглашение между духовной и светской властями против общих их врагов. Абсолютная монархия и католическая реакция одна другой помогали, одна другую защищали и поддерживали. Реакционная политика пап отказалась от средневековых замыслов на счет политического господства над светской властью и во многом даже сделала ей разные уступки, лишь бы удержать католических государей в лоне церкви, и, со своей стороны, абсолютизм большей частью напрягал все свои силы, чтобы духовенство сохранило со своими социальными привилегиями и культурное влияние на общество, так как нуждался в проповеди духовенства о божественном установлении королевской власти. Политика королей была здесь та же, что и по отношению к дворянству; абсолютизм был лишь против политической мощи духовенства, но его культурное господство не только не стремился поколебать, но всячески поддерживал: и здесь союз государственной власти с одним из сословий был более принципиальным, чем то покровительство за услуги, которое абсолютизм оказывал представителям нового образования. Только что указанное явление берет свое начало в истории Италии, где на рубеже Средневековья и Нового времени заключен был союз между представителями тирании и представителями Ренессанса. Это было княжеское меценатство, из Италии перешедшее и в другие страны. У королевского меценатства было много общего с королевским меркантилизмом — покровительство из-за выгод, которых можно ожидать от покровительствуемых, а не по сочувствию, не по общности идейных стремлений. Как бы там ни было, абсолютизм всегда хотел использовать в своих интересах и умственные движения времени, начиная с итальянских князей в их отношениях к гуманистам и кончая государями и министрами второй половины XVIII в. по отношению к «философам». Таким образом, абсолютизм одновременно опирался и на старые силы католической церкви и феодальной аристократии, и на новые силы культурного и экономического развития, колеблясь, при столкновении противоположных начал, между старыми силами и силами новыми, то становясь на сторону первых, то переходя на сторону вторых. Симпатии, традиции, привычки — все удерживало абсолютизм в союзе со старыми силами, тогда как интересы государства большей частью влекли государей к соединению с силами новыми. Абсолютизм Людовика XIV был абсолютизмом первой категории, абсолютизм Иосифа II, наоборот,— второй категории, да и вообще вся политика просвещенных деспотов XVIII в. была результатом начавшегося поворота власти на новую дорогу. Абсолютизм держался главным образом тем, что приспособлялся к условиям и требованиям своего социального и культурного базиса, сам приспособляя к своим требованиям социальные и культурные отношения общества. Абсолютная монархия, конечно, была, с одной стороны, надстройкой над социальным базисом, каковым являлся именно сословный строй и его духовная культура, но, с другой стороны, тот же абсолютизм со всеми общественными элементами, нахо дившимися на специальной ему службе, особенно с бюрократией, обнаруживал стремление быть не органом сословного общества, а самодовлеющим организмом, для которого само общество должно было служить лишь питающей его своими соками почвой. Это было «государство для государства», и оно стремилось сделаться всем во всем: общество должно было быть устранено от всех своих же собственных дел, ибо государство должно было их решать в своем интересе, и как отдельные классы или корпорации, так и отдельные люди должны были жить государством и для государства, которое одно, в лице своего главы и правящей бюрократии, могло знать, что нужно и что полезно самому обществу, равно как его коллективным или индивидуальным элементам. В этом стремлении бюрократия отожествляла себя с государством, как в былые времена католический клир отожествил себя с церковью. Королевская власть и бюрократия взяли на себя законодательную функцию государства, вполне устранивши общественные силы от какого бы то ни было участия в издании законов и в преобразовательной деятельности государства. То же самое произошло в области управления и суда, которые все более и более бюрократизировались. Общество отстранялось от заведования его же собственными делами, так как, в конце концов, ум подданных считался ограниченным, и лучшим средством сделать подданных счастливыми считалось поставить их под постоянную опеку администрации. Государственное хозяйство тоже стало чем-то самодовлеющим, и хозяйство народное должно было подчиниться интересам фиска. Население было отстранено от какого бы то ни было вмешательства в финансы государства: сколько подданные должны были платить в казну и в каких формах, это решалось правительством, над расходованием же собранных с населения сумм контроля никакого не было. Бюрократия же считалась лучше знающей, что выгоднее для казны, причем выгоды и невыгоды населения экономической политикой совсем в расчет не принимались. В меркантилизме фискальный характер политики абсолютизма проявился со всей ясностью, какую только можно себе пред ставить, и вместе с тем родственный меркантилизму протекционизм был распространен и на экономическую жизнь административной опеки. Начальство и здесь брало на себя заботу руководить частными предприятиями даже в вопросах техники. Эти и другие черты бюрократической опеки и вмешательства обобщаются в названии «полицейское государство», которое мы применяем к государственному строю особенно XVII—XVIII вв. Оно требовало распространения своего надзора, своего попечения, своего руководства на все сферы человеческой жизни, видя в этом основное право власти и оценивая с точки зрения этого права все явления общественной жизни, как подлежащие или поощрению, или, наоборот, пресечению. Для полицейского государства, хотевшего быть всем во всем, в общественной жизни не было и быть не могло индифферентных явлений, по отношению к которым власть могла оставаться совершенно нейтральной. Духовная культура, религия, наука, литература, искусство должны были тоже служить государственным целям или тому, что за такие цели принималось. Абсолютизм хотел иметь свою официально апробованную духовную культуру, а, в частности, религия в его глазах была преимущественно политическим средством, орудием властвования, которым правительство должно пользоваться в своих государственных целях. Тенденцией абсолютизма было превратить духовенство в особый вид бюрократии и диктовать совести подданных, какую веру ей исповедовать. Государство очень было не прочь получить права высшей полиции и в церковной жизни. Это государство, составляющее все во всем, имело и своих теоретиков, причем, разумеется, конечной его целью провозглашалось общее благо, о содержании которого и о средствах достижения которого могла судить только сама правительственная власть. Идея общего блага была, без сомнения, самой высокой идеологией абсолютизма, но ничто ей так не противоречило, как охрана государством всех сословных привилегий и приниженности или бесправия народных масс, раздача щедрой- рукой разных материальных благ придворным и т. п. Равным образом, далеко не соответствовало этой идее и поведение таких королей, как Людовик XIV, который смотрел на личную свою славу как на высшую цель своей политики и готов был во всем королевстве видеть чуть не простое достояние его фамилии. Личные и династические интересы играли слишком большую роль в королевской политике XVI—XVIII вв. (и раньше, впрочем, и позже), чтобы мы могли говорить серьезно о стремлении абсолютизма к осуществлению общего блага, тем более что этот девиз был провозглашен, как руководящее начало, лишь в эпоху просвещенного абсолютизма, тоже, впрочем, бывшего далеким от его осуществления. Одной из жизненных потребностей, содействовавших установлению абсолютизма, была потребность в национальной защите, как мы это и видели в некоторых отдельных случаях. Сами нации, олицетворяя себя в своих королях, шли навстречу стремлению королей видеть в себе воплощения государства. Политический характер власти, пользуясь терминологией Аристотеля, превращался в деспотический, т.е. власть переставала быть публичной функцией и становилась частной собственностью ее обладателя. По временам и в известных отношениях это приближало абсолютизм к азиатскому деспотизму. Старым наследием Востока было и то теологическое обоснование абсолютизма, какое мы находим у Боссюэ, у Людовика XIV, у Фильмера. Просвещенный абсолютизм отказался от такого обоснования, приводившего в последнем счете к обожествлению власти; в этом отношении он был восстановлением европейского политического понимания, в отличие от понимания азиатского, в котором деспотизм был одной из составных частей свыше установленного миропорядка. Религиозная санкция теологического толкования власти распространялась и на весь социальный строй. Просвещенный абсолютизм порывал с католическими и феодальными традициями власти, позволявшими ей смотреть на себя как на посланничество свыше, а на государство как на частное свое достояние, порывал с политикой преимущественной охраны сословных привилегий, но во всем остальном он шел по проложенной уже дороге — централизации, бюрократизации, фискализации всего, что чему подлежало. Он исходил из отвлеченно рационалистического понимания государства, отвергавшего все исторические права и традиции, и в этом он делал многое из того, что потом делала Французская революция. В частности, например, гражданское устройство церкви времен Французской революции1 напоминает нам иозефинизм. Разница была в том, что суверенитет короля был заменен суверенитетом нации и что провозглашены были «права человека и гражданина», неприкосновенные и для государства, тогда как абсолютизм (не исключая и просвещенного) признавал за личностью права лишь по отношению к другим личностям, отнюдь не по отношению к государству. В уничтожении сословных привилегий и сеньориальных прав, в отмене крепостничества, в провозглашении равенства всех перед законом, права всех на занятие должностей и обязанности всех платить налоги, в установлении веротерпимости, даже в желании превратить священников в должностных лиц государства и проч., и проч. революция делала то же самое дело, которое делал или пытался делать просвещенный абсолютизм. Революция, в лице якобинцев, выдвинула таких же государственников, какими были наиболее яркие абсолютисты вроде Ришелье, Фридриха II, Иосифа II,— государственников, только более смелых по отношению к старым традициям. Абсолютизм тоже был диктатурой, как и якобинизм, и как сменивший революцию цезаризм Наполеона I, тоже бывший одним из проявлений просвещенного абсолютизма. Просвещенный абсолютизм, Французская революция и империя Наполеона I — все это исторически близкие между собой явления. Реакция, начавшаяся после падения Наполеона I, была реакцией не только против сделанного во время его владычества и не только реакцией против революции, но и против просвещенного абсолютизма. Последний стал разъединять, отделять один от другого политический строй и строй социальный «старого порядка». Французская революция была угрозой по отношению к обоим, и это заставило их снова слиться воедино, что и характеризует дальнейшую историю XIX в., начиная с эпохи реакции, причем даже в конституционные порядки, установившиеся в государствах Западной Европы к середине XIX в., вошло многое, что было выработано преимущественно абсолютной монархией XVI — XVIII вв.