5. ЗНАНИЕ- ЗНАКОМСТВО И ЗНАНИЕ ПО ОПИСАНИЮ
Мы говорим, что знакомы со всем, о чем мы непосредственно осведомлены, — без умозаключений и без какого бы то ни было знания истин. Так, например, когда я нахожусь перед своим столом, то я знаком с чувственными данными, составляющими внешний вид стола, —
его цветом, формой, твердостью, гладкостью и т. д.; все это я непосредственно сознаю, когда смотрю на стол или прикасаюсь к нему. Можно многое сказать об оттенках цвета, который я вижу; можно сказать, что он коричневый, довольно темный и т. д. Но эти утверждения, хотя они и дают мне знание истин относительно цвета, не позволяют мне лучше узнать сам цвет, чем я его знал до них; и поскольку речь идет лишь о знании самого цвета, противоположном знанию истинных суждений о нем, —
то этот цвет я знаю полно и совершенно тогда, когда вижу его, и всякое более углубленное знание его самого даже теоретически невозможно. Таким образом, чувст- венные данные, которые составляют внешний вид моего стола, есть нечто мне знакомое, нечто мне непосредственно известное таким, каково оно есть.
В противоположность этому мое знание стола как физического объекта не есть непосредственное знание.
Подобное знание как таковое обретается благодаря знакомству с чувственными данными, образующими внешний вид стола. Мы видели, что возможно, не приходя к абсурду, сомневаться, существует ли вообще стол, хотя и невозможно сомневаться в чувственных данных. Мое знание стола такого рода мы назовем "знанием по описанию". Стол — это "физический предмет, вызывающий такие-то и такие-то чувственные данные". Этим мы описываем стол при посредстве чувственных данных. Но чтобы познать вообще стол, мы должны знать истинные суждения, связывающие его с вещами, нам знакомыми; мы должны знать, что "такие-то и такие-то чувственные данные вызываются физическим предметом". Ни при каких обстоятельствах этот стол не может быть нами непосредственно осознан; все наше знание стола в действительности есть знание истинных суждений, и настоящей вещи, каковой является стол, строго говоря, мы совсем не знаем. Мы знаем описание и знаем, что существует просто объект, соответствующий этому описанию, но самого этого объекта мы непосредственно не знаем. В таком случае мы и говорим, что наше знание объекта есть знание посредством описания.Все наше знание — как знание вещей, так и знание истинных суждений — строится на понятии знакомства, как на своем фундаменте. И поэтому важно рассмотреть, какого рода вещи нам непосредственно знакомы.
Чувственные данные, как мы уже видели, находятся в числе того, что нам знакомо; и действительно, они дают нам самый яркий и несомненный пример знания посредством знакомства. Но если это было бы единственным примером, то наше знание было бы гораздо более ограниченным, чем оно есть на самом деле. Мы знали бы только то, что присутствует в наших чувствах; мы бы ничего не знали о прошлом, не знали бы даже, что существовало прошлое; мы бы не имели никаких истинных суждений относительно чувственных данных, ибо всякое знание истинных суждений, как мы это покажем, требует знакомства с чем-то существенно отличающимся от чувственных данных, с чем-то, что иногда называется ибстрактными идеями, но что мы будем называть "уни- исрсалиями"*, И поэтому мы должны рассмотреть еще шакомство с другими вещами, помимо чувственных данії их, если хотим получить хотя бы приблизительно ТОЧНЫЙ анализ нашего познания.
Первый выход за границы чувственных данных, на котором мы должны остановиться, — это знакомство при помощи памяти.
Всем известно, что мы часто вспоминаем то, что слышали или видели, или что каким-либо иным образом представало нашим чувствам; в этих случаях нам непосредственно известно то, что мы вспомина- гм, хотя оно и выступает как прошлое, а не настоящее. ' )то непосредственное знание, основывающееся на памя- I и, является источником всего нашего знания, касающеюся прошлого; без него невозможно было бы никакое шание прошлого путем вывода, так как мы никогда не узнали бы, что есть некое прошлое, о котором мы можем делать выводы.Следующий выход за границы чувственных данных - это знакомство при помощи самонаблюдения. Нам не только известны различные вещи, но мы часто знаем о существовании знания о них. Если я вижу солнце, то мне обычно известно мое видение солнца, и поэтому "мое нндение солнца" есть предмет, с которым я знаком. Когда я хочу есть, то это мое желание может быть мне известным; и поэтому "мое желание есть" — это объект, с которым я знаком. Аналогичным образом нам может быть известно наше чувство удовольствия или боли и вообще все, что имеет место в нашем сознании. Этот вид познания, который мы можем назвать самосознанием, является источником всего нашего знания духовных явлений. Очевидно, лишь то, что происходит в нашем собственном сознании, может быть непосредственно познано. То, что происходит в сознании других, известно нам путем восприятия их тел, т. е. через наши чувственные данные, с которыми мы связываем их тела. И без знакомства с содержанием нашего сознания мы были бы не в состоянии представить себе сознание других, а следовательно, никогда не достигли бы знания о том, что они обладают сознанием. Кажется естественным предположить, что самосознание отличает людей от животных; мы можем предположить, что животные, хотя они и знакомы с чувственными данными, никогда не сознают этого знакомства. Я не хочу этим сказать, что они сомневаются в своем существовании, но они не могут осознать ни того факта, что у них есть чувства и ощущения, ни того, что они существуют как субъекты этих чувств и ощущений.
Мы говорили о знакомстве с содержанием нашего сознания как самосознании, но оно, конечно, не является сознанием нашего "Я"; оно есть сознание отдельных мыслей и чувств.
Вопрос о том, знакомы ли мы с нашим чистым "Я", противоположным отдельным мыслям и чувствам, вопрос очень трудный, и было бы поспешно давать на него положительный ответ. Когда мы пытаемся заглянуть в нас самих, то нам всегда кажется, что мы доходим до отдельных мыслей и чувств, а не до "Я", которое мыслит и чувствует. Тем не менее есть кое-какие основания полагать, что нам непосредственно известно, что мы знакомы и с "Я", хотя это знакомство трудно выделить из других вещей. Чтобы выяснить, каковы эти основания, мы постараемся прежде всего установить, что на самом деле включает в себя наше знакомство с отдельными мыслями.Если я знаком "с моим видением солнца", то ясно, что я знаю две вещи, отличающиеся друг от друга. С одной стороны, существует чувственное данное, которое представлят мне солнце, с другой — то, что видит это чувственное данное. Всякое знакомство, как и мое знакомство с чувственным данным, представляющим солнце, кажется, очевидно, отношением человека, что-либо знающего, и объекта, с которым этот человек знаком. Если само знание-знакомство знакомо мне (как мне знакомо мое знакомство с чувственным данным, представляющим солнце), то ясно, что тот человек, которому это знакомо, — я сам. Таким образом, если я знаю о своем видении солнца, то все, что я знаю, собственно, заключается в факте: "Я-знаком-с-чувствен- ным-данным".
Далее, мы знаем истину "Я знаком с этим чувственным данным". Трудно себе представить, как мы можем считать это суждение истинным или даже понимать, что оно означает, если нам не знакомо то, что мы называем "Я". При этом нет необходимости предполагать, что мы знакомы с более или менее постоянным лицом, которое сегодня то же, что и вчера, но, по-видимому, необходимо, чтобы мы были знакомы с некоторой вещью — какова бы ни была ее природа, — которая видит солнце и знакома с чувственными данными. Таким образом, в извест- иом смысле кажется, что мы должны быть знакомы с нашим "Я", в противоположность нашим отдельным посприятиям.
Но этот вопрос труден, и сложную аргументацию можно выдвигать и за, и против любого предположения. И хотя знакомство с нашим "Я", по-видимому, вероятнее всего имеет место, было бы легкомысленно утверждать его несомненность.Сведем воедино все, что было сказано относительно знакомства с существующими вещами. В ощущениях мы знакомимся с данными наших внешних чувств; в самонаблюдении — с данными того, что может быть названо внутренним чувством: мыслями, переживаниями, желаниями и т. д.; память дает нам возможность познакомиться с тем, что было данными или внешних чувств, или пнутреннего чувства; и, наконец, вероятно, хотя и не наверняка, что мы знаем наше "Я" как нечто такое, что осведомлено о вещах и что может испытывать к ним желания.
В дополнение к нашему знакомству с отдельными существующими вещами нам также знакомо и то, что мы будем называть универсалиями, т. е. общими идеями, такими, как белизна, различие, братство и г. д. Каждое полное предложение должно содержать но крайней мере одно слово, обозначающее универсалию, так как все глаголы имеют универсальное значение. Мы вернемся к универсалиям в главе 9, а теперь необходимо только защититься от предположения, будто все то, с чем мы можем быть знакомы, должно быть частным и существующим. Осознание универсалий называется пониманием (conceiving), а универсалия, нами осознанная, называется понятием (concept).
Из этого перечисления видно, что среди вещей, нам знакомых, нет ни физических объектов (противопоставляемых чувственным данным), ни сознаний других людей. И то и другое известно нам при помощи того, что я называю "знанием по описанию" ("knowledge by description"), к рассмотрению которого мы теперь и переходим.
Под "дескрипцией" (описанием) я понимаю фразу вида "то-то и то-то" с неопределенным или определенным артиклем*. Первую фразу я назвал бы неопределенной дескрипцией, вторую — определенной (в единственном числе). Таким образом, "некий человек" — неопределенная дескрипция, "человек в железной маске" — опреде- ленная дескрипция.
Неопределенные дескрипции порождают ряд проблем, но я обхожу их, так как они не имеют прямого отношения к тому, что мы сейчас обсуждаем, т. е. к природе нашего познания объектов тогда, когда мы знаем, что существует объект, соответствующий определенной дескрипции, хотя мы и не знакомы с объектами такого рода. Мы имеем тут дело исключительно с определенными дескрипциями. Поэтому в последующем я буду просто говорить о "дескрипциях", имея в виду "определенные дескрипции". Так что дескрипция будет обозначать любую фразу следующей формы: "то-то и то-то" в единственном числе.Мы будем говорить, что объект "известен по описанию", если знаем, что он есть "то-то и то-то", т. е. если мы знаем, что существует один объект — и не больше, — который обладает известными свойствами; и в целом предполагается, что относительно этого объекта у нас нет знания подобного объекта посредством знакомства. Мы знаем, что существовал "человек в железной маске", и нам известны многие предположения относительнофе- го, но мы не знаем, кто он был. Мы знаем, что кандидат, получивший наибольшее количество голосов, будет избран, и в этом случае весьма возможно, что мы даже знакомы (знакомы в том смысле, в каком мы вообще можем быть знакомы с другим человеком) с человеком, который в качестве кандидата получит наибольшее количество голосов. Но мы не знаем, кто из этих кандидатов им будет, т. е. мы не знаем положения, имеющего форму: "А — кандидат, который получит наибольшее количество голосов", где А — имя одного из кандидатов. Мы можем сказать, что у нас есть "просто описательное знание" того-то и того-то, но, хотя мы и знаем, что то-то и то-то существует, и, возможно, мы с ним знакомы, мы все же не знаем утверждения "а есть то-то и то-то", где а есть нечто, с чем мы знакомы. Если мы говорим: "то-то и то-то существует", то мы имеем в виду, что существует единственный объект, являющийся этим то-то и то-то. Утверждение "а есть то-то и то-то" означает, что а имеет такое-то свойство, которое кроме него никто не имеет. Положение "мистер А — профсоюзный кандидат от этого округа" означает, что "мистер А является профсоюзным кандидатом от этого округа и что никто, кроме него, таковым кандидатом не является". Таким образом, если нам знаком объект, который есть то-то и то-то, то мы знаем, что то-то и то-то существует. Но мы можем знать о существовании того-то и того-то, если нам и не знаком ни один объект, который, как мы знаем, является этим "то-то и то-то", и даже если нам не знаком ни один объект, который в действительности является этим "то-то и то-то".
Общие слова, даже имена собственные, обычно на самом деле являются дескрипциями. Этим я хочу сказать, что мысль в уме человека, использующего собственное имя, может быть точно выражена лишь тогда, когда мы і&меним собственное имя дескрипцией. Более того, описание, необходимое для выражения этой мысли, будет различным для разных людей и для одного и того же человека в разное время. Единственно постоянным (пока имя правильно употребляется) остается объект, к которому имя прилагается. Но поскольку он остается постоянным, постольку употребляемое специфическое описание обычно не различает истины от лжи в предложении, її котором это имя употребляется.
193
1 У. Джеймс, Б. Расоел
Приведем несколько примеров. Предположим некоторое утверждение, высказанное относительно Бисмарка. Допуская, что возможно непосредственное знакомство с самим собой, сам Бисмарк мог бы использовать свое имя, чтобы непосредственно назвать им конкретную личность, с которой он знаком. В этом случае, если бы он нысказал какое-либо суждение относительно себя самого, го он сам был бы составной частью этого суждения, і десь собственное имя имеет то непосредственное употребление, которое оно и должно иметь, заменяя определенный объект, а не описывая его. Иначе обстояло бы дело, если бы кто-либо из знавших Бисмарка высказал о нем суждение. То, что этому человеку непосредственно знакомо, — это определенные чувственные данные, которые он связывает (и связывает, скажем, пра- иильно) с телом Бисмарка. Его тело как физический объект и еще более его сознание известны лишь как тело и сознание, связанные с этими чувственными данными, г. е. они известны по описанию. И конечно, дело чистого случая, какие черты внешности человека могут быть воспроизведены в уме знакомого человека в то время, когда он думает о нем, и поэтому существование такого реального описания в уме знакомого не существенно. Важно то, что он знает, что все различные описания относятся к одной и той же сущности, несмотря на то что он с ней не знаком.
Если мы, не зная Бисмарка, высказываем о нем суждение, то описание, возникающее тогда у нас в сознании, по всей вероятности, состоит из большего или меньшего числа неопределенных исторических данных (значительно большего, чем это необходимо для его идентификации). Для простоты предположим, что мы думаем о нем, как о "первом канцлере Германской империи". Здесь все слова абстрактны, за исключением "германский". Слово "германский" опять-таки будет иметь различный смысл для разных лиц. Некоторым оно напомнит их путешествие по Германии, другим — вид Германии на географической карте и т. д. Но если мы хотим получить дескрипцию, относительно которой мы бы знали, что она применима, то будем вынуждены в известном отношении сослаться на ту партикуляр- ность*, которая нам знакома. Такая ссылка присутствует при упоминании прошлого, настоящего и будущего (в противоположность определенным датам), при упоминании чего-либо, относящегося к тому или другому месту, или к тому, что сказали нам другие. Таким образом, представляется, что дескрипция, применяемая к пар- тикулярности, так или иначе должна включать в себя и указание на партикулярность, с которой мы знакомы, если только наше знание описываемого предмета не является тем, что логически вытекает из дескрипции. "Самый долгоживущий из людей", например, есть дескрипция, содержащая только универсалии, которые должны быть применимы к некоторому человеку, но относительно этого человека мы не можем высказывать суждения, содержащие знания, выходящие за пределы этой дескрипции. Но если мы говорим, что "первый канцлер Германской империи был хитрым дипломатом", то можем убедиться в истинности нашего суждения лишь на основании того, что нам знакомо, — обычно на основании слышанного или прочитанного. Кроме информации, которую мы передаем другим, кроме конкретного факта относительно реально существующего Бисмарка, — факта, придающего значимость нашему суждению, та мысль, которую мы действительно имеем, состоит И ) одной или нескольких партикулярностей, а в остальном в нее входят только понятия.
Все названия мест — Лондон, Англия, Европа, земной шар, Солнечная система — также включают в себя при употреблении дескрипции, начинающиеся с одной или нескольких партикулярностей, с которыми мы знакомы.
Я подозреваю, что даже и "Вселенная", как она мыслится метафизиками, предполагает такую связь с партикуляр- ностями. Наоборот, в логике, в которой мы интересуемся не столько тем, что существует, сколько тем, что может или могло бы существовать или быть, не предполагается никакой ссылки на реально существующие партикуляр- ности.
Может показаться, что если мы высказываем утверждение относительно чего-либо, известного лишь по описанию, то мы часто намереваемся высказать наше утверждение не в форме, включающей дескрипцию, но в отношении действительной описываемой вещи. Другими словами, если мы высказываем что-либо относительно Бисмарка, то нам хотелось бы по возможности высказать суждение, которое мог бы высказать лишь он один, а именно суждение, в котором он сам является составной частью. В этом, конечно, мы с неизбежностью потерпим неудачу, так как действительный Бисмарк нам неизвестен. Но мы знаем, что существует такой объект В, называемый Бисмарком, и что В был хитрым дипломатом. Мы можем поэтому описать предложение, которое мы хотели бы утверждать, а именно: "В был коварным дипломатом", где В является объектом, который был Бисмарком. Но если мы описываем Бисмарка как "первого канцлера Германской империи", предложение, которое нам хотелось бы утверждать, могло бы быть описано как "предложение, утверждающее относительно реально существующего объекта, который был первым канцлером Германской империи, что этот объект был хитрым дипломатом". Что позволяет нам общаться, несмотря на все различие употребляемых нами дескрипций, так это го, что мы знаем, что существует истинное предложение, касающееся действительного Бисмарка, и то, что, хотя мы и можем изменять дескрипцию (до тех пор, пока она остается правильной), описываемое предложение остается тем же самым. Это предложение, которое описывается и о котором мы знаем, что оно истинно, и есть то, что нас интересует, но мы не знакомы с самим этим предложением и не знаем его, хотя мы знаем, что оно истинно.
Мы обнаружим, что существуют различные стадии ослабления знакомства с партикулярностями: личное знакомство с Бисмарком; знакомство с Бисмарком только но истории; человек в железной маске; самый долгоживу- щий из людей. Каждая из этих стадий соответственно более удалена от знакомства с партикулярностями. Первая находится от непосредственного знакомства так близко, как только это возможно по отношению к другому лицу; во втором случае мы знаем то, "кем был Бисмарк"; в третьем — мы не знаем, кем был человек в железной маске, хотя и знаем несколько предложений относительно него, которые логически не выводимы из того факта, что он носил железную маску; и наконец, в четвертом — мы ничего не знаем сверх того, что логически выводимо из определения человека. Такая же иерархия существует и в области универсалий. Многие универсалии, как и многие партикулярности, известны нам лишь по описанию. Но в случае универсалий, как и в случае партюсулярностей, то, что известно по описанию, в конечном счете сводится к знанию того, что известно посредством знакомства.
Основной принцип в анализе предложений, содержащих дескрипции, следующий: Каждое предложение, которое мы можем понять, должно целиком состоять из частей, нам непосредственно знакомых.
На данном этапе мы еще не будем пытаться ответить на все возражения, которые можно выставить протип этого основного принципа. Пока лишь ограничимся тем, что просто укажем на то, что так или иначе должно нейтрализовать эти возражения, а именно, что трудно представить, что мы можем высказывать суждение или делать предположение, не зная того, относительно чего мы судим или предполагаем. Мы должны придавать некоторое значение употребляемым словам, если мы действительно хотим осмысленно говорить, а не просто производить шум, и значение, придаваемое словам, должно быть чем-то, с чем мы знакомы. Таким образом, если мы, например, высказываем утверждение относительно Юлия Цезаря, то очевидно, что в нашем сознании находится не сам Юлий Цезарь, так как он нам незнаком. У нас в сознании присутствует некоторая дескрипция Юлия Цезаря: "человек, убитый в Мартовские Иды", "основатель Римской империи" или, возможно, просто "человек, имя которого Юлий Цезарь". (В этом последнем случае Юлий Цезарь — есть некий шум или знакомая нам форма написания.) И поэтому наше утверждение полностью не означает того, что, кажется, оно должно означать, но означает нечто, включающее вместо Юлия Цезаря некоторую дескрипцию последнего, состоящую лишь из универсалий и партикулярностей, с которыми мы знакомы. Главное значение знания по описанию заключается п том, что оно позволяет нам выйти за пределы нашего ішчного опыта. Несмотря на то что мы можем познавать истинные положения, состоящие лишь из терминов, полученных благодаря знакомству, мы можем все же позна- пать посредством описания и то, что мы никогда и не поспринимапи. Принимая во внимание узкие границы нашего непосредственного опыта, мы должны сказать, что этот итог очень важен, но, пока он не будет понят, многое в нашем познании останется таинственным, а следовательно, и сомнительным.
Еще по теме 5. ЗНАНИЕ- ЗНАКОМСТВО И ЗНАНИЕ ПО ОПИСАНИЮ:
- 2.2.6 Примитивные значения и теория дескрипций
- 2.2.7 Эпистемологическая функция суждения
- 9.1 Бертран Рассел: знание вещей и знание истин
- 10.8 Различение между истинностью и обоснованностью знания
- 10.4.2 Жесткие десигнаторы
- 4. ИДЕАЛИЗМ
- 5. ЗНАНИЕ- ЗНАКОМСТВО И ЗНАНИЕ ПО ОПИСАНИЮ
- 10. О ПОЗНАНИИ УНИВЕРСАЛИЙ
- 14. ПРЕДЕЛЫ ФИЛОСОФСКОГО ЗНАНИЯ
- ДВА "ВВЕДЕНИЯ В ФИЛОСОФИЮ" (англо-американский вариант)
- Предислови
- Глава 18 ПОДВОДЯ ИТОГИ